Что это ты влетаешь как сумасшедшая?
Широко распахнув от ужаса глаза, Дита показывает назад.
Менгеле...
Тогда женщины от раздражения переходят к панике.
Доктор Менгеле!шепчут голоса.
Эти слова передаются от койки к койке, как зараза, и разговоры быстро стихают.
Доктор Менгеле...
Кто-то начинает молиться. Другие взывают к тишине, чтобы было слышно, что делается снаружи. Сквозь шелест дождя пробивается мелодия.
Одна из женщин рассказывает о маниакальном интересе доктора к цвету глаз.
Говорят, один доктор-еврей, заключенный по имени Векслер Янку, видел в кабинете Менгеле в цыганской зоне целый деревянный стол с образцами глаз.
А я слышала, что он булавками прикрепляет к пробковой стене глазные яблоки, будто коллекцию бабочек.
А мне рассказывали, что он сшил боками двух мальчишек. Они так и пришли к себе в барак, пришитые друг к другу. Парни кричали от боли, и от них разило гниющим от гангрены мясом. Умерли той же ночью.
А я слышала, что он изучал, как стерилизовать евреек, чтобы они больше не рожали детей. Воздействовал радиацией на яичники, а потом вырезал их, чтобы узнать о результатах. И даже не использовал обезболивание, сучий сын. От криков этих женщин оглохнуть было можно.
Чей-то голос взывает к тишине. Насвистываемая мелодия, кажется, удаляется.
Слышится приказ, который передается из уст в уста, эстафетой обегая лагерь ВIIb: «Близнецовв блок 32!» Заключенные, находящиеся на улице, подчиняются приказу голосом повторять услышанное распоряжение. Если они этого не сделают, то их ожидает суровое наказание: казнь в Аушвицеодна из наиболее часто реализуемых возможностей. Где бы они ни были, братья-близнецы Зденек и Жирка и сестры-близняшки Ирене и Рене должны немедленно явиться в больничный барак.
Йозеф Менгеле получил медицинское образование в Мюнхенском университете. С 1931 года он состоял в организации, весьма близкой к партии нацистов. Менгеле был учеником доктора Эрнста Рудина, главного защитника идеи насильственного прерывания бесполезных жизней и одного из авторов подписанных Гитлером в 1933 году законов об обязательной стерилизации людей с физическими отклонениями, психическими диагнозами, депрессией или алкоголизмом. Менгеле добился своего командирования в Аушвиц, где человеческий материал для генетических экспериментов оказался в полном его распоряжении.
Мать мальчиков провожает их к госпитальному блоку. Она не может выкинуть из головы кровавые истории о докторе Менгеле. Стараясь не заплакать, она закусила нижнюю губу, а мальчишки шагают весело, прыгая от лужи к луже, и у матери не хватает духу сказать им, чтобы прекратили брызгаться грязью. Из губы сочится кровь.
На контрольном пункте прохода в лагерь сыновей у нее забирает эсэсовец, и она видит, как они входят в металлическую дверь, ведущую в лабораторию медика-нациста. И думает, что, быть может, видит их в последний раз в жизни, или же в следующий раз, когда она увидит сыновей, у них окажется одной рукой меньше, будут зашиты рты или обнаружится какое-нибудь другое увечье, явившееся следствием экстравагантных идей этого безумца. Но сделать ничего нельзя, потому что отказ подчиниться распоряжению офицера карается смертной казнью. Иногда Менгеле появляется в медицинском кабинете госпитального блока 32 собственной персоной, но в иных случаяхи их-то мать боится больше всегодетей ведут прямиком в лабораторию доктора.
До сих пор дети после встреч с доктором возвращались целыми и даже довольными. Они проводили с доктором несколько часов и возвращались с сосиской или куском хлеба, подарком от дядюшки Йозефа. И даже говорили, что он очень симпатичный и их смешит. Рассказывали, что у них снимали размер головы, просили сделать какое-нибудь движение то вместе, то поодиночке или высунуть язык. Порой у них нет желания ни о чем рассказывать, и они избегают вопросов родителей о том, что с ними происходило в те мутные часы в лаборатории. Женщина возвращается в свой барак с узлом колючей проволоки в горле. А ноги у нее дрожат, подобно гитарным струнам.
Дита вздыхает с облегчением: сегодня вечером пришли не за ней. Заключенная, которая подробнее всех рассказывала истории о Менгеле,это женщина с неопрятными седыми волосами, выбивающимися из-под платка. Кажется, она знает о нем немало. Поэтому Дита подходит к ней.
Извините меня, но я хотела кое о чем вас спросить.
Слушаю тебя, девочка.
Видите ли, у меня есть подруга, которую Менгеле взял на заметку...
Взял на заметку?
Нуда, он ее предупредил, что будет за ней следить.
Плохо...
Что вы хотите сказать?
Когда он кого-то выслеживает, то делает это как хищная птица, кружащая над добычей: глаз с нее не сводит.
Но ведь здесь так много людей, а у него так много дел...
Менгеле никогда не забывает лиц. Я-то знаю.
Сказав это, она становится чрезвычайно серьезной и умолкает. Вдруг она теряет всякий интерес к разговору, некое воспоминание на мгновение лишает ее дара речи.
Пусть бежит от него, как от чумы, пусть не попадается на его пути. Нацистское командование практикует ритуалы черной магии, я-то знаю. Идут в лес и служат черные мессы. Командующий СС, Гиммлер, никогда не принимает ни одного решения, не посоветовавшись со своим ясновидящим. Эти люди стоят на темной стороне, я-то знаю. Горе тому, кто встанет у них на пути. Присущее ему злоне от мира сего, оно родом из ада. Я думаю, что Менгелепадший ангел. Это сам Люцифер, воплотившийся в теле человека. Если он кого-то заприметил, спаси и сохрани Господь его душу.
Дита кивает и молча уходит. Если есть Бог, то есть и дьявол. Оба едут по одному железнодорожному пути: один в одну сторону, другойв противоположную. Так или иначе, добро и зло уравновешивают друг друга. Можно даже сказать, что они нужны друг другу. «Как бы мы узнали о том, что делаем добро, если бы не существовало зла, с которым его можно сравнить и увидеть разницу?»задает сама себе вопрос Дита. И думает, что и в самом деле ни в одной другой точке планеты дьявол не смог бы так развернуться, как в Аушвице.
Интересно, насвистывал бы Люцифер оперные арии?
На улице уже совсем ночь, теперь слышится только свист ветра. Диту изнутри сотрясает дрожь. В круге света возле ограды она видит чей-то силуэт. Фонари в Аушвице имеют странную формуизгибаются, как змеи. Это женщина, она разговаривает с кем-то по другую сторону ограды. Ей кажется, что это одна из ассистенток блока 31самая старшая и самая красивая девушка, ее зовут Алиса. Однажды она дежурила по библиотеке. И рассказала ей, что знакома с регистратором Розенбергом, несколько раз подчеркнув, что они всего лишь друзья, как будто Диту это интересует.
Дита задается вопросом: о чем они там разговаривают? Неужели все еще есть что-то, о чем им хочется говорить? Наверное, они только смотрят друг на друга и говорят те прекрасные слова, которыми обмениваются влюбленные. Если бы Розенберг был Гансом Касторпом, а Алисамадам Шоша, то он встал бы на колени по ту сторону ограды и сказал бы: «Я узнал тебя». Те самые слова, что он произнес в памятную карнавальную ночь, когда был с ней искренним. Он сказал ей, что влюбитьсяэто увидеть кого-то и вдруг его узнать, понять, что это именно тот человек, которого он всегда искал и ждал. И вот Дита думает: а случится ли когда-нибудь в ее жизни такого рода откровение?
И снова размышляет об Алисе и Розенберге. Какого рода отношения могут быть с кем-то, кто находится по другую сторону ограды? Не очень понятно. В Аушвице самые странные вещи оказываются нормальными. Могла бы она сама влюбиться в кого-то, кто находится за оградой? И даже больше: в этом адском месте, где нацистыпосланники Сатаны, может ли хоть как-то и где-то пробиться и вырасти любовь? По всей видимости, да, потому что Алиса Мунк и Руди Розенберг стоят там, бросая вызов холоду и пронизывающему ветру, стоят так крепко, словно проросли в землю корнями.
Бог позволил возникнуть Аушвицу, так что он, наверное, вовсе не есть никогда не ошибающийся часовщик, как ей рассказывали. Но верно и то, что из самого дурно пахнущего навоза рождаются самые прекрасные цветы. Возможно, продолжает размышлять Дита, Богвовсе не часовщик, а садовник.
Бог сеет, а дьявол собирает урожай кривой косой, уничтожающей все подряд.
«И кто же победит в этой схватке безумцев?»задается она вопросом.
16
Шагая к бараку-мастерской, где работает его отец, учитель Ота Келлер раздумывает о том, какую именно из многих историй, роящихся в его голове, расскажет он сегодня своим мальчишкам. Когда-нибудь, мечтает он, он соберет все истории о Галилее, которые сочинил, чтобы развлечь детей блока 31, в одну большую книгу.
Столько всего нужно еще сделать!
Но они застряли в паутине войны. А ведь когда-то он сам верил и в революции, и в то, что войны бывают справедливыми.
С тех прошло уже столько времени...
Келлер пользуется перерывом на обед, чтобы навестить отца, который хлебает сейчас суп перед входом в барак, где работает: забивает для германской армии заклепки на кожаный пояс, к которому крепится фляжка. Ему уже много лет, его лишили всего, чем он владел и кем был до войны, но старый пан Келлер желания жить не утратил. Не далее как на той неделе ему пришло в голову предложить свою кандидатуру в качестве тенора в рамках небольшого концерта, намеченного перед отбоем в дальнем конце барака. И Ота готов признать, что хотя отцовский голос и ослабел, но он все еще вполне профессионально может исполнить партию. И люди слушали его с удовольствием, даже развеселились. Они, наверное, думали, что старик, выступающий перед ними,представитель богемы, возможно, какой-нибудь второразрядный артист на пенсии, несколько поизносившийся. Лишь немногим было известно, что Ричард Келлер до недавнего времени был крупным предпринимателем Праги, владельцем процветающей фабрики по пошиву дамского нижнего белья, кормившей полусотню наемных работников.
И хотя он неизменно со всей тщательностью следил за финансовым состоянием и занимался бухгалтерией своего предприятия, его страстью всегда была опера. Некоторые его коллеги-предприниматели сурово хмурили брови, узнав о чрезмерном увлечении пана Келлера трелями и коленцами, ведь он даже брал уроки вокала. В его-то возрасте! За кофе и сигарами в своих клубах ему перемывали кости: увлечение Келлера казалось им для серьезного предпринимателя недопустимым.
Ота же, напротив, считает своего отца самым серьезным человеком на свете, именно поэтому отец постоянно поетто про себя, то вслух. И когда представитель Еврейского совета сообщил, что половина населения Терезина включена в списки транспортируемых в Аушвиц, некоторые взвыли, другие заплакали, кто-то принялся колотить кулаком в стену. А отец Ота тихим голосом запел арию Риголеттотот ее фрагмент, когда похищают Джильду и герцог Мантуанский погружается в горе: Ella mi fa rapita! Parmi veder le lagrime.... И голос его оказывается самым весомым из всех зазвучавших, самым сладким. И, может быть, именно поэтому все вокруг постепенно стихает, и в установившейся тишине звучит он один.
Завидев сына, пан Келлер ему подмигивает. Этот старик потерял свою фабрику и свой дом, реквизированные нацистами, потерял свой статус одного из наиболее влиятельных граждан, его бросили в грязное стойло, кишащее клопами, блохами и вшами. Но он не утратил ни силы духа, ни любви к разного рода шуткам, как, например, утверждения, что вещи, производимые на его фабрике,имелся в виду пояс с подвязкамибыли для кое-кого из женщин их рабочей формой.
Так как Ота получил возможность удостовериться, что его отец в полном порядке и ведет беседу со своими товарищами по мастерской, обсуждая кончины этого дня, ставшие уже ежедневным некрологом, сын возвращается в блок 31. Он обводит взглядом обитателей барака, которые, ненадолго присев, опустошают скудное содержимое своих мисок. Зрелище безрадостное: истощенные фигуры в нищенских одеяниях. Никогда прежде не приходило ему в голову, что когда-нибудь его народ дойдет до такого состояния, но чем более жалкими они становятся, тем более в нем просыпается осознание собственного еврейства.
Давно ушли в прошлое те времена его юности, когда он был очарован учением Карла Маркса, когда верил, что интернационализм и коммунизм дают ответы на все вопросы истории. В конце концов, его трезвый и свободный ум поставил гораздо больше вопросов, чем нашел ответов. Был и такой период, когда Ота в точности не знал, к кому он принадлежит: сын буржуа, он заигрывал с салонным коммунизмом, являлся чехом, говорящим по-немецки, а кроме тогоевреем. Когда нацисты вошли в Прагу и начали притеснять евреев, Ота наконец понял, каково его место в мире: тысячелетняя традиция и кровь гораздо в большей степени связывали его с евреями, чем с какой-либо иной группой. И если до тех пор у него и были некие сомнения в том, кто он такой, нацисты, пришив к его груди желтую звезду, позаботились о том, чтобы уже никогда в жизни ни на одну секунду не забывал он о своем еврействе.
Именно по этой причине он присоединился к сионистам и стал активным членом движения Хахшара, которое ставило своей целью подготовку молодежи к алие: возвращению в земли Израиля. Ота с удовлетворением и ноткой меланхолической грусти вспоминает те оставшиеся в прошлом походы, в которых всегда находилось место песням под гитару. Было в этом братстве бойскаутов что-то от того изначального духа, который Ота так долго искал: сообщества мушкетеров, где один за всех и все за одного.
Именно в те ночи, проведенные вокруг костра, когда рассказывались страшилки, начал он сочинять свои первые истории. Тогда же произошло его знакомство с Фреди Хиршем. Ота казалось, что Хирш из тех, чьи убежденияцельный монолит, без единой трещины. Поэтому он был горд тем, что находится в распоряжении Фреди в блоке 31, который является не чем иным, как Ноевым ковчегом для детей в захлестнувшем их потопе унижений.
Да, недобрые настали времена...
Но Ота по природе своейоптимист. Он унаследовал от отца пронизанное иронией чувство юмора и отказывается думать, что импосле многовековой истории, полной подъемов и падений,не удастся выбраться из глубокой ямы, в которой они оказались. И чтобы стряхнуть с себя дурные предчувствия, он снова обращается мыслями к сказке, которую наметил рассказать детям. Сказкам не следует прекращаться: тогда не иссякнет воображение, и дети продолжат мечтать.
Тыто, о чем ты мечтаешь, говорит про себя Ота.
Ота Келлеру двадцать два года, но в силу своих амбиций выглядит он старше. Он уже не раз рассказывал историю о плутоватом торговце немыми дудками, что бродил по дорогам Галилеи. Однако вовсе не испытывает прилива энтузиазма, когда на очереди стоит сказка о продавце дудочек без дырочек: только так-де можно добиться того, что восхитительный звук этих дудок будет услышан разве что на небесах...
И ведь немало было тех, кто такой товар покупал! До тех пор пока среди клиентов не оказался ребенок.
Эту сказку, как и другие, сочинил он сам. Поэтому, если вдруг какая-нибудь деталь забудется, ее всегда можно заменить. Когда сказка кончается, дети срываются с места и вихрем бросаются к выходу со свойственным детству внезапным выплеском энергии. Каждое мгновение проживается с максимальной интенсивностью, потому что настоящеевсе, что у них есть. Ота смотрит вслед убегающим детям, однако в поле его зрения попадает также метеоритом пролетающая по направлению к выходу фигурка одной из ассистенток, чьи распущенные по плечам волосы колеблются в такт ее шагам.
Тонконогая библиотекарша все время бегает...
Ему думается, что у этой девушкилицо ангела, но, имея в виду ее столь энергичную манеру двигаться и жестикулировать, начинаешь предполагать, что, если ей не удастся настоять на своем, ее тут же уволокут все черти этого мира. Он уже заметил, что она не имеет привычки разговаривать с преподавателями: выдает им книги и забирает их, всего лишь кивая, неизменно торопливо. А еще он думает о том, что, возможно, не что иное, как застенчивость, принуждает ее делать вид, что она вечно торопится.
Дита и в самом деле покидает барак на максимальной скорости. Она не хочет ни на кого наткнуться, потому что под одеждой у неедве книги, а это взрывоопасный материал.
Сегодня вечером, когда она пошла убирать книги, которые были на руках во второй половине дня, комната Фреди Хирша оказалась заперта, и, несмотря на ее настойчивый стук в дверь, ей так никто не открыл. В углу барака, где преподаватели обычно сдвигают табуреты в кружок и усаживаются для вечерней беседы, она увидела Мириам Эделын- тейн. Та сказала Дите, что комендант Шварцгубер неожиданно вызвал Хирша к себе, а тот забыл оставить ей ключ от комнаты. Мириам отходит от группы преподавателей и тихонько задает Дите вопрос: что она думает делать с теми двумя книгами, которые остались после утренних занятий.