В оставшиеся светлые часы им удается еще немного подремать. Оба с нетерпением считают минуты до наступления темноты. И используют последние лучи заходящего солнца, чтобы выйти на дорогу и, глядя на закат, в точности определить, где запад.
Вторая ночь оказалась гораздо более изматывающей, чем первая. Им приходится несколько раз останавливаться, чтобы отдохнуть,такими измотанными они себя чувствуют. Возбуждение от побега, давшее им силы прошлой ночью, постепенно сходит на нет. Несмотря ни на что, они идут и идут, и на исходе ночи, перед рассветом, силы их окончательно покидают. Дорога изобиловала всякими ответвлениями, направление выбиралось наугад, так что на самом деле они не знают, где находятся.
Настоящий лес остался позади, и беглецы оказались в гораздо менее лесистой местности. Теперь вокруг нихразрозненные группы деревьев, возделываемые поля и заросли кустарника. По всему видно, что это населенный район, но они слишком измотаны, чтобы осторожничать. Солнце еще не взошло, темно, но по одну сторону дороги они различают полянку, окруженную зарослями кустов. И беглецы идут туда, сорвав по дороге несколько густых веток, и сооружают из них что-то вроде шалашика, чтобы забраться внутрь и немного поспать. Если место окажется безлюдным, то они вполне смогут провести там весь день. Забираются в построенное укрытие и закрывают вход щедро поросшими листвой ветками. Рассветы на польской земле студены, так что оба сворачиваются калачиком и обнимают друг друга, пытаясь согреться и уснуть.
И засыпают так крепко, что, когда их будят чужие голоса, солнце уже высоко. Обоих, как вонзенный в желудок острый нож, пронзает паника. Их укрытие оказывается совсем не таким надежным, как им казалось: ветви, которыми они прикрыли вход, разошлись, и то, что теперь можно увидеть сквозь щели, приводит их в ступор. Для ночевки они выбрали вовсе не лесную полянку, как им думалось. Под покровом ночи, сами того не подозревая, они вышли к какому-то городку, и теперь выяснилось, что спят они не где-нибудь, а в городском парке. И всего в нескольких метрах от того, что виделось им скромной опушкой, располагаются садовые скамейки и качели.
Оба, окаменев, искоса смотрят друг на друга, не решаясь пошевелиться, потому что поблизости слышны торопливые шаги. При подготовке к побегу они тщательно обдумывали, как обойти патрули эсэсовцев, избежать проверок на дорогах и собак-ищеек, но выяснилось, что их самый худший кошмардети.
И еще до того, как беглецы успевают затрястись от страха, перед входом в их убежище уже стоят белокурые мальчик и девочка, с любопытством таращась на них голубыми глазами. А в нескольких шагах позади них появляются высокие черные сапоги. Дети разворачиваются и бегут назад, громко крича по-немецки:
Папа, папа, иди сюда! Здесь какие-то странные люди!
Фуражка обершарфюрера СС склоняется, и немец внимательно смотрит на друзей- беглецов: парализованные от ужаса, они лежат, поджав ноги, обнявшись, совершенно беззащитные. Голова обершарфюрера, просунувшись сквозь ветки, кажется непропорционально огромной, как у чудовища. Череп на околыше фуражки смотрит прямо на них, словно узнавая. В этот миг перед внутренним взором беглецов проходит вся их жизнь. Они бы, может, и хотели что-то сказать, но страх сковал им горло точно так же, как и обездвижил тело. Нацист-сержант внимательно их разглядывает, и злобная ухмылка расцветает на его губах. Теперь в поле их зрения попадают женские туфли на каблуках, они приближаются. Им не удается расслышать, что ей шепчет муж. Единственное, что они слышат, так это громкий негодующий ответ возмущенной фрау:
Ну вот, приехали: уж нельзя и детей вывести погулять в городской парк, чтобы не наткнуться на двух мужиков-любовников в кустах! Позорище какое!
В сильнейшем негодовании женщина решительно уходит, и сержант, с лица которого не сходит гадкая улыбочка, забирает детей и идет вслед за ней.
Руди и Фред, все еще лежа на земле, переглядываются. Они даже не заметили, что обнимают друг друга,поза все та же, в которой они заснули перед рассветом. И теперь еще сильнее стискивают друг друга в объятиях, благодаря высшие силы за то, что их языки так вовремя отнялись от страха. Любое произнесенное ими слово, все равно какое, тотчас выдало бы в них иностранцев. Аккурат тот случай, когда молчаниезолото.
Руди Розенберг и Фред Ветцлер полагают, что они уже не так далеко от границы со Словакией, но в то же время понятия не имеют, какую дорогу выбрать, чтобы дойти до горной цепи Бескиды. Это их вторая проблема. Первая заключается в том, что они не невидимки. За поворотом тропинки они практически лицом к лицу натыкаются на женщину. Местность вокруг открытаяполя, да и густонаселенная: им не могут не встречаться люди, как вот эта польская крестьянка с морщинистым лицом, которая смотрит на них с явной опаской.
И тут они решают, что иного выхода нет, им ничего другого не остается, как рискнуть: рано или поздно им все равно придется вступить с кем-то в контакт, к тому же им нужна помощь. Они ничего не ели уже больше суток, несколько дней почти не спали и не имеют понятия, приведет ли эта дорога в Словакию. Беглецы обмениваются взглядом и мгновенно принимают взаимное решение рассказать правду о себе женщине, которая смотрит на них с недоверием: на корявом польском, перемежая польские слова чешскими, жестикулируя и даже перебивая друг друга в стремлении быть более понятными, они сообщают ей, что им удалось сбежать из Аушвица, что люди они мирные и единственное, чего хотят, так это узнать, как добраться до словацкой границы, чтобы вернуться домой.
Крестьянка остается совершенно невозмутимой и смотрит на них с тем же недоверием, что и раньше. А когда они пытаются приблизиться, даже отступает на шаг назад. Фред и Руди умолкают. Не говоря ни слова, женщина продолжает глядеть на них своими малюсенькими, словно горошинки перца, глазками. Они измотаны, голодны, сбились с пути. Наконец просто боятся. Жестами они умоляют ее о помощи, а она опускает глаза вниз. Мужчины переглядываются, и Фред поводит подбородком, призывая друга убраться отсюда побыстреедо того как эта женщина начнет взывать о помощи и выдаст их с головой. Но они опасаются того, что, если они повернутся спиной и потеряют зрительный контакт с ней, то она тут же и завопит.
Она не дает им времени отступить. Поднимает глаза, делает шаг вперед, словно внезапно решившись на что-то, и хватает Руди за рукав свитера. Они понимают, что женщина хочет рассмотреть их с более близкого расстояния, изучив во всех подробностях, словно при покупке жеребца или теленка. Она хочет узнать, что это за люди: многодневной щетины на лицах и перепачканной одежды недостаточно, чтобы она смогла им поверить. Но она видит их глаза, ввалившиеся на худых, как у черепа, лицах, видит опухшие из-за недосыпа веки, замечает, как почти отовсюду выступают острые кости, выпирая из-под кожи. После этого осмотра она наконец кивает. И делает жест, показывая, что им следует оставаться здесь, а потом так же жестами поясняет, что принесет им поесть, и им даже кажется, что кое-что из ее польской речи они поняли: человек и граница. Отойдя на несколько шагов, женщина оборачивается и еще раз говорит, чтобы они ждали здесь и никуда не уходили.
Руди шепчет, что она вполне может отправиться прямиком к германским властям и заложить их и что дождаться здесь они смогут не незнамо чего, а эсэсовского патруля. Фред отвечает, что они, конечно, могут сейчас скрыться, но в том случае, если в районе будет объявлена тревога в связи с побегом заключенных из Аушвица, он весь окажется оцеплен и его прочешут таким частым гребнем, что не попасться в руки эсэсовцев им будет очень непросто.
И они решают ждать. Переходят на другую сторону деревянного мостика, перекинутого через небольшую речушку, из которой они сегодня утром пили воду, то есть занимают такую позицию, которая позволит, если появятся эсэсовцы, заметить их издалека и успеть убежать в лес, выиграв как минимум хотя бы минуту времени. Проходит больше часа, но старая крестьянка с глазами-бусинками не появляется. А желудки их требуют чего-нибудь более существенного, чем воздух.
Разумнее было бы снова уйти в лес,бормочет Руди.
Фред согласно кивает, но ни один из них не делает ни шага. Идти они больше не могутвсе силы исчерпаны. Не осталось больше пороха в пороховницах.
Через два часа они уже никого не ждут и укладываются один подле другого, чтобы немного согреться. И даже засыпают. Их покой взрывается, как только послышались чьи-то торопливые шаги. Кому бы эти шаги ни принадлежали, они не делают ни малейшей попытки бежать. Всего лишь открывают глаза и видят, что к ним идет двенадцатилетний пацан, одетый в длинные штаны, подпоясанные веревкой, и сшитую из брезента курточку, а в руках у него что-то есть. Догадываются, что его, по-видимому, послала к ним бабка. Откинув крышку маленького деревянного сундучка, принесенного мальчиком, они видят пышущие горячим паром вареные картофелины, уложенные поверх двух кусков жареной телятины. Содержимое этого сундучка они не променяли бы и на двадцать огромных сундуков, доверху набитых золотом.
Прежде чем мальчишка уходит, они пытаются расспросить его о словацкой границе. Парень говорит им, что нужно подождать. Так что они остаются на месте, несколько более успокоенные, умиротворенные идущим от сердца поступкомпринесенной едой, которую они весело поглотили и теперь ощущают прилив сил. Почти сразу стало темнеть и похолодало. И вот они решают встать и начать ходить по кругу, чтобы размять затекшие ноги и немного согреться.
Наконец вновь раздается звук шагов. На этот раз шаги более осторожные, крадущиеся в темноте. Слабый свет луны позволяет им разглядеть человека, когда он уже чуть ли не наступает им на ноги. Одет он в крестьянскую одежду, но держит в руке пистолет. Оружиесиноним плохих новостей. Мужчина останавливается прямо перед ними и зажигает спичку, которая освещает лица всех троих. На его лице выделяются русые и жесткие, как щетка для обуви, усы. Он опускает руку с пистолетом и протягивает им другую для рукопожатия.
Сопротивление.
Больше он ничего не говорит, но этого достаточно. Руди и Фред подпрыгивают от радости, пускаются в пляс и бросаются друг другу в объятия с таким пылом, что не могут устоять на ногах и падают на землю. Поляк глядит на них в крайнем изумлении. Ему приходит в голову мысль: не пьяны ли они? А они всего лишь опьянены свободой.
Партизан говорит, что его зовут Станис, хотя они и подозревают, что имя это не настоящее. Он говорит по-чешски и может сказать им, что недоверие встретившейся им женщины объяснялось тем, что она засомневалась, не являются ли они переодетыми агентами гестапо, которые выслеживают поляков, сотрудничающих с партизанами. Еще он говорит, что они совсем близко от границы и что нужно опасаться немецких солдат, но расписание прохода патрулей ему известно: оно соблюдается так точно, что каждую ночь в одну и ту же минуту патруль проходит по одному и тому же месту, так что избежать нежелательной встречи большого труда не составляет.
Партизан велит им следовать за ним. Очень долго они идут молча, в темноте, по заросшим тропам, пока не доходят до сложенной из камня хижины с провалившейся соломенной крышей. Деревянная дверь, стоит лишь ее толкнуть, легко открывается. Внутри хижины обнаруживается, что бурная растительность и плесень полностью завладели прямоугольным помещением. Поляк наклоняется и зажигает спичку, откидывает с пола пару полусгнивших досок и нащупывает металлическое кольцо. Тянет за негооткрывается люк. Потом он достает из кармана свечку и зажигает. В неровном свете свечи все трое спускаются по лестнице в сенной сарай, устроенный под хижиной. Внизу есть тюфяки, одеяла и кое-какая провизия. Втроем готовят себе ужингреют на газовой горелке консервированный суп. Поев, в первый раз за много дней, Фред и Руди спокойно засыпают.
Поляк оказался человеком немногословным, но действующим с поразительной эффективностью. В путь они пускаются рано утром, и их проводник так точно ориентируется на местности, как будто онобитающий здесь дикий кабан. После долгого перехода по лесу, практически без единой остановки, путники устраиваются на ночлег в пещере. На следующий день привалов не будет. Они поднимаются в горы и спускаются с них, избегая патрулей, как будто пропуская идущие по расписанию поезда, ища себе укрытие на заросших лесом склонах, где можно переждать, пока опасность не удалится на безопасное расстояние и не представится возможность снова отправиться в путь. Наступившим утром они наконец оказываются на словацкой территории.
Ну вот, вы свободны,говорит им на прощание поляк.
Нет,отвечает ему Руди,пока еще нет. У нас еще есть кое-какой должок. Мир должен узнать о том, что происходит на самом деле.
Поляк кивает, и его усы подпрыгивают то вверх, то вниз.
Спасибо, огромное спасибо,говорят они ему.Вы спасли нам жизнь.
Станис только пожимает плечамиему нечего сказать в ответ.
Вторая часть их путешествия будет состоять в попытках донести до мира правду о том, что происходит внутри Рейха, донести то, чего Европа не знает или не хочет знать: что речь идет о чем-то большем, чем военный спор о границах; что уничтожается целая нация.
25 апреля 1944 года Рудольф Розенберг и Альфред Ветцлер предстали перед главным рупором словацких евреев, доктором Оскаром Нойманом, в штаб-квартире Еврейского совета города Жилина. Занимаемая Руди должность регистратора позволила ему составить доклад, наполненный вызывающими оторопь цифрами: он оценивает количество уничтоженных в Аушвице евреев в 1,76 миллиона человек. Именно в этом докладе в первый раз был описан механизм массированного, поставленного на поток умерщвления людей и использования их рабского труда, присвоения их имущества, использования человеческих волос для производства тканей и переплавления вырванных золотых и серебряных зубных коронок в слитки, отправляемые в финансовые учреждения Рейха.
Руди говорил о том, как рядами отправляли беременных женщин с малыми детьми, цепляющимися за их юбки, в душевые, где из леек вместо воды струился ядовитый газ, говорил о цементных карцерах размером с ящик, в которых помещенный внутрь человек не мог даже сесть, о бесконечно длинных рабочих днях, когда узники, одетые в летние блузы, трудились в том числе и в снегу по колено, и о ежедневном ковшике водянистого супапрактически дневном рационе. Он говорил и говорил и временами не мог сдержать слез, но не переставал говорить, одержимый лихорадочным желанием прокричать на весь оглохший от бомбардировок мир, что есть еще и другая войнаеще более грязная и жуткая, что она ведется за закрытыми дверями и что ее нужно любой ценой остановить.
Когда Руди закончил свой доклад, он чувствовал себя выжатым как лимон, но удовлетворенным, в первый раз за многие годы в мире с самим собой. Его доклад немедленно отправили в Венгрию. Немцы оккупировали эту страну и формировали там первый транспорт евреев для отправки в лагеря, о которых весь мир думал, что онилагеря концентрации, или сбора, понятия не имея о том, что в действительности это фабрики смерти.
Но война не только разрушает тела, пронзая их пулями и осколками бомб, она еще и лишает людей разума и убивает души. Предупреждения Руди Еврейским советом Венгрии были получены, но никто не принял их во внимание. Руководители венгерского еврейства предпочли поверить неким обещаниям нацистов и продолжили организовывать транспорты, увозящие евреев в Польшу, что и привело к увеличению количества поездов с евреями, прибывающих в Аушвиц. После всей пережитой боли и страданий, после триумфа свободы Руди вынужден был ощутить горечь разочарования. Его доклад не спас жизнь венгерским евреям, которых они с Фредом надеялись спасти. Войнаэто вышедшая из берегов река: вернуть ее в русло, преодолеть половодье очень трудно, если все, чем ты располагаешь,всего лишь небольшая преграда, которую она сметает на своем пути.
Руди Розенберга и Фреда Ветцлера эвакуировали в Великобританию, где они также представили свой доклад. На Британских островах к ним действительно прислушались, хотя оттуда мало что было можно предпринять. Разве что с еще большей решимостью бороться за прекращение безумия, захлестнувшего Европу.
25
15 мая 1944 года в семейный лагерь прибыл новый транспорт из Терезина, в составе которого было 2503 депортированных. На следующий день пришел еще один, и тоже с 2500. А 18 числа прибыл третий транспорт. Общая численность прибывших составила 7503 человека, из которых почти половина приходилась на немецких евреев (3125), еще 2543 были чешскими, 1276австрийскими и 559голландскими.