Немцы занимали очень выгодные позиции на высотах. Здесь были немецкие дзоты и доты, артиллерийские и минометные батареи, а в траншеях у опушки леса засело много автоматчиков. Каждый раз, когда наша пехота поднималась в атаку, навстречу вздымался ураган огня, снова прижимавший бойцов к земле.
Командование решило пустить на поддержку пехоте группу танков. Когда солнце склонилось к западу, танкисты офицера Маслова получили приказ: «Сбить противника с высоты и очистить путь к деревне».
Машины развернулись в боевом порядке у хутора левее леса и ринулись в атаку. Начался бой, которому суждено было стать высшим испытанием в жизни гвардейца старшего сержанта Басинского и его боевых товарищей.
Аким Басинский был механик-водитель танка, которым командовал гвардии младший лейтенант Семено. Как и каждый член экипажа, он испытывал в этот момент волнение перед неизвестностью и желание ускорить развязку. Хотелось быстрее настигнуть и раздавить проклятых фашистов, причинивших столько страданий и горя нашей земле.
Первым ринулся из хутора к лесу танк Черноморова. За ним пошли остальные.
Танки мчались к немецким траншеям, на ходу извергая огонь из пушек и пулеметов. Гитлеровцы, не выдержав, выскакивали из своих окопов и бежали в лощину. Но танки настигали их. И там, где не успели совершить свое дело пулеметы, довершали гусеницы. Машины уже переваливали через бугор и на полной скорости мчались в лощину. Немцы открыли бешеный огонь. Били «тигры» и «пантеры», противотанковые и полевые орудия, виднелись характерные вспышки фаустпатронов. В этом смерче огня носились по полю наши танки, они давили немецкие пушки и пулеметы, крошили мечущихся во ржи фрицев. Грохот и скрежет железа, стоявшие вокруг, казалось, выражали предел человеческой ярости в этой неумолимой схватке. В это время Басинский ощутил удар по башне. Разгоряченный боем, он продолжал вести машину. Вдруг заметил, что заряжающий Разгонюк перевязывает командиру голову.
Александр, ты ранен? бросил в микрофон Басинский. Поворачиваю назад.
Не сметь! Приказываю вперед! ответил Семено и сам продолжал стрелять.
Басинский уверенно ворвался на высоту. Он все более возбуждался боем, строчил из пулемета, и фашисты падали, как срубленные колосья.
Вдруг раздался оглушительный взрыв, словно вздрогнула сама земля. Мотор заглох, все замерло. По приборам запрыгали струйки пламени, и повалил густой дым
Бой совсем затих, когда вздрогнули веки механика и в глаза его вернулась жизнь. Заодно ощутил он острую боль. Акиму казалось, что лицо его сожжено и весь он черен, как уголь. Откуда взялись силы выбраться из люка, перевязать раны, он не мог понять. Естественно, что механик ясно сознавал: кругом были враги, а машина горела, надо было попытаться спасти машину, а с нею себя.
С трудом он заполз во внутрь танка и стал сбивать пламя одеждой и струей из огнетушителя, пока от напряжения и от удушливого дыма вновь не потерял сознание. Очнувшись вторично, Басинский услышал голоса. Немцы! Он мгновенно закрыл люк и привычным движением повернул защелку. Ему стоило большого труда напрячь зрение, чтобы заметить темнеющие во ржи фигуры немцев, но он угадал их сердцем. И точно навел пулемет.
Утром Басинский отдал себе полный отчет о своем положении. Он находился в тылу у немцев. Все, видимо, сочли его погибшим. Мотор не заводился, провода были оборваны, управление нарушено. Сам он был ранен и обожжен. Ожидать скорой помощи было трудно, видно, наши перенесли атаки на другой участок.
И механик решил действовать самостоятельно. Четыре раза он один встречал восход и заход солнца один среди врагов. Четверо суток, превозмогая боль и усталость, он ползал по машине и чинил каждый проводок. Четверо суток без пищи, без санитарной помощи, в постоянной опасности быть обнаруженным и растерзанным, когда спасение уже, казалось, было так близко
И когда на пятое утро мотор наконец взревел и танк, ведомый ослабевшими руками гвардейца Басинского, на полной скорости мчался к своим, все пело в израненном, измученном теле механика, все неслось навстречу солнцу, навстречу жизни и победе».
Вот что я прочел в тетради журналиста Михаила Гольдберга.
* * *
Линия фронта выдавалась клином. Впереди деревня, за нею речка. По другую сторону реки противник.
После ряда безуспешных атак немцы отказались от попыток взять деревню в лоб. Тогда они начали фланговые атаки. Чтобы немцы не прорвались с тыла, наши заминировали подход к деревне за бугром. В свою очередь, немцы, чтобы отрезать нам связь с деревней, держали под обстрелом бугор.
Начальник политотдела Богомолов собрал политотдельцев и сказал:
Сегодня ночью нужно вручить партбилеты принятым в партию.
В сопровождении парторга батальона, двух автоматчиков, заместителя начальника политотдела майора Дудовцева, инструктора партучета мы отправились в деревню.
Ночь была исключительно темная. Впереди шел проводник, за ним майор Дудовцев, я следовал за майором, за мной остальные. Шли гуськом. Вот минное поле. Я ступал на то место, откуда поднималась нога Дудовцева, он ставил ногу на след проводника, так шли и все остальные. Минное поле прошли благополучно. Поднимаемся на бугор.
Взвивается немецкая ракета. Она точно замирает в воздухе, освещая огромное пространство. Мы падаем на землю и лежим без движения, пока ракета не гаснет. Затем вновь двигаемся вперед. В это время открывает огонь по бугру заранее пристрелянный немецкий пулемет. Он бьет трассирующими пулями. Мы их видим и уходим в сторону. Опять ракета, залегаем. Так повторялось несколько раз. Но вот нас, кажется, обнаружили. Противник открывает ураганный огонь. Мины рвутся впереди нас. Цепь разрывов с каждым залпом приближается. Я лежу рядом с Дудовцевым. Осколки и пули беспрерывно свистят над головами. Проводник ранен. Мелькнула мысль: «Теперь не выбраться». Впереди рвущиеся мины, а сзади минное поле. И тут совершенно неожиданно над головой слышится рокот мотора нашего легкого самолета, того, что зовут «кукурузником». Это спасение. Летчик приглушил мотор, и через небольшой промежуток времени в тех местах, откуда враг вел огонь, послышались разрывы. Противник прекратил огонь. Мы бросились вперед и вскоре вышли на наши секреты.
Входим в крайнюю избу. Окна заткнуты подушками. На полу лежат раненые. В углу ящик с патронами, на нем автоматы, в другом углу ведро с водой. На столе освещенный коптилкой телефонный аппарат. За ним на единственной скамейке сидит связист. Он докладывает в штаб о нашем прибытии.
Командир батальона Старостин говорит, что еще днем было сообщено о вручении партбилетов. Вот и первый боец. Он по всем правилам отдал честь Дудовцеву и доложил:
Товарищ секретарь партийной комиссии, гвардии рядовой Бекрищев для получения партийного билета прибыл.
До войны Бекрищев жил в Мурманске. В 1941 году во время налета вражеской авиации были убиты его мать и отец, сгорел родной дом. Он твердо решил отомстить врагу и добровольцем вступил в ряды Красной Армии.
В комнате воцарилась тишина. Даже за окном, казалось, прекратилась пальба. Раненые приподнялись и стали смотреть на бойца.
А он стоял какой-то особенный. Стоял по стойке «смирно», в тщательно заправленной гимнастерке, с чистым подворотничком, выбритый. Не только мне, наверное, всем показалось тогда, что его лицо светилось каким-то внутренним светом.
Майор Дудовцев сказал бойцу:
Партийная комиссия вас гвардейца Бекрищева, представленного командованием к правительственной награде за отличие в боях, приняла в ряды Коммунистической партии.
И вручил партбилет. Лицо бойца озарилось радостной гордой улыбкой.
Так вступали в партию на фронте. Таков был авторитет партии, любовь к ней.
* * *
Конец декабря 1944 года. Приказ занять исходные рубежи (начало январского наступления 1945 года).
Челябинская танковая бригада расположилась на опушке леса, а километрах в двух немецкие траншеи.
Стоим день, другой, дальнейших указаний нет. О том, что настал канун нового года, у нас и в мыслях не было.
Вдруг по подразделениям пронеслось сообщение: из Челябинска прислали новогодние подарки. Мне оказалась среди прочих именная посылка от семьи. Распаковал я ее, чего только в ней не было: носки шерстяные, перчатки, кисет с самосадом, коржики, а главное лук, чеснок и, конечно, письмо.
Дочь писала, что наступает Новый год, а без меня скучно, мать все занята, некому елку устроить. О многом сообщала жена, но жалоб не было. Все хорошо. Даже хвасталась, что ей коллектив завода помогает. Товарищи по работе убрали и привезли картошку, на зиму топливо заготовили и сделали сарай.
А кончалось письмо примерно так:
«Из Мариуполя пишут (Мариуполь город, из которого в 1941 году был эвакуирован наш трубопрокатный завод, а вместе с ним и я с семьей. Примечание автора), что во время оккупации фашисты расстреляли десятки тысяч жителей. Коля, помнишь маленького Леника. Его родителей тоже расстреляли, а он спрятался от гестаповцев во дворе в дровах»
Прочитал письмо я и задумался. Многое тогда промелькнуло в голове. Вспомнился Александр Михайлович Червяков друг мой. Он вместе с сыном Володей пошел добровольцем в бригаду. Оба пали смертью храбрых. Признаться, я завидовал Червякову, что он служил с сыном вместе.
Я достал лист бумаги и написал:
«Нюся, немедленно выезжай в Мариуполь и привези Леника, пусть живет у нас».
Передал я письмо почтальону и, возвращаясь к машине, наткнулся на небольшую пушистую елочку, срезал ее.
Желающих устроить новогоднюю елку оказалось много. Где-то достали куски целлофана и фольги. Распечатали личные пакеты: вату употребили на снежинки, а бинты превратили в нитки. Елка получилась на диво. Ее установили на радиаторе машины. На ветвях раскачивались шары, звезды, кубики, а в центре красовалась большая луковица.
Стрелки часов приближались к двенадцати. Наполнив кружки, все молча стояли вокруг машины. Никто не решался заговорить первым. В лесной темноте елка, казалось нам, горела разноцветными огнями.
Майор Дудовцев произнес тост:
С Новым годом, товарищи! За победу! За родных!
Онищук подал команду: «Салют!». Одновременно со всех сторон леса в сторону противника полетели белые, желтые, зеленые, красные ракеты. Я выхватил из кобуры пистолет и поднял его вверх. Выстрел я уже не мог расслышать. Загрохотали пушки: сотни снарядов и мин обрушились на голову врага.
Г. И. СтаростинОТ ВИСЛЫ НА ЗАПАД
12 января 1945 года рано утром мощный залп «катюш» известил челябинцев-добровольцев о начале артиллерийско-авиационной подготовки. К «катюшам» моментально пристроилась вся фронтовая артиллерия 1-го Украинского фронта. 240 стволов на одном километре посылали в сторону врага тысячи снарядов и мин, которые, словно гигантским плугом, вспахивали землю Вислинского плацдарма.
Сотни советских штурмовиков, бомбардировщиков, под надежным прикрытием истребителей, плотными боевыми эшелонами стремительно мчались в сторону врага, сбрасывали свой смертоносный груз на укрепления, утюжили их вдоль и поперек на всю глубину обороны.
Первая линия обороны противника трещала по всем швам, но враг был силен, коварен и оказывал упорное сопротивление.
Челябинские добровольцы, находясь на исходных позициях, бдительно следили за динамикой боя. Перед началом наступления во всех батальонах прошли митинги, партийные и комсомольские собрания. Тема была одна: «Разгромить гитлеровских оккупантов. Освободить братский польский народ от фашистских поработителей».
В этот исторический день на долю гвардейцев-челябинцев выпала почетная обязанность действовать в передовом отряде корпуса.
Наш комбриг Герой Советского Союза М. Г. Фомичев вместе с комбатами находился на НП бригады и тщательно следил за изменением боевой обстановки.
В начале атаки советская пехота, сопровождаемая плотным огневым валом артиллерии и танками 25-го танкового корпуса, действовала успешно, но во второй полосе обороны противник оказал ей упорное сопротивление и предпринял несколько ожесточенных контратак. Бой стал принимать затяжной характер, продвижение танковых частей замедлилось.
Во второй половине дня М. Г. Фомичев, глянув на часы, дал команду: «Товарищи комбаты! Пора!»
Грозно заревели мощные двигатели. Бригада с приданным ей тяжелым танковым полком и другими частями усиления рванулась к вражеским позициям. На многих танках разместился десант. От гула и грохота машин дрожала земля.
Январский день шел к концу. Смеркалось. Танки с десантом достигли небольшого польского фольварка, от которого фашисты оставили одни печные трубы. И тут налетели вражеские бомбардировщики. Они обрушили на нас сильный удар. Враг рассчитывал расстроить наши боевые порядки, посеять панику и хотя бы на время остановить советские танки. Но закаленные в боях гвардейцы-добровольцы не дрогнули. Машины быстро рассредоточились и, не сбавляя скорости, пошли дальше.
Вскоре разведкой было установлено: противник тоже подтягивает танки из района Малешув. Они шли к переднему краю обороны двумя колоннами по 4050 в каждой. Дело серьезное, раздумывать некогда. И комбриг Фомичев принимает дерзкое решение: прорваться через боевые порядки вражеской пехоты, поочередно нанести удар по танковым колоннам противника и разгромить их по отдельности. Бригада спешно перегруппировалась и стремительным рывком вперед внезапно ворвалась во вторую полосу вражеской обороны. Сомкнутыми боевыми колоннами наши танки шли через глубокие траншеи, давя гусеницами пехоту и боевую технику врага.
Фашисты обезумели. После сильного обстрела советской артиллерии они не могли прийти в себя, а тут появились еще танки с отчаянными десантниками: от них пощады не жди.
И гитлеровцы дрогнули. Сели в траншеи и подняли вверх тысячи рук.
Попал фриц, как кур во щи! шутил заместитель командира бригады полковник Алаев, сидя со мною рядом на танке.
Через полчаса бригада вытянулась в общую колонну, поднялась на какую-то искусственную насыпь и остановилась. Справа низменность была залита водой, слева тянулись высоты. Наступило временное затишье, какое бывает в океане перед бурей. Темно, хоть глаз выколи. И вдруг впереди, несколько справа, вспыхнуло зарево пожара. А вскоре прибежали автоматчики из роты гвардии старшего лейтенанта Николая Ермакова и доложили: наша танковая разведка в районе Малешува попала в засаду. Гитлеровцы у противотанкового рва подожгли две «тридцатьчетверки». В Малешуве замечено большое скопление вражеских танков. А тут еще слева от нас неожиданно появилась большая танковая колонна и остановилась в каких-нибудь ста метрах параллельно с нашими машинами. Кто это?
Вероятно, пермяки. А вдруг не они? разгадывали мы.
Разрешите узнать, вызвались лейтенант Догадаев и мой ординарец младший сержант Панкратов.
Давайте, только без риска. Возьмите ракетницу. Если немцы, осветите их колонну ракетами.
Есть, товарищ комбат!
Через две-три минуты после их ухода послышалась автоматная стрельба, затем в воздух взвилось множество осветительных ракет. Тут мы отлично увидели своих соседей: в мертвенно бледном свете хорошо различили черные кресты на танках и бронетранспортерах.
К бою! разнеслась команда по колонне. Но танки и без того развернули башни в сторону врага. Десантники словно горох посыпались вниз, чтоб укрыться за броней танков. Началась ожесточенная танковая дуэль. Челябинские «тридцатьчетверки» во взаимодействии с тяжелыми танками «ИС» подполковника Табелева вели прицельный огонь и метко поражали фашистскую технику. При первом залпе во вражеской колонне загорелось несколько танков и бронетранспортеров. Огневое преимущество было на нашей стороне. Гитлеровцы озверело отстреливались, но их стрельба большей частью была бесцельна. Почти вся наша колонна из восьмидесяти с лишним танков находилась для фашистов в мертвом пространстве. Болванки перелетали через наши танки и шлепались в воду, обдавая нас фонтанами брызг.
Однако вражеский огонь скоро начал ослабевать. В колонне противника началась паника. Оставляя на поле боя горящие машины, фашисты стали удирать за высоту.
По уши в грязи вернулись Догадаев с Панкратовым.
Ну как, хлопцы, досталось вам на орехи? спросил Алаев.
Те рассмеялись. Все получилось так. Подойдя вплотную к колонне, Догадаев громко поздоровался:
Здорово, братва!
И увидел немцев. Спасла темнота и глубокая канава, наполненная грязью, по которой они ползком добирались до своих танков, все время освещая ракетами вражескую колонну.