Да, на пальто.
Радлов отстегнул передний ремешок портупеи, рукой пошарил в темноте, там, откуда доносился голос, ощутил теплое тело и тугие яблоки груди. «Женщина, подумал он, а молодая или старая, это уже все равно. Плавать ока не умеет, придется взять с собой. Не оставлять же ее тут».
Бери ремень, приказал он, привяжи к своему поясу Вот так, а теперь пошли!
Связанные одним ремнем, они начали пробираться вперед. Им преградил дорогу клубок человеческих тел, но Радлов отталкивал всех, кто попадались на пути. А вода все поднималась, вот она уже дошла ему до колен, вот поднялась еще выше
Идем!
Спотыкаясь, побрели они вперед, скользя по грязи и размытой земле. Радлов упал на рельсы, потянув за собой незнакомку, но тут же со стоном поднялся.
Идем, идем!
Все глуше и глуше звучали за ними крики и бессмысленные призывы:
На помощь, на по-о-омощь!!
Кругом ведь никого не было, кто мог бы оказать эту помощь. Вода доходила им уже до пояса. Она все еще поднималась и поднималась, на поверхность всплывали чемоданы, ящики, пустые консервные банки, узелки. И трупы. Радлов натыкался на них, борясь с потоком, отпихивая одеревеневшие тела, если они преграждали ему путь. Наконец вдали он увидел слабый лучик света, потащился к нему и потянул за собой всхлипывающую девушку. А вода нагоняла его, теперь черные зловонные волны доходили ему до груди. «Нам не выбраться, решил он в отчаянии, вода прибывает слишком быстро, мы утонем, как и все». Но он, не сдавался, он продолжал бороться с мужеством человека, которому нечего терять, скользя, пробиваясь шаг за шагом вперед, пока наконец не добрался до источника светашахты с отверстием. Стальная лесенка вела вверх. Он решил передохнуть и крепко схватился за стальные поручни. Но усталость дала себя знать, и только теперь он заметил, что силы его на исходе. Медленно, перекладина за перекладиной поднимался он, девушка, связанная с ним ремнем, карабкалась следом. Наверху оказалось новое препятствие. Железная решетка, кое-где продырявленная, преграждала им выход на улицу. Вначале Радлов попытался приподнять ее руками, потом плечом. Решетка даже не дрогнула. Он сделал еще одну попытку, но все напрасно. Тогда, спустившись на одну перекладину, Радлов набрал полные легкие воздуха, поднялся и из последних сил нажал плечом на решетку. Посыпалась ржавчина, раздался скрежет, и решетка наконец поддалась. Иоахим руками отодвинул ее в сторону. Он увидел прежде всего дымящиеся развалины, лошадиные трупы, согнутые трамвайные рельсы. Очевидно, раньше здесь была улица. Где-то щелкали выстрелы. Он выбрался наружу и огляделся, не зная, в каком месте находится. Но голос рядом с ним произнес:
Пошли!
Он обернулся и увидел усталое заплаканное лицо, распущенные по плечам волосы, когда-то белокурые. «Девушка, подумал он, или молодая женщина. Я сразу по голосу определил». Все еще связанные ремнем, перебежали они через улицу к развалинам и забились в какой-то угол. Заднюю стену дома разворотило снарядом, и в каких-нибудь ста метрах по другую его сторону Радлов увидел танк. Извергая огонь из орудия, танк стоял среди развалин и щебня. Это был «Т-34». Вдруг из-за него вынырнули темные фигуры и побежали, пригибаясь к земле.
Русские, сказала девушка.
Радлов, увидев русских, попытался еще глубже забиться в угол.
В сером дожде пепла угасал этот жуткий день. И тут перед ними вырос широкоплечий исполин с пылающим взором и угрожающе направил дуло автомата на Радлова.
Эй, фашист! хрипло крикнул он.
Радлов медленно поднял руки. Все кончено! Его ждет пуля. Он, правда, безоружен, но мокрые лохмотья мундира явно выдавали его. В ушах зашумело, и сквозь этот шум до него ясно донесся голос Брандта: «Красные всех подряд ставят к стенке» Хоть бы скорее конец, выстрели все! А что, если он, как Браун, сапогом размозжит мне череп?
От ужаса кровь застыла у Радлова в жилах, руки, поднятые вверх, словно налились свинцом, лицо стало белее бумаги, и вдруг все в нем возмутилось: нет! Он не хочет умирать. Помоги же мне, мама, помоги!
Он не фашист, сказала девушка, и голос ее прозвенел, как надтреснутое стекло.
Солдат обернулся.
Ты женщина ты не солдат.
И снова дуло автомата коснулось груди Радлова. Но девушка не унималась.
Не фашист! кричала она. Брудер, понимаешь, брудер? Ее голос окреп, стал настойчивее.
Исполин в зеленой форме недоверчиво прищурил глаза.
Бруттер, пробормотал он сурово, бруттер, бруттер. Лицо его стало напряженным, он пытался понять смысл немецкого слова.
Не бруттербрудер, девушка говорила все запальчивее, бурно жестикулируя. Мама папа брудер швестер
От ее резких движений натянулся ремешок портупеи, который связывал ее с безучастно стоящим рядом Радловом. Лицо солдата выразило внезапное понимание.
Мама сказал он, а потом показал на девушку, сестра.
Но тут же взгляд его опять стал гневным, он заметил ремень и дернул за него, да так, что оба покачнулись.
Это что?
Девушка показала на отверстие шахты.
Вассер.
Исполин кивнул, словно понял, в чем дело. Девушка, имени которой Радлов до сих пор не знал, сказала:
Брудер ни пиф-паф!
Ни пиф-паф! подозрительно повторил исполин. Он стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. В конце концов он обыскал Радлова, ощупал его сверху донизу и не нашел ни оружия, ни патронов.
Ни пиф-паф! повторил он еще раз, словно хотел убедиться в чем-то. Девушка затрясла головой.
Ну, домой! Нах хаузе!
Это было так неожиданно, что Радлов в первое мгновение ничего не понял. Ему можно идти? Он свободен, действительно свободен? Почему же русский попросту не уложил его? Это невероятно, этого не может быть! Он стоял неподвижно, пока девушка спокойно и неторопливо отвязывала ремень от своего пальто, увидел, как она повернулась, и неуклюже зашагал рядом с ней. Но тут его пронзила мысль: «Русский выстрелит мне в спину, поставит, так сказать, точку куском свинца!» Его прошиб холодный пот, он сделал над собой усилие, чтоб не бежать изо всех сил, а идти медленно и спокойно. Пройдя метров сто, он вынужден был сесть, мокрый от пота, с дрожащими коленями. И только теперь отважился оглянуться.
Советский солдат исчез. Танк стоял на том же месте, но уже давно не стрелял.
Нам повезло, сказала девушка.
«Больше, чем повезло», подумал Радлов, пытаясь овладеть собой. Тяжело дыша, он отер тыльной стороной ладони пот со лба, поднял глаза на девушку в бесформенном пальто, из-под которого выглядывали мужские брюки, и попытался улыбнуться.
Девушка улыбнулась ему в ответ.
Как тебя зовут? спросил он.
Урсула. А тебя?
Радлов, Иоахим Радлов, ответил он и подумал: «Сколько же ей лет? Двадцать, или восемнадцать, или еще меньше, а может быть, и больше». Они помолчали, смущенные, глядя куда-то в сторону. Потом Урсула сказала:
Нам не добраться до дому. Ты в форме, а я Говорят, русские насилуют всех женщин подряд.
Нет, о том, чтобы добраться до дому, не могло быть и речи. Среди боевых позиций, неподалеку от рейхсканцелярии, немец в форме непременно вызовет подозрение у любого менее добродушного русского солдата. И тогда его незамедлительно расстреляют. Положение, в которое они попали, было безнадежным, отчаянным. Каждую минуту могли снова появиться русские, занявшие эту часть города.
Самое лучшее, если мы спрячемся в каком-нибудь подвале, сказала Урсула, переждем там ночь, а утром обсудим, как быть.
А если они прочешут все подвалы?
Но на улице нас наверняка схватят.
Поискав немного, они нашли наполовину заваленный обломками и щебнем вход в подвал. Дом, вплоть до нижнего этажа, разрушило миной. У Радлова, который первым протиснулся в довольно большую щель, буквально остановилось дыхание от тяжелого, сырого воздуха. Пока глаза не привыкли к полутьме, он не разгибался, готовый к прыжку. Потом он протянул руку Урсуле и помог ей пробраться внутрь.
Казалось, этот подвал только что в панике покинули жильцы. Несколько снарядов пробили потолок, на железной арматуре еще висели куски бетона. Может быть, люди испугались, что они будут заживо погребены или сгорят здесь. Всюду валялись узлы. Между дровами, капустой и картофелем Иоахим и Урсула увидели чемодан, опрокинутую детскую коляску и банки с консервированными фруктами. Радлов сейчас же стал рыться в вещах, но нашел в чемодане только какой-то бесполезный хлам и книги, которые ему были ни к чему, скорее уж можно было использовать одеяльце, лежавшее в коляске. В узлах были всевозможные тряпки. Он уже хотел было отказаться от поисков, как вдруг под каким-то чурбаном нашел рабочую спецовку. Эти грязные лохмотья означали для него жизнь, свободу! Торжествуя, показал он свою находку Урсуле, которая пыталась устроить постель из мешков и одеял.
Теперь у нас все в порядке, крикнул он девушке, если они придут, мы просто скажем, что жили в этом доме и прятались в подвале.
Он расстегнул пуговицы форменной рубашки. Но прежде чем стянуть ее, попытался нащупать ленточку Железного креста. Ее не оказалось на месте, должно быть, он потерял ее в туннеле или на улице.
Ночь была холодной и принесла с собой новые страхи. Девушка, лежа под одеялами, стучала зубами от холода, и Радлов, хоть и натянул на плечи мешок, замерз как собака. У обоих нервы были напряжены до предела, и при каждом шорохе Радлов и девушка вздрагивали. А шорохов в подвале было достаточно: потрескивала штукатурка; время от времени откуда-то сверху падали камешки, из угла в угол шныряли крысы, уцелевшие после бомбардировок.
Ты спишь? прошептала девушка.
Нет.
О чем ты думаешь?
О том, как все пойдет дальше.
А ты разве знаешь?
В мозгу юноши проносятся, обгоняя друг друга, мрачные, темные, тревожные мысли. Перед его внутренним взором возникают одна за другой зловещие картины, и все снова и снова слышит он голос Брандта: «Друзей ты разыщешь каждую первую пятницу у «Камня Наполеона». В полночь. Пароль«Германия». Это приказ, слышишь! И запомни: предателей ждет тайный суд Феме. Предателей ждет суд Феме! Ты должен продержаться, добраться домой, переждать, спрятаться как-нибудь, где-нибудь! Германия будет жить!»
Я даже не знаю, доберусь ли до дому, ответил он Урсуле.
А где твой дом, Иоахим?
«Оставит она меня, черт побери, в покое или нет? У меня достаточно своих забот, я стал волком-оборотнем и должен жить по волчьим законам. Предателей ждет суд Феме!»
Он назвал свой городок, название это ничего не говорило Урсуле.
А как ты попал в туннель?
«Какое ей дело? Ей-то ведь все равно, как я там очутился, мы же, черт возьми, выбрались!.. Интересно, долго ли она пробыла в шахте?»
Да так, случайно, захотелось спать, просто падал от усталости. А ты?
«И зачем только я ее расспрашиваю? Мне нужно отдохнуть, нужно не спеша все обдумать».
А я бежала, ответила она, все время бежала от русских. Целых два дня. А потом я уже не могла понять, где нахожусь, все выглядело так непривычно, все было разрушено, кругом одни развалины. И тут какая-то женщина взяла меня с собой в туннель.
А почему ты не осталась дома? спросил он ворчливо и неприязненно.
Мы работали до последнего дня, выпускали аппаратуру для авиации, военную продукцию. А потом выключили ток, и пришли эсэсовцы.
Он поднял голову.
Эсэсовцы?
Да, и они отдали приказ защищать завод, никто не смел ни выйти, ни войти. Мужчины и мальчики получили оружие, а мы, женщины, должны были таскать воду и перевязывать раненых. И тоже стрелять.
Значит, ты принимала участие в бою.
Ну, до этого дело не дошло. Нам ведь было безразлично. Возможно, я и стреляла бы. Эсэсовцы сказали, что мы все погибнем и что мы должны как можно дороже продать свою жизнь, потому что нас, женщин, сначала изнасилуют. И не один, а многие, она всхлипнула, охваченная воспоминаниями.
Радлову хотелось ее утешить, но он не знал, что сказать. Ему было жаль девушку. В конце концов он произнес:
Лучше бы ты осталась у матери.
Мама умерла. У нас была квартира на Франкфуртераллее. Дом разбомбило. Отец пропал без вести. Вот я и жила у бабушки. У нее есть маленький садовый участок и домик из двух комнат.
Они помолчали. Но Урсула долго не выдержала, переживания последних дней мучали ее, ей хотелось выговориться, чтобы преодолеть свой страх.
Бабушка считает, начала она снова, что русские ничего с ней не сделают. Знаешь, она совсем старенькая, полуслепая. «Я выйду к ним с хлебом и солью, говорила она, это они наверняка поймут». Надо тебе сказать, что бабушка очень набожна. А ты веришь в бога?
Нет.
И я не верю.
Девушка смолкла, но тут же, словно ее кто-то подгонял, заговорила снова:
Когда русские были уже недалеко, эсэсовцы начали отходить. А нас они оставили. Но мы все бросились врассыпную. И знаешь, что они, эти эсэсовцы, говорили перед уходом, знаешь?
Тсс. Не так громко. Откуда же мне знать?
Они сказали она всхлипнула, они сказали: «Пойдем, девушка, ляжем». В последний раз перед смертью. Лучше уж с нами, чем с русскими». А среди них были и совсем молоденькие, не старше шестнадцати.
«Замолчала бы она, что ли, подумал Радлов, и чего ради она мне это рассказывает. Мы с ней здесь одни, и я не хочу знать об этом, не хочу слышать, что проделывали эсэсовцы». И ответил словно назло:
А мне тоже шестнадцать.
Но ты ведь совсем не такой.
Скорей бы прошла эта ночь, эта проклятая бесконечная ночь, когда мысли мучают, как кошмары. Хоть бы девушка замолчала, но нет, вот она опять что-то говорит.
Ты совсем не такой. Это звучало как извинение.
Наконец он не выдержал и спросил:
А ты тоже?..
Нет, янет, но многие пошли на это. Я же всегда боялась А как подумаю, что русские
Выстрелы! Невдалеке раздались сухие и резкие звуки выстрелов. И вот уже слышны крики, русская речь, неожиданно совсем близко затрещала пулеметная очередь, за ней еще ближе вторая и третья, казалось, будто пулемет стоит над ними. Сверху посыпались куски штукатурки и кирпичи. Юноша и девушка затаили дыхание и словно оцепенели. Но скоро крики замерли где-то вдали. И вновь воцарилась тишина. Радлов подумал: «А может быть, как раз в эту минуту кого-нибудь убили?» Мысль о смерти заставила его содрогнуться. Не смея пошевельнуться, пролежали они минут пятнадцать, и вдруг он услышал, что девушка стонет. Схватив ее руку, он почувствовал, что она холодна, как у мертвеца. Девушка прошептала:
Иди ко мне под одеяло. Мне холодно. А когда он уже лежал рядом, она продолжала:Ну, решайся же! Решайся. Сделай это, пока они не сделали!
Он хотел оттолкнуть ее и не смог. В эту ночь их соседями были крысы, а их ложемкуча вонючего тряпья.
Утром небо над Берлином алело, словно окрашенное только что пролитой кровью. В первые часы этого нового дня никто еще не знал, что Берлин капитулировал. Генерал Вейдлинг, назначенный комендантом германской столицы самим Гитлером, объявил на совещании своим офицерам:
Фюрер умер! У нас есть три пути: сопротивление, прорыв, капитуляция. Сопротивление бесполезно; при попытке прорваться, даже если она увенчается успехом, мы будем попадать из окружения в окружение, остается только третий путь.
Никто не возражал. Ни один из присутствующих не пожелал последовать примеру Гитлера.
В районе Темпельхоф в большом двухэтажном здании, поврежденном только с фасада, у Шуленбургринга, расположился штаб советского генерала армии Чуйкова. Здесь последний гитлеровский комендант Берлина подписал акт о капитуляции. А затем произнес разъяснительную речь, которую записали на пластинку.
Машины с радиоустановками разъезжали по городу, передавая запись с речью немецкого генерала. Голос его проникал в шахты метро, под своды подвалов, в убежища, доносился до последних опорных пунктов немецких боевых групп. Этот голос разбудил и Радлова, спавшего глубоким сном. Правда, сквозь пробитый потолок голос доносился в погреб так глухо, что Радлов понял, о чем шла речь, только когда машина уже отъехала, а репродуктор повторял заявление Вейдлинга. Согнув колени, обхватив их руками, прислушивался Радлов к словам генерала. Берлин капитулировал, настал конец, позорный горький конец, вот она, гибель Германии! Мечты его юности рухнули вместе с проигранной войной. Он мог бы стать летчиком и бороздить воздушные просторы или стать колонизатором в восточных областях, как внушали ему в школе. Но теперь все его мечты развеялись как дым. Мог ли он еще гордиться тем, что он немец?
Радлов взглянул на девушку. Урсула лежала рядом с ним на куче тряпья, свернувшись калачиком, положив щеку на локоть. Она спала и не слышала голос генерала. Он вспомнил прошедшую ночь, страх и холод. При мысли о том, что между ними произошло, краска бросилась ему в лицо. Некоторое время он рассматривал спящую с любопытством мужчины, впервые обладавшего женщиной. Его захлестнула теплая волна нежности.
Как спокойно она спит, для нее война кончилась.
Стоит ли ее будить? Он поколебался, но все-таки принялся трясти ее за плечо: