Что ж, Лукина тоже можно понять. Не хочет сдаваться! Возможно, у него и нет особых способностей, но их заменяет упорство. А это тоже стоит немалого.
Постепенно мы становимся друг к другу ближе. И не только потому, что связаны одной работой, но и одним домом и одним этажом. Короче, наши комнаты рядом. Это очень удобно. Во время ночных тревог к нам посылают общего связного. Жизнь в соседних комнатах определяет и многое другое, о чем знаем только мы с ним.
Однажды мы поспорили. Лукин утверждал, что человека лучше всего видно сверху. Он был убежден, что прекрасно изучил личные качества своих курсантов и может без ошибки сказать, кто на что способен, а я настаивал на том, что лишь равные отношения могут полностью раскрыть то, что подчас глубоко прячется от начальственного взгляда, какой бы он доброжелательный ни был.
Плохой ты еще психолог! сказал Лукин, посмеиваясь. Опыта у тебя маловато А я с одного взгляда вижу, чем живет человек и чем он дышит!
У Лукина не только с Поповым, но и с командиром батальона Григулисом установлены такие дружественные отношения, о которых я и мечтать не могу. Он всегда находит веселое словцо, которое перекидывает в нужную минуту мост между ним и начальством.
Как-то приехал в наш клуб на вечер отдыха командиров сам командующий. Естественно, его сразу же окружили начальники разных рангов, и в большом зале возникло ощущение разобщенности и неловкости. Начальство о чем-то неторопливо беседует в центре, и только видны лысины, поблескивающие в ярком свете люстр, да седоватые затылки. Молодежь рассыпалась небольшими группками вдоль стен и не знает, что делать, то ли забирать своих жен и знакомых девушек и, пока не совсем пропал вечер, идти в кино, то ли ожидать, когда начальство вспомнит о капельмейстере оркестра, который уже минут сорок томится на эстраде, так еще ни разу и не взмахнув своей палочкой.
И вдруг из дальнего угла в сторону начальства двинулся Лукин. Сначала казалось, что он направляется к дверям, но по мере того, как парабола его движения стала круто изгибаться к центру, все взгляды устремились на смельчака. Потом раздался общий приглушенный смешок. Услышав его, начальник училища генерал Ефремов сановито оглянулся и, увидев за своей спиной Лукина, удивленно приподнял брови.
А Лукин как будто только и ждал этого.
Товарищ генерал! громко сказал он. Вот взгляните на нихсмеются!.. А я и не скрываю, что хочу быть поближе к командованию!..
Это было сказано с такой поистине подкупающей непосредственностью, что зал грохнул от смеха, смеялся и командующий, а с ним вместе, естественно, и все, его окружающие.
И как ветром сдуло неловкость.
Капельмейстер взмахнул палочкой. Оркестр грянул фокстрот. Конечно, у него гораздо лучше получались «Дунайские волны», но если все пришли в такое веселое настроение, то значит, безопасно отодвинуть вальсы немножко в сторону.
Так Лукин спас для всех вечер отдыха, и как бы в награду за это с ним о чем-то долго беседовал командующий.
Легкость, с какой Лукин входил в общение с самыми разными людьми, к сожалению, была мне недоступна.
Даже с Коркиным у него установились самые дружеские отношения. Они оказывали друг другу взаимные услуги, выходящие далеко за пределы служебных отношений. То Лукин через каких-то своих приятелей достанет жене Коркина редкое лекарство, то Коркин принесет ему бесплатный пропуск на премьеру в оперный театр. А потом оказывается, что всего-то и было два пропуска, и в театре Лукин сидел рядом с генералом и его женой.
Так или иначе, но Геннадий Лукин при всех своих неудачах делал карьеру. И так как у меня с ним возникли добрые отношения, невольно благожелательность многих распространялась и на меня.
И все же натура Лукина представлялась мне теперь гораздо более сложной и многогранной, чем тогда, когда он был моим командиром. Теперь нас уже не разделяли условности субординации. И я видел, как он с готовностью помогает всем, кто к нему обращается. А может быть, и он изменился за эти годы
Вскоре после нашего спора по проблемам психологии рано утром мы торопливо шагали по Таврической улице, боясь опоздать к подъему курсантов. Справа бесконечно тянулась высокая чугунная решетка, огораживающая парк, за ней тихо покачивали ветвями еще не проснувшиеся деревья
Я сказал Лукину:
Послушай ты, великий психолог! Знаешь, о чем я сейчас думаю?!.
Знаю! улыбнулся он, Ты хочешь вырваться вперед и перешагнуть порог помещения роты на грудь раньше меня, чтобы дежурный сделал доклад тебе! Ты очень тщеславный человек, Березин!
Нет уж! Не угадал! Я хочу подать заявление в партию! сказал, а сам даже умерил шаг, так мне хотелось знать, как к этому отнесется Лукин.
Правильно! Давно пора! воскликнул он. Одну рекомендацию дам я, а другую?.. Попросишь у Попова, что ли?!
Могу взять и у него, если даст! Но у меня много друзей, знающих меня с самого детства!..
И то, как он предложил мне рекомендацию, ни секунды не колеблясь, вызвало у меня ответное чувство признательности и дружбы.
Этот краткий разговор только по своей видимости казался беглым, а на самом деле с этой минуты я уже непрерывно думал о том, кого еще из моих друзей просить о рекомендации.
Прежде всего я решил поговорить с Поповым. Он-то, конечно, даст мне необходимые советы. А в то же время ведь еще и года не прошло, как я пришел в его роту, вдруг скажет: подожди, не торопись, мы тебя еще недостаточно изучили.
Но Попов целый день провел на совещании в штабе, как всегда, оставив за себя Лукина. И вот надо же быть такой бедеопять позвонил Коркин, как раз тогда, когда Лукин уходил обедать и в канцелярии роты из командиров, кроме меня, никого не было.
Он опять начал нажимать, чтобы я отпустил на целый вечер чуть ли не половину взвода, я должен понять, что у него на носу смотр самодеятельности и говорит он со мной как коммунист с коммунистом.
А у меня тоже на носу учение! крикнул я уже в бешенстве, так он меня довел. Мне нужно радиостанции подготовить!.. Все заняты!.. Жалуйтесь!.. Жалуйтесь, товарищ Коркин!..
Не прошло и десяти минут, как в канцелярию почти вбежал взъерошенный Лукин и с ходу набросился на меня:
Как ты смеешь срывать!.. Дело чести всей нашей роты завоевать первенство!.. Немедленно пошли в клуб всех, кого требует Коркин!..
Не пошлю! Я почувствовал, как деревенеет шея. У меня все заняты!..
Где твои люди?!.
На полигонеу раций!.. И я сейчас туда иду!..
Так вот идии выполняй приказание начальника политотдела. Коркин уже ему о твоем произволе докладывал!
А ты объяснил начальнику политотдела, что мы не можем срывать учения?
Лукин только взмахнул руками: ну что с дураком разговаривать!
Ты только сегодня утром сказал мне, что хочешь вступить в партию? спросил он тоном снисходительного терпения, каким разговаривают с недалекими людьми.
Да! Сказал!..
И начинаешь с того, что отказываешься выполнить распоряжение начальника политотдела?! Прекрасное начало! Могу тебя с ним поздравить!.. и опустился на свой стол, стоящий напротив моего, с холодным и безучастным видом человека, который обо всем предупредил, и за последствия, вытекающие из моего поведения, теперь снимает с себя всякую ответственность.
Помолчали, Лукин взглянул своими светло-сероватыми глазами в окно, вздохнул и, раскрыв полевую сумку из желтой хрустящей кожи, вытащил какие-то бумаги и начал их прилежно читать, не обращая на меня больше никакого внимания.
То, что почти все курсанты из числа тех, кем интересовался Коркин, сейчас на полигоне, истинная правда! Но полная правда заключалась в том, что, решая кого туда послать, я уже предвидел нападение начальника клуба. А что оставалось делать? Для изучения новых, мощных радиостанций учебного времени явно не хватало, и вот рвись на части.
Конечно, я понимаю, что с начальником политотдела Дедюхиным шутки плохи. Его любимая поговорка: «Армия не дискуссионный клуб». Приказано прочитать лекциючитай! Приказано участвовать в смотре самодеятельностиучаствуй! И никаких отклонений! Есть план политотдела, и есть приказ. А самое главноеграфик, за строгим выполнением которого бдительно следит сам Дедюхин. Каждый месяц он составляет донесения, где все экскурсии, лекции, концерты становятся достоянием цифр, И одна из главных забот Дедюхина в том, чтобы эти цифры казались внушительными во всех многочисленных графах отчета.
И естественно, такой человек, как Коркин, не мог не получить у Дедюхина полной и основательной поддержки. Есть о чем рапортовать начальнику, когда участники самодеятельностивосемьдесят процентов курсантов! Ну, а если подналечь, можно дотянуть и до ста!
Лукин! сказал я через десять минут. Мне осточертело молчание, которым он меня осуждал. Ты понимаешь, что на экзаменах наши с тобой курсанты не смогут отличить конденсатора от индукционной катушки.
В твои дела я больше не вмешиваюсь, буркнул он, не поднимая головы.
Тогда я встал и подошел к его столу.
Нет, отвечай!.. Ты должен ответить!
Лукин раздраженно хлопнул ладонью по бумагам и резко откинулся к спинке стула.
Слушай, Алексей, проговорил он усталым тоном педагога, которому надоело возиться с малоспособным учеником, надо понимать наконец, понимать, что не ты создаешь обстоятельства! Кто мы с тобой?! На какой ступеньке мы стоим?.. Единственное ее достоинство в том, что с нее уж не так высоко падать! С кем ты хочешь бороться? С Дедюхиным?.. Ну, борись!.. Если можешь, конечно, он насмешливо выделил последние слова, а я тебе все, что мог, сказал. Если ты заметил, я даже и не приказываю, хотя остался за Попова!
Не знаю, сколько бы еще времени продолжался этот тягостный для меня разговор, но вдруг хлопнула дверь, и в комнате появилась Тонечка Потапова, быстрая, деловая и такая худенькая, что, казалось, никогда не ест и не пьет. А на самом деле она крепка и вынослива, быстрые ноги без устали носят ее с одного участка на другой, по всем этажам и зданиям. Ее нельзя назвать красивой, но что-то в ее лице привлекает, очевидно глаза, умные и всегда чрезвычайно серьезные. Всем курсантам известно, что ей уже двадцать два года, и это значительно сокращает число ее поклонников. Но, в общем, о ее сердечных делах мне известно немногое, хотя один раз я ее и провожал.
Кем она работает в клубе? Да кем угодно! Вместе с художником пишет лозунги на плакатах, у нее хранятся ключи от кладовки, где лежат шахматы, краски, рулоны красного кумача, бумага и еще десятки разных предметов, нужных и ненужных. Заведует и кинобудкой, и если заболевает киномеханик, сама становится к аппарату. Днем мотается по городу, выполняя поручения Коркина, а вечером собирает молодые таланты на репетиции кружков, участвующих в будущем смотре.
Тонечка, поднялся ей навстречу Лукин, явно радуясь, что наш разговор так внезапно прервался, три дня тебя не видел!.. Как поживаешь, здорова или хвораешь?!
Здорова, не хвораю, в тон ему ответила Тоня и строго поглядела на меня. Вы дождетесь, что Коркин о вас начальнику политотдела доложит!
Я повернулся к Лукину. Он спокойно улыбался, словно и не слышал, как Тоня невольно уличила его во лжи. Оказывается, никакого приказа Дедюхина нет!
Уже доложил, сказал Лукин, так что ты не кипятись! Все знаем! и только сейчас взглянул на меня. Как раз мы этот вопрос прорабатываем
Не прорабатывайте, а действуйте! сказала Тоня и взглянула на часы. Честное слово! Через двадцать минут репетиция, а от вашей роты еще никого нет!.. Дождетесь, что вас самих проработают!..
Тонечка, а ты когда сегодня освободишься? Я тебя провожать пойду! сказал Лукин, подходя к ней поближе.
Она возмущенно вскинула худенькие плечи.
В вашей роте нет никакого порядка! Где Попов, я ему пожалуюсь
Посиди! сказал я. Скоро придет!
Вот что, друзья, решительно сказала она, мне тут с вами разговаривать некогда! И чтобы через десять минут курсанты были в клубе!.. Понятно? и исчезла так же стремительно, как появилась.
Ну, Алеша! Все уразумел? сказал Лукин, качнув головой в сторону двери. Можешь ты с ней бороться?.. Она только пикнет в трубку Дедюхину, и ты пропал!..
Агрессивное поведение Тони свидетельствовало о том, что у Коркина крепкие позиции, и Лукин это понял раньше и лучше меня.
Через пятнадцать минут десять певцов и танцоров во главе с Горчаковым шагали к клубу, а я с немногими оставшимисятак как добрая половина взвода ушла на консультацию по радиотехникедо позднего вечера налаживал коротковолновый передатчик, пока меня не вызвал к себе Попов.
В голосе запыхавшегося дневального, прибежавшего за мной, мне послышались тревожные нотки.
Сейчас приду! сказал я, и настроение, испортившееся после невольного столкновения с Лукиным, стало еще хуже.
Но как только я вошел в канцелярию, Попов, весело взглянув на меня, крикнул:
Входи!.. Входи!.. словно приглашая меня к себе в гости.
Я взглянул ему в лицо. Нет, как будто все в порядке. Разноса не будет.
Садись! сказал Попов и взмахнул в воздухе каким-то листиком. Тут для тебя Лукин документ оставил!.. Рекомендацию!.. Ты у него просил?
Он сам мне предложил! сказал я.
Ну, это второе дело! А о том, что в партию хочешь вступить, ты с ним советовался?
Об этом говорил.
Нехорошо! воскликнул Попов и положил рекомендацию перед собой на стол. О таком деле я узнаю последним!.. Он нахмурился. А может быть, я не поддержу?.. Ведь сам знаешь! Не все у тебя во взводе ладится! И взыскание с тебя за утерю курсантского рапорта еще не снято!
Начало разговора не сулило мне ничего доброго.
Значит, вы против? спросил я, глядя ему в глаза и чувствуя, как накипает злость. Тогда разрешите идти?!.
Нет! Сиди! крикнул Попов. Как это у тебя получается! Утром одно, вечером другое!.. Даже и рекомендацией уже не интересуешься! А Лукин свой голос за тебя подает!
Но вы против! А вы член партийного бюро!
Да, я должен подумать и взвесить!..
Несколько мгновений я молчу. Сейчас я ненавижу Попова всем сердцем.
Так вы хотите одним взысканием зачеркнуть всю мою жизнь! А разве, кроме ошибки, я ничего хорошего не сделал?
Попов повел головой, словно воротник стал ему тесен.
И Коркин все время на тебя жалуется! Общественную работу ему срываешь!
А не думаете ли вы, что он нам срывает боевую подготовку?
За боевую подготовку я прежде всего с тебя буду спрашивать! ткнул он мне в грудь пальцем. Ну, скажи на милость, как же тебя в партию принимать, если ты не можешь понять, что общественная работа также воспитывает курсантов!..
Во мне все кипело. Разве непонятно, что Коркин работает на показуху?!
Попов взял рекомендацию Лукина и протянул через стол.
Забирай! А о своем решений еще подумай!
Я взял и, медленно сложив листок, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.
Я свое решение уже принял. Пусть партийное бюро решаетдостоин я или нет!..
Так-то вот!.. озадаченно взглянул на меня Попов.
Так-то вот, товарищ командир роты! повторил я.
Через несколько минут я уже медленно брел по Таврической улице вдоль железной ограды парка.
Недавно прошел теплый майский дождь. В лужах отражался сумеречный свет фонарей. Из глубины парка доносились звуки духового оркестра. Но расстояние и деревья приглушали мелодию и только отчетливо стучали глухие удары в барабан. Тум!.. Тум!.. Тум!.. Тум!..
Алексей!
Я обернулся. Меня догоняла Тоня. Она быстро и легко перепрыгивала через лужи и, казалось, совсем не устала после своего многотрудного дня.
Ты куда? спросил я, зная, что Тоня живет на Васильевском острове и, если направляется в сторону Смольного, значит, у нее есть какое-то дело.
А никуда! Увидела, какой ты мрачный из ворот вышел, ну вот и решила с тобой погулять!..
Добрая ты душа! Как только тебя ноги носят?
Ничего, улыбнулась она, до пенсии еще далековато!
Она пошла рядом, и мы стали разговаривать о всяких пустяках. Но вдруг по какому-то ее движению, на мгновение задержанному ответу я понял, что ей хочется рассказать мне что-то важное, то, что, несомненно, ее волнует, но она своим женским чутьем понимает, как мне сейчас нелегко и поэтому старается ничем себя не выдать.
Ну, Тонечка, как твои дела? Ты тоже что-то не очень веселая? спрашиваю я, когда мы выходим на широкую площадь перед Смольным.
В глубине, за каменными арками, темнеет невысокое, длинное здание. Сейчас оно кажется безлюдным. Только на третьем этаже светятся два окна.
Милиционер скучает посреди площади, посматривает по сторонам и вдруг круто поворачивается лицом к Смольному. Тотчас из-под каменной арки на большой скорости выскакиваютодин за другимдва автомобиля. Милиционер торопливо козыряет кому-токто едет в первой машине, а когда они скрываются в глубине Суворовского проспекта, снова устало опускает плечи.