Офицер что-то крикнул солдатам, видимо «хватит», потому что они торопливо начали собираться. Двое из них подняли на ноги Андрона и поставили лицом к огню.
Смотри! радовался Жилюковому бессилию Карбовский. И запомни: здесь хозяева мы. Никакая большевия тебя не спасет.
Брешешь, собака! Здесь мы, народ, хозяева, тихо, но твердо вымолвил Андрон. И не скаль зубы, ты свое получишь.
Взгляд, который Андрон бросил на Карбовского, был как молния. У того пробежал мороз по спине.
Но то, что произошло в последующие мгновенья, заставило даже видавших виды эсэсовцев, содрогнуться: пламя вдруг заговорило человеческим голосом Из-под обгоревших бревен, из дыма и огня, как из самого пекла, выползла Текля. Обгоревшая и страшная, она пыталась подняться на ноги.
Андрон обмяк и осел на землю. Офицер выхватил пистолет и, почти не целясь, выстрелил
Над площадью поднимался тревожный гул. Согнанные со всего села, окруженные автоматчиками, глушане слушали немецкого офицера и, ничего не понимая, перешептывались, переговаривались между собой, со страхом поглядывая на виселицу, выросшую здесь, на спокон века бесплодной песчаной площади. Они притихали только тогда, когда офицер, изрыгнув с какой-то машинальной быстротой очередной поток слов, умолкал и начинал говорить переводчик. Как и его шеф, он говорил коротко, быстро, горячо.
Немецкая армия несет свободу. Она вырвет Украину из-под большевистского ярма. Наше правительство во главе с великим фюрером Гитлером поможет украинцам построить свое самостийное государство
И Отто Краузе и переводчик не скупились на щедрые обещания.
Мы поможем вам избавиться от большевистских агентов. Каждого, кто будет содействовать и помогать нам, ждут награды. Но мы будем беспощадны к покровителям и сторонникам коммунистов или партизан. Сегодня мы повесим Краузе забыл фамилию, заметался и вопросительно посмотрел на Карбовского, стоявшего здесь же; тот, наклонившись, шепнул ему и переводчику, повесим большевистского агента Жилюка
Толпа заволновалась.
Офицер выдержал паузу и что-то скороговоркой сердито сказал.
Внимание! во все горло крикнул переводчик. Господин офицер предостерегает: в случае неповиновения он сожжет все село.
Так бы сразу и говорил! послышались голоса.
Над селом, совсем низко над землей, пронеслись за Припятью два самолета. Они вылетели откуда-то из-за леса, со стороны Копани, маленькие, юркие, и с ревом понеслись в багряную муть запада. Еще не уйдя из поля зрения, самолеты круто взвились вверх, потом снова пошли в пике над Глушей. Похоже было, что один из них хочет оторваться от своего преследователя и уйти, но тот прилепился к нему, наседает, не отстает. Самолеты ястребами метались в задымленном небе, сквозь рев моторов слышна была их перестрелка. Люди невольно поднимали головы, с затаенной тревогой следили за воздушным поединком, словно от его исхода зависела их судьба. А самолеты врезались в небо, падали и снова набирали высоту, кружились, грызли один другого свинцом. Вдруг после короткой с земли она оказалась совсем куцей! очереди один самолет накренился и выпустил длинный шлейф черного дыма.
Немцы радостно зашумели:
О-о! Рус фанер Капут!
Каким-то гордым и даже снисходительно-сочувствующим взглядом Краузе окинул площадь: мол, другого исхода нечего было и ожидать. Он радовался тому, что так произошло: это ведь наглядно иллюстрировало его речь, подтверждало его слова о непобедимости немецкой армии не только на земле, но и в воздухе. Глушане молча опустили головы. «Рус фанер капут» Неужели так нелепо, нагло пришел конец их свободе?
Вдруг кто-то крикнул:
Смотрите!
Десятки глаз снова уставились в небо; с удивлением и радостью они увидели, как истребитель, сделав крутой вираж, выровнял полет и рванулся навстречу врагу. Мгновенье истребители сблизились, дохнули огнем, и ястребок врезался во вражескую машину. Объятые пламенем, самолеты упали на землю за селом.
Толпа приглушенно загудела.
Обер-лейтенант скривился. Он что-то крикнул солдатам, и те бросились к толпе, оттесняя ее подальше от здания сельсовета. Затем на крыльцо вывели Жилюка, Софью с ребенком на руках и Анну Гуралеву. Волна сочувствия и возмущения прокатилась по всей площади, и шум не утихал, пока обреченные шли к виселице.
Андрон, с трудом передвигая ноги, шел задумчиво, опустив голову, плечи, руки. Он все время чувствовал упирающееся ему в спину дуло автомата. О чем он, всю жизнь проработавший на этой земле, раздумывал сейчас, на таком коротком и таком тяжком пути?
Держись, Андрон!
Что? Это ему крикнули? Холера! Он и вправду, видимо, раскис перед этими паршивыми швабами Жилюк, как только мог, расправил плечи, выпрямился, шаг его стал тверже. «Нет, не дождетесь, проклятые, чтобы Андрон перед вами гнулся! Жилюки не из таких, нет!» Он уже видел не узкую песчаную дорожку, а всю многолюдную площадь, где в толпе мелькали знакомые лица, хотя и горестные, но родные, свои. На их глазах прошла вся его нелегкая, трудовая от начала до конца жизнь. Они, которые смотрят сейчас на него, помнят его еще пастушком, видели его и молодым парнем, и бессменным батраком в имении графа Чарнецкого. Многие из них были на его свадьбе. Они видели его в радостях и печалях, в доброте и гневе, видели трезвым и подвыпившим. Они помнили, что, отстаивая их права, Андрон страдал, попадал в беду; горой стояли и они за него, за своего Андрона. Он и теперь готов жизнь отдать за них с честью и достоинством. Правда, не ждал он такого конца, но от смерти не отгородишься. Какая пришла, такая и будет. Смерти не выбирают.
Хотя бы ребенка пощадили, донеслось из толпы.
«Михалёк! Неужели они и его» Об этом Жилюку страшно было подумать
Отдай Михалька людям, шепнул Софье.
Софья осмотрелась. Спереди и по бокам солдаты. Шагнешь в сторону уложат на месте А до виселицы считанные шаги.
Андрон протянул руки, взял у нее Михалька; какое-то время он целует внука, гладит, прощается, а сам зорко всматривается в лица людей. И вдруг неожиданно бросает его в толпу, к людям. Михалёк вскрикивает, но его тут же ловят чьи-то руки, передают в другие. Это случилось мгновенно, и конвоиры не сразу смогли понять, что произошло. Но, опомнившись, они набросились на Андрона и Софью, а несколько эсэсовцев ринулись в толпу, за ребенком. Народ расступался неохотно, медленно. Краузе даже выхватил пистолет. Эсэсовцы, искавшие Михалька в толпе, выстрелили несколько раз вверх. Толпа умолкла.
Краузе и Карбовский перебросились несколькими словами, после чего немец громко обратился к крестьянам. Переводчик так же громко повторил:
Мы не думали наказывать мать и ребенка. Мы ее отпускаем.
Эсэсовцы, видимо, не совсем поняли приказ Краузе, потому что все еще держали Софью.
Отпустите! раздраженно крикнул Краузе.
Унтер подбежал, схватил Софью за руку и отвел от виселицы. Краузе приказал жестом: «Кончайте!»
Грузовая машина, стоявшая в стороне, задком подкатила к виселице. Два дебелых эсэсовца откинули борт и начали втаскивать Жилюка и Анну Гураль в кузов. Анна сопротивлялась, звала Устима.
Прощайте, люди! Отомстите за нас!
Устима Гураля накануне, в субботу, вызвали в Копань. Пока управился с делами, ехать домой было уже поздно, да и надо было кое-чего купить, он и решил заночевать в городе.
На рассвете, когда кругом загрохотало-загудело, Устим, как и все, кто был в гостинице, вскочил, припал к окну и понял: то, чего они все так боялись, хотя, может, никогда и ничем не проявляли своей боязни, случилось. Никто еще не произнес, не решался вымолвить это ужасное, фатальное слово, которым обозначался в данном случае самый наглый, самый позорный международный разбой, но у каждого оно было готово слететь с уст, каждый твердил его про себя.
Одеваясь, Гураль вспомнил, как в прошлый раз, когда он был в Копани, пожалуй, с неделю назад, какой-то пограничник рассказывал, будто бы одна женщина, прибывшая к ним на заставу из-за Буга, предостерегала об опасности. Она, по его словам, сообщила о большом скоплении немецких войск на границе. Никто, конечно, не придал этому сообщению должного значения; такие слухи считались паническими и пресекались. И вот
Над городом, собственно над железнодорожным узлом, где сходились исключительной важности коммуникации, почти непрерывно висели вражеские самолеты, сбрасывая свой смертоносный груз. Видимо, они пытались полностью парализовать деятельность этого жизненно важного центра. И это им удавалось. Станция словно замерла. Покореженные, вывернутые бомбежкой рельсы, дымящиеся привокзальные постройки, разбитые вагоны Все говорило о том, что теперь не скоро побегут по блестящим рельсам быстрые, дышащие огнем и паром гиганты. Так это было еще вчера. А сегодня в коротких интервалах между бомбежкой восстановительные бригады успевали, очень мало сделать.
Гураль, потоптавшись около станции, сообразил, что поездом ему воспользоваться не придется, и пошел на окраину города, где его подобрала ехавшая в сторону границы грузовая машина. Вскоре она свернула, и ему пришлось идти пешком.
Добрался Гураль до Глуши лишь в понедельник. Как только прошел лесок, почувствовал запах гари и увидел дым над селом. Сразу понял, что там происходит. Сердце замерло, потом забилось так, что удары ощущались в горле. Он только сейчас обратил внимание на оттиски шин на дороге, ведущей в Глушу, широкие и узкие. Узкие, видимо, от мотоциклов. Пошел быстрее. Удивительно: никого не встретил, никого не догнал.
Чем ближе подходил к Глуше, тем сильнее охватывала его тревога. Ни выстрелов, ни крика только горелым чадит Да какая-то нестерпимая напряженность висит, заполняет весь простор. Настороженная, предельно натянутая, окликни и лопнет, разорвется, зарокочет громами.
Под самой Глушей Устим свернул в овражек, чтобы незамеченным пробраться к жилью, но неожиданно столкнулся с Андреем. Парень, пригнувшись, бежал из села. В руке держал не то карабин, не то обрез.
Андрей! тихо окликнул его Устим.
Парень вздрогнул, остановился. Узнав Гураля, бросился к нему.
Дядя Устим, там такое творится И он торопливо начал рассказывать обо всем виденном: Всех сгоняют на площадь бьют хаты жгут
Гураль быстро взглянул на карабин, и Андрей, уловив его взгляд, медленно спрятал оружие за спину.
А где Степан?
В Луцк вызвали. Еще вчера.
Куда же ты бежишь?
Андрей кивнул в сторону графского дома:
Туда. Может, кого-нибудь встречу.
Устим секунду помолчал.
Вот что! Айда в село, а эту штуку дай пока мне, взялся за карабин.
Андрей умоляюще посмотрел в глаза Гураля и нехотя разжал пальцы.
Я тебе отдам, успокоил его Устим. Не отставай.
Пригнувшись, юркнули в заросли ивняка, подступавшего местами к самым дворам. В село вошли незамеченными. Притаились за забором. Осмотрелись по сторонам. Никого. Улица опустела, на Жилюковом дворе дымилось пепелище. Время от времени из пепелища вздымались рои искр, серого пепла
Побудь здесь, сказал Андрею Гураль, я заскочу в хату. В случае чего предупредишь.
Прячась за хлев, который одной стенкой прижимался к плетню, Устим прошел на подворье, осмотрелся. Карабин был у него в руке, и Андрей жалел, что припрятанное им еще в тридцать девятом оружие, о котором он никому не проговорился, не сказал, так легко выскользнуло из его рук. «Может, и отдаст, думал Андрей о Гурале. Да когда это будет? Тут бы как раз сейчас и пальнуть по швабам».
Гураль, убедившись, что во дворе никого нет, уже смелее направился к крыльцу своей хаты, но тут же остановился. Двери открылись, и в них показался огромный узел, охваченный двумя руками, а за узлом красная от натуги морда немецкого солдата. Андрей все это видел издали и стоял ни жив ни мертв, заметит дядько Устим немца или нет? Однако Гураль, подходивший к крыльцу, быстро спрятался за угол хаты и прижался спиною к стене; карабин он держал наготове. Андрей не сводил с солдата глаз. Что же теперь будет? Этого ни Гураль, ни он никак не ожидали. А солдат опустил узел на крыльцо, туже стянул его, поправил болтавшийся на груди автомат и, изловчившись, вскинул узел на плечо. Солдат был так озабочен и занят своим делом, что, видимо, отстал от своих и теперь торопился поскорее догнать их. Придерживая узел, он медленно сошел с крыльца и направился к калитке.
Далее Андрей увидел мелькнувший приклад карабина над головой солдата, в это же мгновенье он выскочил из своего укрытия и бросился на помощь Гуралю.
Чужак лежал мертвый. Однако одна рука его сжимала узел, а другая автомат. Казалось, что он шел, споткнулся и упал, но вот-вот поднимется, и тогда Гураль высвободил из руки солдата автомат, повесил себе на шею, отцепил подсумок с запасными обоймами-рожками, оттолкнул ногой узел, осмотрелся.
Берем его под руки, спрячем за хлевом, сказал Андрею.
Они оттащили убитого за хлев и укрыли в канаве, поросшей высоким и густым бурьяном. Вернулись к хате. Гураль осмотрел двор, потом молча протянул Андрею карабин.
А теперь давай пробираться к площади, сказал ему. Стрелять умеешь?
Андрей кивнул.
Я уже чесанул по ним. Один раз, похвастался Андрей, обрадовавшись, что снова у него в руках оружие.
Вскоре они подкрались к площади. Из-за угла сельской лавки им было хорошо видно, что творилось там, но ближе подойти не решались кругом стояли эсэсовцы.
Толпа шумела.
Оставайся здесь, шепнул Устим, а я переберусь вон к той хате. Когда начну стрелять, выстрели и ты, только вверх. И тут же исчез.
Андрей приготовился. Перед ним шагах в десяти, расставив ноги, стоял эсэсовец. Его широкая спина была хорошей мишенью, и Андрей даже прицелился. «Почему надо стрелять вверх? раздумывал Андрей. Лучше в них». И все же предупреждение дяди Устима вынудило его опустить дуло карабина.
Когда площадь загудела сильнее, Андрей поверх голов увидел, что солдаты силой втягивают кого-то в кузов грузовика, который стоял прямо под виселицей. «Отец? Тетя Анна? Он не поверил своим глазам. Их же сейчас будут вешать, мелькнуло в голове Андрея. Почему не стреляет дядько Устим? Эсэсовец уже руку к петле протянул!» Андрей прицелился из карабина и, когда эсэсовец был у него на мушке, нажал на спусковой крючок. Он не видел, как свалился эсэсовец, потому что тут же упал и пополз бурьянами за сараи. Словно эхо, откуда-то из-за хат раздалась автоматная очередь. «Это дядька Устим», подумал Андрей и выстрелил еще раз, уже вверх.
Площадь затрещала автоматами. Солдаты попадали и лежа стреляли во все стороны.
Пули впивались в стены сельской лавки, гулко решетили ее крышу. Но Андрей уже уполз от нее, а автомат Гураля сбил эсэсовцев с толку они метались по площади, бегали между хатами, а откуда стреляли, установить не смогли.
Андрей взглянул из зарослей бурьяна: люди разбегались, солдаты толпились возле грузовика, несколько мотоциклистов стреляли поверх голов бегущей толпы, но остановить ее было невозможно.
Андрей полз туда, где должен был находиться Гураль.
II
Степан Жилюк возвращался из Луцка поздно вечером. Весь день над Луцком висели чужие самолеты, железная дорога не работала, поэтому единственный состав, собранный из пассажирских и товарных вагонов и платформ, был набит людьми до отказа. Военные, первые раненые, мужчины, женщины, дети, которые при нормальных обстоятельствах давным-давно уже спали бы, вдруг куда-то все заторопились. Вагон, в который Жилюку удалось втиснуться, гудел, перекликался разными голосами, стонал, плакал. Натыкаясь в темноте на чемоданы и узлы, Степан с трудом отыскал себе место. Он обрадовался, когда хриплый женский голос окликнул его и предложил верхнюю полку. «Как это она осталась незанятой? удивлялся Степан, взбираясь на верхотуру. Наверное, для кого-нибудь берегли».
Вверху было душно, пахло потом и испариной. Рядом, по другую сторону низкой перегородки, возился, укладывая вещи, какой-то человек. Он спросил:
Не знаете, скоро поедем?
Не знаю, сухо ответил Степан.
Говорят, Копань совсем разбили, продолжал сосед. Дороги перерезаны И что теперь будет? Что будет?
Жилюк промолчал. Пустыми разговорами не хотелось растравлять свое сердце. Да и кто его знает, кто он такой, этот сосед. Серьезный человек зря не станет языком болтать. Внизу, в проходе, видно, создалась пробка, потому что там вдруг вспыхнула словесная перепалка.