В погребе прохладно. На верхней палубе народ изнывает от жары, а в погребе всегда микроклимат. Если б не постоянная работа, можно было бы даже замёрзнуть. На верхней-то палубе все в одних трусах то есть я не так хотел сказать, трусы там у каждого свои ну, в общем, вы поняли. А в погребе
В погребе в трусах не жарко. Он где-то на уровне ватерлинии или даже ниже. Зябко там. Поэтому на нас намотали всякую ветошь на манер древних греков или египтянобрывки каких-то простыней и прочих тряпок. Снаряды все в смазке, и мы тоже все в смазке. После первого десятка снарядов еле отличали друг друга в призрачном освещении погреба.
Ну, меры безопасности, конечно. Никаких сигарет и спичек. Да у нас и карманов-то нет, чтобы их туда положить. Мы ж в тряпки разноцветные замотаны. Трусы и тряпки. И специальные заземлённые браслеты для снятия статического напряжения.
Погреб здоровенный, а место выгрузки всего одно. Поэтому очередной снаряд берётся руками с полки-штабеля, кладётся на податчик (это такой длинный лоток с роликами) и посредством вращения рукоятки отправляется дальшелибо к элеватору, либо к очередному лотку, где его перекладывают. Работа выматывающая, но удручало не это. Удручало то, что скоро обед, а помытьсяникак. Почему? Да потому что советский крейсерэто не французская яхта. Придётся жрать чумазым.
Наверх снаряды поднимали не элеватором. Элеватор в башню подаёт, а тут надо на верхнюю палубу. Поэтому всё проще: люк сверху открыт, и до самой верхней палубы такие же люки на одной вертикальной линии. На палубе балка с блоком, через блок проведён пеньковый конец. На том конце конца (гы-гы), который к нам в погреб спускают, есть специальный захват для снаряда. Спустили тебе это дело, ты хватаешь очередной снаряд, ставишь его вертикально в захват, закрываешь защёлку и даёшь знак: «Вира!»снаряд улетает наверх, там десяток загорелых молодцов в беретах и военно-морских трусах за этот конец дружно тянут. На палубе снаряд вынимают из захвата (и захват сразу нам обратно в погреб), укладывают в деревянную укупорку, подкатывают к борту и передают на баржу. Такой вот незамысловатый конвейер.
Короче, не успели мы с Ковальчиком зажим-защёлку закрыть. Поставили снаряд в захват, зажим не успели защёлкнуть, а эти там наверху уже дёрнули, потянули. Им-то что, они ж не видят, что творят... И смотрим мы с Серёжкой снизу вверх, и наблюдаем: вот оно поднимается, вот уже почти наверху, вот защёлка-зажим открываетсякак в замедленном кино, вот снаряд вываливается из захвата и летит обратно к нам. В точном соответствии с законом Ньютона.
В погреб.
В котором этих снарядов ещё прорва. Сотни.
И в соседнем.
Плюс рядом погреб с картузами.
И то же самое насчёт первой носовой башни, до которой рукой подать. И вообще весь крейсер ещё боезапасом забитведь всего полтора часа как работаем.
Короче, летит к нам вниз этот снаряд, и я отчётливо понимаю, что даже обосраться не успею. В военно-морские трусы свои. Которые под ветошью. И Ковальчик это понимает. Я лицо его помню. В тусклом свете погреба и в отсвете солнышка, которое через люки сверху достаёт. У меня, наверно, такая же рожа была.
БУМММММ!!!
Потом нам рассказали, что на верхней палубе все зачем-то упали ничком и головы для чего-то руками прикрыли. Хы! Если бы долбануло, то вырвало бы всю палубу к чертям и швырнуло бы на мачты, на трубы и на воду. Вместе с лежащими моряками в трусах, прикрывшими ручонками свои головушки. Был бы второй «Новороссийск» и второй «Отважный».
Секунды, оказываются, могут быть медленными. Стоим и смотрим на этот снаряд. А он лежит себе, матовый такой, весь в солидоле, и только носик взрывателя от страшного удара погнулся. Полцентнера ж, с высоты двадцати метров. Можно вспомнить ускорение свободного падения и посчитать. Но не взорвалось. Взрывательон же хитро устроен. От таких вот. Конечно, всяко могло быть, но в данный момент взрыватель не сработал, а в тротил, который внутри снаряда, можно хоть из пистолета стрелять, он не взорвётся.
Однако в целом душевная встрясочка весьма неплохая.
Тут же понаприбежали в погреб все кому не лень, в погонах разных рангов; убедились, что у нас не инфаркт. Ну, пожурили, а как жеи нас, и тех, кто верёвочку чересчур рьяно тянул. И поехали дальше выгружать. Оказывается, такое буммм у них частенько бывает, мы не первые.
А через два дня и первая корабельная практика кончилась. И увезли нас на две недельки в морскую пехоту, учиться ещё и на суше воевать.
Кто-то спросита зачем там в самом начале про трусы?
Да так, просто. Влетело в башку подобие мысли да и материализовалось в виде буквочек. Надо ж было как-то рассказик начать.
ДА-ДА, ПРО ТАНКИ-ТО...
В общем, после первого курса нас сперва загнали на практику в «тюрьму народов»в крейсер «Дзержинский», а полк морпеха в Казачьей был уже потом.
Про крейсерну, это или рассказывать объёмом со средний роман Дюма, или не рассказывать вообще ничего. Поэтому не буду рассказывать вообще ничего. Ну, покамест.
А про морпех нас заранее предупреждали, что уж там-то из вас, ребятки, душу точно вынут. Во всяком случае, приложат усилия. И они прикладывали.
Во-первых, жара. Крым, лето, кусок степи, пыль с отчаянно торчащими полусухими кустиками, и всё время хочется пить. Про насквозь пропотевшие и пропылённые ноги в «гадах» уж и не говорю.
Во-вторых, там у них в морпехе пешком не ходят. Там либо на десантном корабле, либо на «броне», а уж если ногами, то только ползать и бегать. Третьего не дано. Даже в столовую и обратнобегом. Шагомэто исключительно как подготовка к выполнению команды «Бегоммарш!», секунд десять, не более. Руки сгибаешь в локтях, ждёшь исполнительной команды и материшься про себя.
К каждому взводу приставили плотоядно скалящегося старшего сержантаи понеслась. «Караси» приходилось менять трижды в день.
Ну тамползания-окапывания, всякие стрельбы из всего попало, «псих-полоса» (правда, в щадящем режиме и не всем подряд), кидания гранат...
О! Кидание гранат же. Хе-хе.
Кидали обычные осколочные, РГД-5. Как и полагается, была пара моментов, когда мгновенная реакция лейтенанта-морпеха спасала жизнь присутствующими бросающему, и зрителям. Ну, и самому лейтенанту, конечно. Потому что некоторые люди так уж устроеныосознание разрушительной силы, заключённой в железяке, которую сжимаешь в руке, либо расслабляет пальчики (и граната с выдернутой чекой печально упадает на землю-матушку), либо нервно сжимает их мёртвой хваткой, из-за чего бросок не получается, и в результате кикса граната опять же упадает возле горе-метателя. Совсем как в анекдоте:
Так... сжимай... усики разгибай и выдёргивай... давай!
Нате, тащ лейтенант!
Но я не про это хотел. Я про танки.
Вернее, про обкатку танками.
То есть тебя укладывают в продолговатый «недоокопчик» глубиной примерно в пядь и потом едут по тебе танком. Задача: сильно не обосраться и после того, как танк над тобой проедет, метнуть в него гранату. Ничего сложного, но доносящиеся из-под танка вопли «мама!» подчас заглушали лязг гусениц. Понятно, что это исключительно по причине первого раза. И для подавляющего большинства единственного в жизни.
Танк назывался ПТ-76, то есть плавающий, но гусеницы у него самые что ни на есть настоящие. И броня, и пушка, и всё прочее. Из башни танка в открытом люке торчит по пояс фигура командира танка в чёрном ребристом шлемофоне, и он посредством ТПУ поясняет мехводу, как сделать так, чтоб ненароком не переехать психующего в окопчике курсантика, который изо всех сил слился с землёй, сжимая вспотевшей ладошкой гранату.
Граната, конечно, была не настоящая. Деревянная болванка, окованная стальным цилиндром. Такие даже в любой школе были, ими кидались при сдаче норм ГТО. Не уверен, уже не помню, но, кажись, они были примерно полкило весом.
Танк проезжает; командир танка оглядывается и смотрит назад (не расплющили там подопытного?), а подопытный через больший или меньший промежуток времени исступлённо швыряет гранату, коя глухо стукается о танковую корму или падает сверху на броню моторного отсека. Или возле танкаибо у нас всегда есть будущие офицеры флота с кривым глазомером и руками из жопы. Вне зависимости от результатов броска зачёт считается сданным, потому что главноечтобы танк по тебе проехал, а ты обкакался не более чем на сто пятьдесят (если мерить в граммах). И вот так по одному, по одному, а нас там было почти триста человек. Жара, пыль... А мы, кстати, тогда ещё белую робу носили.
Стоп. Я сказал«человек»? Прошу прощения. Не человек, конечно. Курсантов.
Короче, ездит этот танк туда-сюда по этому конвейеру, и смотреть на всё это интересно ну максимум на первых двадцать, потом надоедает. Народ лежит в сторонке на земле и задумчиво курит, наслаждаясь тем примечательным фактом, что вот ведь какой момент удивительный, аж до невозможного расчудесный, что почему-то не заставляют ни ползать, ни бегать.
И тут занимает окопчик очередной курсант... ай, не скажу фамилию. Какая разница? Пусть это будет просто курсант по прозвищу, ну, допустим, Пряник. Вкогтился в гранату и вперился взглядом в громыхающий танк, который вот уже в семидесятый раз тронулся и поехал одним и тем же маршрутом длиной в сто метров.
А когда на тебя едет танк, и ты нормальный мужик, то в тебе просыпаются сразу и Паршин, и Цыбулько, и Красносельский с Одинцовым. И все панфиловцы числом двадцать восемь. Потому что ну просто до боли в челюстях хочется швырнуть эту гранату в рычащую и попёрдывающую выхлопом здоровенную железяку, пока она на тебя не наехала и не раздавила. Однако правилами зачёта это не предусмотреножелезяка не давила, а просто ехала.
Жара; командир танка в свои ларингофоны сказал мехводу, что вот, мол, всё нормально, что вполне безопасно проехали по очередному гранатометателю, и устало стянул с головы осточертевший шлемофон. Ну, всего-то буквально на полминуткивспотевшую башку ладонью вытереть. Вот тут-то ему в самый кумпол пряниковская граната и прилетела.
Тук!
И он безвольным мешком свалился внутрь башни, напоследок успев матюкнуться так, что перекрыл рокот боевой машины, и что слышно было, наверно, аж на Мекензиевых горах. Его замотали бинтами и заменили на другого, который не только не снимал шлемофон, но ещё и застегнул его по всем правилам.
Потом здоровенный рыжий капитан, подводя итоги зачёта, особо отметил действия курсанта ... м-м... Пряника, подчеркнув исключительную точность и мощь его броска. Посмеиваясь при этом.
А потом нас опять повели куда-то бегать, ползать и стрелять до самого ужина. Две недели практики в морпехе для будущего морского офицера-ракетчикаэто не хухры-мухры. Жуть египетская. Уважаю морпехов. Даже побаиваюсь слегка.
ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ!
Шлюпочного похода после первого курса не было. А жаль. Было бы здорово прогрести вдоль красивых крымских берегов, да ещё и под парусом. Что-то там где-то в планах учебных переклинило, и не пошли мы вдоль Чёрного моря шлюпарять.
Зато практика на крейсере была ого-го. Традиционный «Мандариновый поход». Да с тремя пожарами. Планировали, кроме Новороссийска, Поти и Батуми, на обратном пути зайти ещё и в Одессу, но командир корабля капитан первого ранга Миленко (который лично тушил третий пожар в посту РЛС «Кливер»), плюнул и велел повернуть в Севастополь, пока совсем не сгорели.
На «Дзержинском» я написал свою первую нормальную песенку «Старый крейсер». Писал, в общем-то, просто так; матросы переписывали её себе в дембельские альбомы, я потом про неё вообще позабыл, и лишь в мае 2010 года неожиданно узнал, что она попала в шеститомник «Крым в поэзии», и что составители сборника автора песенки по Интернету с фонарями разыскивают Но не будем забегать вперёд.
После крейсера был морпех; за две недели нас практически отучили передвигаться шагомтам у них всё либо ползком, либо бегом. Там я впервые узнал, что такое горящий напалм и увидел, как воздействует на человеческую голову пуля калибра 5,45 мм. Морская пехотаэто, как сейчас принято выражаться, «жесть».
Каждую неделю у нас кого-то отчисляют. Из нашей роты, из других рот и с других факультетов. Отчисляемого всегда выводят перед строем; он уже пришил матросские погоны и сейчас отправится на действующий флот. Замначфак по политической части (кличка Бульдог) долго перечисляет о нём всё плохое, что только может припомнить и придумать. Все угрюмо молчат. Грустное зрелище.
Чаще всего отчисляют за пьянки, за самоходы, за «переодевание в гражданское платье» и прочие залёты по дисциплине. Режепо неуспеваемости. Что ни говори, в военном училище трудно «не успевать». Вся система заточена на то, чтобы ты успевал. Притом так, чтобы тебе минимум восемь часов сна оставалось. Сонэто святое. Нахождение после отбоя не в горизонтальном положении очень не приветствуется.
И всё равно хочется спать. Больше по привычке, оставшейся с первого курса. Что называется, «из принципа». Организм адаптировался, окреп. Психика тоже, однако нужно очень постараться, чтобы не вырубиться на первой паре. По-прежнему идут общеобразовательные наукивсё те же высшие математики и физики, добавился сопроматвсякие балки-укосины и эпюры их напряжений. Офицер запаса Рубен Альбертович Бадальян, увлечённо рассказывающий нам про ледебурит и аустенит, для меня сейчас самый добрый Оле-Лукойе. Двойки на летучках и лабораторных работах всё же заставляют кое-как учить ненавистный предмет. Будут двойкине будет увольнений по субботам. А Севастополь тянет, манит, и зовёт. В Севастополе много всякого.
Я влюблён в этот город. Нет равных ему. В нём даже воздух особенный. У меня спирает дыхание от радости и счастья, когда я иду его улицами. Но расслабляться нельзя ни на минуту, ибо в Севастополе самая злобная комендатура из всех флотских комендатур. Шестьдесят с лишним патрульных групп шныряют по городу, и каждой из них поставлен жёсткий план. Если план не будет выполнен, группа останется в комендатуре, а утром отправится на гауптвахту, на мыс Хрустальный. Про это заведение рассказывают страшные истории, я туда не хочу, а поэтому зорко сканирую окружающую меня объективную реальность. Едва завидев патруль, я прячусь в переулках, я перехожу на другую сторону улицы и вообще стараюсь ходить огородами, тропами Хо-Ши Мина. Сны про то, как убегаю от патруля, ещё лет тридцать потом будут сниться.
Гулять по городу в «гражданке» ничуть не безопасней. Вычислить военнослужащего срочной службы, переодетого в «гражданку», проще простого (надо всего лишь знать как). Да и особо не занимается тут никто вычислениямисцапали, привезли в комендатуру и там разбираются; если товарищ оказывает сопротивление, то набили морду и связали, а утром выясняется, что это студентик, который сдуру, вопреки моде, зачем-то постригся под аккуратную «канадочку» (ещё и дешёвые тёмно-синие носки надел по причине студенческой бедности). А младшие курсы у нас вообще пострижены под полубокс. Чтобы патрулям проще было. Сколько раз я бегал от патруляя уже и не помню. Много. И будучи патрульным бегал, только не «от», а «за». Куда ж деваться, служба Впрочем, в погонях «за» мы не очень-то напрягались. Не выкладывались, так скажем.
Ещё мы изучаем электротехнику, которая чуть позже превратится в спецэлектрооборудование. Грызём теорию устройства и живучести корабля. Тушим всякие пожары на УТКна специальном учебно-тренировочном комплексе, там же боремся с затопляющей отсек холодной водой.
Мы уже начинаем что-то понимать в жизни и в службе, благо рядом всегда много старшекурсников, а также офицеров-воспитателей-преподавателей. Многие из них служат прекрасным примером, каким надо быть, некоторые наоборот. Это очень яркие и запоминающиеся примеры. Не хочу останавливаться на вторых, но они тоже нас учаткак хорошему, так и плохому. Впрочем, всё на свете относительно А ещё есть Учителя с большой буквы. Мы их боготворим, безумно уважаем, любим, побаиваемся и ловим каждое их слово. Жёсткие, справедливые, мгновенно принимающие решения, харизматичные, и в то же время добродушные, ни в коем разе не самодуры. Великолепно знающие своё дело. Широко известные на действующем флоте. Кандидаты наук, доктора, профессора. Капитаны разных рангов. Бывшие командиры кораблей, бригад, дивизий, бывшие флагманские специалисты. Старые, помоложе и вообще без возраста. У некоторых в Системе учатся их дети. Им от папаш всегда достаётся больше, чем другим, и мы это видим.
А я уже не десятый по списку. Я теперь 12409: Володю Бессмертного отчислили за пьянку ещё на первом курсе. Кроме него, отчислены Витя Луковский, Шура Сташкевич и Серёга Кудрявцев (наш старшина класса), все трое за самоход и пьянку. И ещё: две роты нашего факультета объединили, отправив один из двух наших классов на второй фак. «Аз»-роты больше нет, а есть одна 12-я ротачетыре взвода-класса примерно по тридцать обормотов в каждом.