Попозже Иоахим Радлов зашел в комнату к своему штандартекюнкеру, чтобы узнать, когда придет приказ о выступлении и куда их отправят. Брандт укладывался. На кровати лежали два кожаных чемодана, стол ломился от тяжести винных бутылок, шоколада, сигарет и других продуктов. Брандт обеспечил себя надолго. Не отрываясь от своего занятия, он спросил:
Ну, что тебе?
Ничего. Не знаешь ли ты подробностей?
Брандт выпрямился, подошел к столу, взял уже откупоренную бутылку ликера и наполнил до краев две рюмки.
Кутерьма такая, что сам черт ногу сломит. Русские прорвались. Только что звонил папаша.
Они выпили. Радлов поморщился. Он никак не мог привыкнуть пить эту дрянь.
Будем защищать Науэн? спросил он.
Русские обошли нас. Они продвинулись к Потсдаму, заняв Люббен, Барут и Ораниенбург. Говорят, Берлин взят в клещи. Конечно, столицу будут защищать. Фюрер находится в рейхсканцелярии Брандт умолк. Уголки его губ нервно подергивались.
Но Радлов ничего не замечал. Фюрер в Берлине, думал он, и, пока фюрер там, дела не так уж плохи. Он все уладит. Для Радлова фюрер был идолом, не человеком, а каким-то неземным существом, решавшим все за всех. Он знал фюрера только по кадрам кинохроники и портретам, восхищался его пробором, усиками, его жестом, когда он поднимал для приветствия руку. Иоахим пылко любил Гитлера, который был для него олицетворением Германии. Он знал наизусть его биографию и глотал книги, рассказывавшие о марше к Галерее полководцев. Гитлер был для него образцом. Радлов представлял себе, как в эту минуту фюрер, полный энергии, склонился в рейхсканцелярии над картой, и подумал, трепеща от благоговения, что, быть может, как раз в эту минуту тот принимает мужественное решение отбросить русских за Одер.
Брандт снова принялся укладывать вещи. Радлов молча смотрел на него, потом сказал:
А ты, видно, торопишься. Разве приказ о наступлении получен?
Нет. А вообще-то вас, по всей видимости, передадут вермахту.
Кого этовас?
Брандт прервал свое занятие.
Черт возьми, никак не запихну все это, и он взглянул на Радлова. Взвод я передал лейтенанту Шарфу. А меня откомандировали. Спецзадание руководства гитлерюгенда. Понимаешь?
Нет, Радлов не понимал. Теперь, когда они наконец отправляются на фронт, Губерт не хочет идти? Разве он не ждал, как и все они, этой минуты? Или он хочет увильнуть? Радлов растерялся. Нет, этого Брандт не сделает, такой сорвиголова наверняка ничего не боится. Он не знал, что сказать, и только растерянно глядел на штандартенюнкера. Брандт заметил этот взгляд и тотчас понял, что егоавторитет «может полететь ко всем чертям. В глазах этого наивного мальчика он прочел недоверие. Брандт самоуверенно улыбнулся и, не теряя самообладания, заявил:Я, собственно, не имею права говорить тебе. Секретное поручение. Но если ты умеешь молчать
Радлов ничего не ответил.
Ты, верно, слышал об организации «Вервольф»[1], да?
Радлов кивнул, и Брандт продолжал:
Ну вот, теперь ты знаешь, куда меня командируют. Но тс-с! и он приложил палец к губам.
A-а, ясно!
Глаза Радлова заблестели. И как он только мог подумать, будто Брандт хочет увильнуть? Конечно нет! И какое тот получил опять опасное задание! «Вервольф»! Какие захватывающие приключения предстоят Губертусу! Как Радлов ему завидует, как восхищается им! Иоахим уже видел, как Брандт перебирается через расположения вражеских частей, прорывается через русский патруль, уничтожает склады оружия, взрывает в тылу врага мосты и железнодорожные составы. Ну и парень этот Брандт, настоящий головорез!
Может, увидимся в Берлине, сказал прощаясь Брандт, передай привет Клаусу. Не беспокойтесь о доме, там все еще тихо. Он пододвинул Радлову большую пачку сигарет и две бутылки ликера. Вот, возьми на дорогу. Мне все равно больше некуда класть.
На другое утро полк должен был принести присягу, однако по каким-то причинам церемонию отложили на вечер, а потом уже было некогда. Среди дня пришел приказ о выступлении, и через два часа колонна грузовиков выезжала из ворот. Разграбленный, полуразрушенный лагерь остался позади, на мачте все еще развевалось знамя; его забыли взять с собой.
Брандта Радлов больше не видел, а Клаус слышал, что штандартен-юнкер рано утром покинул лагерь в закрытой легковой машине. Однако точно никто ничего не знал. Да никто особенно и не интересовался судьбой исчезнувшего командира взвода. Ребятам надо было позаботиться о себе, одни мечтали о будущих геройских деяниях, другие смеялись, острили, и только немногие, подавленные всем происходящим, тихо сидели в кузовах подскакивавших на ухабах машин. Кто-то затянул песню, несколько голосов подхватили, и вот уже несутся к голубому весеннему небу знакомые слова: «Мы будем шагать и шагать вперед и все разнесем в куски»
Колонна грузовиков выехала с узкой лесной дороги на главное шоссе. И песня оборвалась. Несколько голосов еще взлетели было вверх, но певцы тут же испуганно смолкли. Им открылось горестное зрелище. На запад катился поток беженцев, охваченных паническим ужасом. Узкое шоссеединственный путь из «котла»было забито велосипедами, ручными тележками, тачками и подводами. Грузовики с трудом продвигались вперед, и Радлов видел, какими взглядами провожали их беженцы. Ненависть, разочарование и страх можно было прочесть в их глазах. «Неужели это Германия, подумал Радлов, плетется сейчас мимо меня, увешанная чемоданами, мешками и рюкзаками, неужели это тот воинственный народ, который призван господствовать над миром?»
Его товарищи тоже были потрясены. Кое-кто отворачивался, стараясь не видеть этих людей. Но напрасно. Всюду, куда ни глянь, тянулось бесконечное шествие беженцев, от которых веяло жутью, словно это было шествие призраков, погруженных в великое молчание.
Шоферы непрерывно сигналили, люди неохотно сторонились. В конце концов машинам удалось набрать скорость, по сторонам замелькали безмолвные людские фигуры и противотанковые заграждения, которыми каждую минуту могли перекрыть шоссе.
Но вот поток беженцев стал редеть. Вдали показались окраины Берлина. У дверей пригородных домишек стояли женщины, прислушиваясь к далеким грозовым раскатам артиллерийских залпов.
На обочине шоссе дети играли в войну, на головы они нацепили каски, в руках держали деревянные сабли. Чем ближе к центру города, тем громче гремела канонада. Все чаще попадались на пути разрушенные здания, целые улицы превратились в щебень и пепел, отовсюду несло гарью, в одном месте путь их колонне преградил труп, но машины проехали по нему с полным равнодушием.
Перед глазами Радлова с ужасающей быстротой сменялись картины. Тут горят дома и кричат женщины, бегая с ведрами по улицам, там открывается каменная пустыня и слух режет протяжный вой снарядов. Иоахим был еще оглушен, когда их взвод получил задание сменить одно отделение фольксштурма. Пожилые мужчины, кое-как вооруженные, несказанно обрадовались, что могут убраться подобру-поздорову. А вскоре русские перешли в атаку и открыли ураганный огонь. Но приказ гласил: «Стоять насмерть. Мост удержать. Пленных не брать».
И вот он лежит у Хафельского моста в районе Пихельсберга под ненадежным укрытием разбитых стен какой-то гостиницы в багровой от пожаров темноте и чутко прислушивается. Кругом все еще тихо. Это безмолвие тревожит и настораживает. Радлов лежит и думает: «Хоть бы один выстрел, хоть бы случилось что-нибудь». Легче вынести шум битвы, чем эту тишину, терзающую нервы. Иоахиму кажется, что русские бесшумно подползают к нему, их руки сжимают ему горло, они душат его до тех пор, пока он, яростно отбиваясь ногами, вдруг не валится в изнеможении наземь. Какой-то шорох рядом с ним заставил его вздрогнуть. Светлое пятно на земле шевельнулось, и его неожиданно окликнули:
Иоахим?
Да.
Который час? Я малость вздремнул.
Понятия не имею.
Это был Клаус Адам, он потянулся и, пригнувшись, подбежал к Радлову.
Есть покурить?
Голос Клауса звучал весьма беспечно, а на его заспанном худом лице светилась радость, точно он наконец дома и только что встал со своей постели. Радлов же, наоборот, чувствовал себя разбитым, натянутые нервы дрожали, словно струны. Он дал Клаусу пачку и сам взял сигарету. Они молча пригнулись, на мгновение вспыхнул огонек и тут же погас. Прикрыв рукой свои сигареты, оба жадно затянулись.
Не успели они докурить, как все началось сначала. Они увидели полыхнувшее вдали красное пламя, первый разрыв снаряда сотряс воздух. В глазах у них долго плясали вспышки, сердца колотились как бешеные. Втянув головы в плечи, они так прижались к земле, словно хотели, как черви, уйти вглубь. Первые снаряды разорвались далеко от их позиций, но тотчас же вслед за ними разразилась буря. Земля стонала и содрогалась, вздымаясь, как палуба корабля во время шторма. Клаус отбросил сигарету и зарылся лицом в землю. У Радлова окурок прилип к губе, на лице вместо глаз остались узкие щелочки. Вокруг свистели осколки, друзей окутала плотная пелена пыли, усиливался и нарастал гул залпов советской артиллерии. Крики раненых тонули в грохоте разрывов. Радлов судорожно вцепился руками в землю. Потом ураганный огонь внезапно прекратился. Он продолжался не более четверти часа, а Иоахиму эти пятнадцать минут показались вечностью. То был самый сильный обстрел, который ему довелось пережить. Но вот паузы между залпами стали продолжительнее, еще два-три выстрела, и Радлов, переведя дух, немного приподнял голову. В небе зажглась ракета, похожая на фейерверк, который запускали у них дома на ярмарке. «Сейчас появится пехота, подумал Радлов. Самой смерти я не боюсь. Страшно только умирать. Со смертью все кончится, этоНичто. А вот умиратьжутко. Умирать можно очень долго, можно сойти с ума от боли, мучиться часами и даже неделями. И кто знает, когда тебя настигнет смерть?»
В этот миг совсем рядом угрожающе провыл последний снаряд. Радлов хотел предупредить Клауса, крикнуть: «Внимание!» Но не успел. От ужаса у него остановилось дыхание, взрывная волна словно забила рот, его подбросило в воздух, затем швырнуло оземь и снова подняло вверх. Он только успел подумать: «Так, значит, вот оно как» И больше уже ничего не помнил.
Очнулся Радлов оттого, что кто-то тянул его за рукав. Иоахим не сразу понял, где он и что с ним произошло, но потом узнал Брауна, склонившегося над ним.
Дружище, да ты еще жив? удивленно воскликнул шарфюрер. Я же видел, как ты взлетел на воздух, и решил, что тебе крышка.
Радлов, шатаясь, поднялся. Еще не вполне придя в себя, он начал ощупывать свое тело. В ушах звенело, он с трудом различал голоса товарищей. «Может быть, лопнула барабанная перепонка», подумал Радлов. У него было такое ощущение, будто уши полны воды. Кости, кажется, целы, только в колене он чувствовал легкую боль от ушиба.
Кто-то крикнул:
Второе отделение: трое убитых, один тяжелораненый!
Радлов слышал этот голос как будто издалека.
Браун протянул ему свою флягу, и он стал жадно пить. Напиток был крепким, у Радлова даже слезы на глазах выступили. Но ему сразу стало лучше. Кто-то назвал его имя. Он ответил: «Здесь», и механически полез за сигаретами. И тут же вспомнил о Клаусе.
А где же Адам? спросил он. Он лежал рядом со мной.
Браун пожал плечами.
Я видел только, как ты летел. Может быть, в него и угодило.
Долго искать не пришлось. Клаус лежал в двадцати шагах от воронки, лицом к земле, раскинув руки, пальцы его все еще сжимали винтовку. Радлов тряхнул его за плечо.
Клаус, позвал он, Клаус, очнись. Послушай, Клаус!
Адам не отвечал. Сквозь густые темные волосы сочилась кровь.
Прекрасная смерть, сказал Браун, мгновенно скончался.
Но Иоахим все еще тряс друга, с отчаянием называя его по имени, пока не увидел, как бессильно у него мотается голова.
Убит, пробормотал Радлов, убит.
Это может случиться с каждым из нас, сказал Браун.
Но Радлов не слушал его. Он вспомнил прощанье на вокзале, когда они уезжали, и как отец Адама с подчеркнутой бодростью кричал: «Выше голову, мальчики!» В его словах звучала нотка глубокой озабоченности. А теперь Клаус лежит на земле, раскинув руки, недвижный и бездыханный, и никогда уже не вернется домой. Он был единственным сыном, и Радлов подумал, что сообщить горькую весть его родителям придется именно ему. Присев на корточки, он расстегнул рубашку на груди друга, тело которого еще не успело остыть, отломил висевший на шее опознавательный жетон, достал часы и бумажник.
Потом, уже стоя рядом с Брауном, процедил сквозь зубы:
Они убили моего друга и дорого поплатятся за это
«Я отомщу за тебя, Клаус, я отомщу им, обещаю тебе», думал Иоахим, имея в виду русских, которым хотел отомстить, Теперь он ждал их атаки.
И атака началась. На этот раз с такой стремительностью и силой, что бои последних дней показались Радлову безобидной перестрелкой. Впереди шли танки, а за танками двигалась пехота. Правда, танков еще не было видно, но уже ясно доносился лязг гусениц и угрожающий гул моторов. Грозные звуки все приближались, нарастали, становились громче и громче. И вот Радлов увидел, как танки, вынырнув из какой-то впадины, поползли вперед, словно клопы, все увеличиваясь в размерах. С моста открыло огонь противотанковое орудиеодин из танков как будто удалось подбить, он повернул назад. Радлов глубже ушел в воронку, куда они спрыгнули с Брауном, и лежал, напрягая каждый мускул, ежеминутно готовый к действию. «Я отомщу за тебя, Клаус», думал он, одна эта мысль билась в его мозгу: «Отомстить, ото-мстить, отомстить!» Ненависть к этим темным теням за танками ослепляла его. Он целился и стрелял, целился и стрелял. Потом вскочил и, пробежав несколько шагов, снова бросился на землю. Рядом с собой он слышал тяжелое дыхание Брауна.
Вдруг перед ним выросла стальная стена, словно из-под земли возник колосс и, грохоча и фыркая, двинулся на него Сигнальные ракеты освещали броню танка, отвратительно скрежетали гусеницы, перемалывая что-то на своем пути, земля дрожала под тяжестью этого стального чудовища.
Танк надвинулся на Радлова, оцепеневшего от страха, не смевшего шевельнуться. Первой мыслью его было: бежать. Но это верная смерть, его подстрелят, как зайца.
Фаустпатрон! крикнул Радлов, не успев даже удивиться тому, что Браун сразу его понял. Быть может, шарфюрер разобрал его слова по движению губ. Радлов ощутил пальцами холодный металл и тут же обрел спокойствие и уверенность. Но вдруг его лицо перекосилось, его снова охватило безумие, превратив в дикого, бешеного волка. Он жаждал видеть кровь, убитых, раненых
Он выстрелил, когда танк был уже в десяти шагах, прижался к земле и через мгновение услышал оглушительный взрыв. Из танка вырвался к небу сноп пламени, взрывной волной Радлова придавило к земле, и, когда он поднял голову, танк уже пылал, как факел. Радлов подумал: «Я отомстил за Клауса».
Настало утро. Поборовшись с тучами и одолев их, взошло солнце. Его теплые пальцы ощупывали израненное тело земли, его мягкая улыбка скользнула по сожженным танкам, по вырванным с корнями деревьям и стонущим раненым, и расставаться с жизнью им стало еще горше. Алый шар в небесах, поднявшись выше, превратил дым, заволакивавший опустошенную землю, в золотое сияние. Лениво катящая свои воды река Хафель засверкала, как пурпурное зеркало. Между обломками фонарных столбов, булыжником и ржавыми рельсами какой-то баррикады высунул свою головку ландыш. И даже защебетала птичка: она сидела на кусте, неподалеку от разбитого здания гостиницы. А на кусте уже набухли сочные зеленые почки. Полной грудью вдыхал Радлов аромат земли и дивился тому, что еще жив.
После того как он подбил танк, противники еще долго поливали друг друга ураганным огнем. Радлов не знал, сколько врагов убил, он просто стрелял и стрелял в них, в эти тени, мелькавшие где-то впереди.
Но вот смолк шум битвы. Оставшиеся в живых командиры взводов пересчитывали оставшихся в живых солдат. Полк Радлова сократился до ста пятидесяти падающих от усталости измотанных людей. Потери в других частях были не менее тяжелыми. Но их группа выполнила приказ, Красная Армия не перешла через мост, позиции были удержаны. Надолго ли? Второй атаки их обескровленная часть не выдержит. Это было ясно и Радлову. Если не придет приказ о переправе на другой берег, их сомнут, сотрут, уничтожат. А тут еще откуда-то поползли слухи о спешащих к ним на помощь войсках, и никто не мог эти слухи проверить, никто не знал, откуда они идут. Говорили, что надо держаться, что между американцами и русскими начались раздоры, что американцы вместе с немцами двинутся на Россию.