Успеешь. Ишь какой прыткий! отчитывала кого-то женщина. Не в ту сторону торопишься.
Не твое бабье дело! огрызался чей-то солидный мужской басок. Влезла и сиди
Проходите, проходите дальше, вплелся чей-то писклявый, старческий голос. Здесь больные.
А больным надо лежать дома.
Э-эх, человек
Осторожнее
Где-то всплакнул ребенок. Кто-то зажег спичку, и снаружи сразу раздалось: «Эй, ты, там!.. Жить надоело? Погаси!»
Степан свесился головою к окошку, выглянул: на перроне все еще толпились люди, пробивались в вагоны. Железнодорожники и военные сдерживали их, обещали вскоре сформировать еще один эшелон, но это ни на кого не действовало. Внезапно кто-то крикнул: «Воздух!» Все бросились врассыпную, перрон опустел. Жилюк прислушался: с запада на город наплывал тяжелый рокот. Он все более нарастал, становился нестерпимым. На перроне послышались торопливые распоряжения, свистки; вагоны вздрогнули, звякнули буферами и поплыли. Не зажигая огней, эшелон миновал низенькие пристанционные строения, вырвался за город и затерялся в мглистой темноте полей и перелесков.
Небольшую станцию километрах в двенадцати от города, в лесу, миновали спокойно. В прозрачных сумерках июньской ночи Степан успел заметить на колеях скопление вагонов, паровозов, платформ. На станциях, так же как и в Луцке, толпились люди. «Бегут, подумал Жилюк. А куда? Разве от этого убежишь?» Лежал, подложив кулак под голову, и думал. В окне противоположной стороны вагона наплывали и таяли силуэты деревьев. «Кому-кому, а волынянам придется хлебнуть горя, лезли в голову мысли. Империалистическая потопталась здесь, гражданская бушевала, теперь эта Ну и судьба! А деваться некуда».
Пассажиры немного поутихли, пообвыклись, хотя никто, конечно, не спал то здесь, то там слышались всхлипывания, шепот, приглушенные голоса. «Что там с моими?» не покидала Степана мысль. Сколько раз он пытался днем дозвониться в Глушу, но так и не удалось. А когда Копань ответила, то телефонистка скороговоркой сказала, что с Глушей прервана связь. Смутная тревога, неясные догадки, которым не хотелось верить, волновали его душу, не давали ему ни минуты покоя. И если днем, в суете и делах, Степан отгонял эти мысли, то сейчас он никак не мог с ними бороться. Мысли переплетались с воспоминаниями. Батрачество с малых лет, бедность, подполье, которому он положил здесь начало Потом аресты, застенки, бегство в Испанию, бои против фашистов под командованием легендарного Кароля Сверчевского. Конечно, обком партии имеет все основания оставить его здесь, в тылу у врага. Он прошел хорошую школу Но ответственность и опасность неимоверно велики. Достаточен ли его опыт? Он был только простым бойцом интернационального полка и бил врага в открытом бою. А тут? Здесь совсем иное. Правда, есть опыт подполья. Но все же условия были несколько другими. Сейчас придется бороться в самом пекле. А еще предстоит готовить людей, собирать оружие Да, задача далеко не легкая.
В полночь эшелон оставил позади еще одну, маленькую станцию и пополз между зарослями кустарника, подходившими почти вплотную к колее железной дороги. Кругом было тихо, ушло зловещее гуденье моторов, и, если бы не вздохи, стоны и плач, которыми нет-нет да и отзывался вагон, могло бы показаться, что все только что пережитое лишь сон, что жизнь все в тех же прочных берегах. Ритмично постукивали под вагонами колеса, слегка покачивало. Измученный вчерашней беготней, Жилюк даже не заметил, как вздремнул.
Его разбудил скрежет тормозов. Поезд резко остановился. Вагон на какое-то мгновенье умолк, а потом все зашевелились, зашумели, засуетились.
Бомбят!
Ой, боже мой! вскрикнула где-то на нижней полке женщина.
Тихо! послышалось из тамбура. Никаких самолетов над эшелоном нет. Впереди, наверное, путь разбит. Сидите все на своих местах.
Говорил, видимо, проводник. Степан полежал немного, собираясь с мыслями, а потом слез с полки. «Это, наверное, надолго, подумал. Отсюда и начнется». Осторожно, чтобы никого не зацепить, пробрался к выходу.
Сказано сидеть на месте! преградил ему дорогу какой-то мужчина.
Не волнуйтесь, я слышал, вежливо ответил Жилюк и прошел в тамбур.
Вам куда, гражданин? спросил проводник, заметив спускавшегося по ступенькам Степана.
Жилюк спрыгнул на землю.
Не знаете, серьезное повреждение? Долго придется стоять? подступил Степан вплотную к пожилому железнодорожнику.
Скажут, как-то неуверенно ответил тот.
Широко ступая со шпалы на шпалу, Степан пошел вперед.
У паровоза, легко дышавшего паром, стояла группа людей, преимущественно штатские. Впереди метрах в двадцати слабо вырисовывался силуэт не то платформы, не то дрезины, оттуда слышались голоса, лязг железа, глухие удары молотов.
Путь ремонтируют, сказал кто-то в толпе.
Может, им помочь, скорее поехали бы.
Несколько фигур двинулись, за ними, словно колеблясь, пошли остальные. Пошел с ними и Степан.
Горизонт уже начал сереть, когда ремонтники закончили работу. Степан решил не возвращаться в вагон. Ремонтники охотно взяли его к себе в дрезину. Ехали медленно. Утомленные бессонницей и работой, все молчали, курили, кое-кто, облокотясь о стенку кузова, пытался вздремнуть.
Дрезина прогремела мостом, перекинутым через реку Стоход, миновала небольшое, поросшее кустарником болото. Колея дальше пошла по полям. Сквозь маленькое оконце Степан смотрел на свой буйнозеленый край, и сердце его сжималось от горечи. «Только-только начало все прорастать добром Только ведь взялись по-настоящему за дело»
До Копани оставалось километров десять, как вдруг небо в той стороне расцвело разрывами зенитных снарядов.
Опять началось. Не дает ни минуты отдыха, сказал кто-то из рабочих.
По небу шарили быстрые руки прожекторов.
И зачем они им подсвечивают? недовольно проговорил один из ремонтных рабочих. Сбить не собьют, а себя обнаружат.
Служба, высказался другой. Такая у них служба.
Освещают цель, добавил Жилюк.
Впереди по ходу поезда взметнулись несколько гигантских огненных снопов. Они вздымались все чаще, а в небе все гуще вспыхивали огни разрывов. Земля, притихшая от усталости, заохала, застонала, поднималась заревами пожаров. Взрывы то приближались, то отдалялись, то ослабевали, то раздавались с новой силой. Моторист сбавил скорость, дрезина прокатилась несколько десятков метров и остановилась.
Посигналь им, сказал моторист и ткнул рабочему фонарик. Дальше не поедем.
Рабочий грузно спрыгнул на насыпь и пошел навстречу поезду. Вскоре он возвратился.
Остановились, сказал глухо.
До города отсюда далеко? спросил Степан.
Километров пять. Здесь рядом шоссе, но вряд ли сейчас кто-нибудь туда поедет.
Из дрезины вышли все, собрались на насыпи и смотрели на город, бушевавший пожарами.
Перемесит, проклятый. Опомниться не даст.
У эшелона, стоявшего совсем близко, суетились люди. Уже рассвело, и было видно, как некоторые выносили из вагонов чемоданы, ссаживали детей.
К дрезине подошли несколько человек.
Надолго стали?
Никто не торопился с ответом.
Разве не видите? наконец сказал кто-то из ремонтников, Может, и совсем не поедем. Колея, видать, начисто разбита.
Скажите там, чтоб не шатались у вагонов, посоветовал моторист, могут заметить, и тогда
«Пойду, пожалуй, соображал Степан. Застряли, видно, надолго». Он еще немного постоял в нерешительности и, не говоря никому ни слова, спустился с насыпи.
III
Разлучаться со смертью, когда ты уже решился принять ее, не так-то просто. Андрона Жилюка втянули в кузов грузовой машины, и он уже приготовился крикнуть в толпу свои последние слова. Это он решил твердо, а все остальное, что творилось кругом, было каким-то смутным, страшным сном. Поэтому Андрон не сразу сообразил, почему руки, так цепко державшие его, вдруг ослабли, солдаты встревожились, куда-то побежали, стреляя из автоматов, толпа на площади заколыхалась. В ушах трескотня выстрелов, крики, а он стоял под виселицей на необычайно зыбком помосте, готовом в любую секунду выскользнуть из-под его ног. Андрон стоял, мужественный и сильный, и до его сознания никак не доходили крики односельчан:
Андрон! Бегите! Удирайте!
Что-то горячее обожгло ему руку выше запястья, и Жилюк опомнился, сообразил, где он и что с ним.
Прыгайте, дернула его за рукав Анна и соскользнула с кузова.
Или ее рывок, или какая-то иная сила толкнула Андрона, но он чуть ли не мешком свалился на землю. Хорошо, что в последнюю секунду придержался здоровой рукой за борт.
Чудно́! Он еще живой! У него даже рука болит повыше кисти Живой! И он во весь дух пустился бежать, прячась за хатами. А кругом кричали, трещали автоматы, свистели пули, с ревом рыскали мотоциклисты
К вечеру, когда немцы, не поймав «партизан», подожгли еще несколько дворов и поспешно уехали, глушане собрались в бывшей графской усадьбе.
Что же нам делать? спрашивали друг друга.
Между ними не было ни Гураля, ни Степана. Придавленный горем старый Жилюк сидел на каком-то комельке и поглаживал висевшую на перевязи руку.
Не сегодня завтра фашисты снова сюда придут, сказал Хомин.
Известно, добавил кто-то, так они нас не оставят.
Ну, а пока есть время, надо приготовиться да встретить их как следует.
Чем?
В своей хате и стены помогут, ответил Хомин. Надо бить их, проклятых, чем попало. Иначе гибель!
В дальнем конце подворья из прибрежных зарослей вынырнули две фигуры. Постояли, осмотрелись и начали быстро приближаться к собравшимся.
Это Устим, раздался чей-то голос.
С ним еще кто-то
Вроде бы Андрейка Андрон, вон и твой меньшой объявился.
Жилюк вяло поднял голову, равнодушно посмотрел на идущих. Взгляд его был холоден, как лед.
А где же Анна? послышались голоса.
Отсутствием Анны был взволнован, видимо, и Гураль. Когда он окинул быстрым взглядом собравшихся и не увидел среди них ту, которую больше всех желал видеть, обессиленно опустился на комель рядом с Андроном. Автомат положил себе на колени.
Оба и он и Андрей были забрызганы грязью, потные и усталые. Все смотрели на них молча. Устим нарушил молчание, обратился к Хомину:
Что хорошего скажешь, Иван?
Да вот советуемся, ответил тот. Оружия нет.
А это что? Гураль поднял свой трофей. Автомат. Новый, последнего образца А был он у меня?.. Правда, Андрейка вот, кивнул на парня, имел карабин, да помалкивал.
Андрей смутился и покраснел.
Я его еще в тридцать девятом спрятал, сказал виновато. А потом боялся признаться.
Оружие будем добывать, поднялся Гураль. Будем бороться. Власть остается в наших руках, нам ее и защищать. Трудно будет. Но другого выхода нет. Сейчас разойдемся, а в полночь все снова соберемся здесь. Время не ждет, враг может появиться с часу на час.
Как с имуществом колхозным, с коровами? Не оставлять же
Все раздать людям. Иван, обратился Гураль к Хомину, составьте списки, что там кому, и проследите.
Легкий шум прошел по собравшимся.
Часть скота надо в лес угнать, добавил Устим. Дойных коров раздайте, а молодняк в лес. Подальше от чужих глаз.
А «ХТЗ» куда? отозвался тракторист. Что с ним делать?
Гураль задумался.
Может быть, тоже куда-нибудь в лес, предложил Хомин.
Пусть пока постоит, неуверенно проговорил Гураль. Подумаем Пусть пока так Ну, а теперь по домам, сказал уже тверже. Только без шума, без суеты.
Глушане прощались с трактором. Вычищенный, отдохнувший после весенних работ, он стоял на берегу озера, поблескивал в лучах заходящего солнца. Тракторист с несколькими мужчинами заботливо обматывали машину веревками.
Хороший был конь.
Исправный! Только-только разгулялся!
Сколько бы мог еще земли вспахать
Озабоченные, прибитые горем люди, они говорили о тракторе, будто о близком человеке, который за короткую жизнь сделал им столько добра, принес столько радости. И наверняка каждый вспоминал день это было в прошлом году, ранней весной, когда он прибыл к ним прямо со станции Копань, пришел своим ходом, новенький, хотя и чуть-чуть забрызганный грязью их вязких дорог. Сколько принес он с собою волнующих надежд! Каким радостным эхом отвечала его рокоту разбуженная пуща!..
Может, смазать его получше, хлопцы, а? Все же вода
Точно.
Микола! крикнул один из мужчин трактористу. Дай-ка сюда еще мазуту!
Не мазуту, а солидолу, поправил другой.
Или солидол там Давай!
Тракторист достал из-под сиденья банку, и они начали дружно смазывать машину.
Вот здесь самое главное мотор, показывал тракторист. Массивный сизоватый корпус покрывался толстым золотистым слоем солидола.
Вот так Теперь его ничто не возьмет
Простоит до нового пришествия.
Когда это будет?
Будет
Раньше времени не станется.
В вечерней, мглистой высоте прошли самолеты. Отсюда, с земли, они казались маленькими, игрушечными и совсем не страшными. Они пролетели на восток.
На Копань. Наверное, там уже и места живого не осталось. Летит и летит.
Это не на Копань, дальше!
Солнце разлилось по всему горизонту.
Ну, давайте кончать, сказал тракторист. Как только начнет тонуть, натягивайте.
Он уже пошел было садиться за руль, на сиденье, но его окликнули:
Подожди, Микола! Хоть сейчас не спеши. На вот, закури.
Непослушными пальцами свертывая цигарку, раскуривали, глубоко затягивались дымом. И снова в мыслях вставал тот далекий мартовский день, их первая радостная весна. Весна, необычная, волнующая весна, без Чарнецкого, без солтыса, без переднивка
Ну, тронулись, бросив цигарку, сказал тракторист.
Он легко вскочил на сиденье, открыл ящик, повыбрасывал на землю ключи, масленки, гайки. Мотор долго не заводился, чихал, будто чувствовал, что сейчас, через несколько минут, он заглохнет надолго. Наконец на очередной попытке он все же набрался духу, зарокотал мощно, ритмично. Тракторист проверил сцепление, машина плавно тронулась навстречу своей гибели остановилась.
Давай, что стал?
Тракторист веревкой закрепил руль, снова включил скорость и, доведя машину до самой воды, спрыгнул.
Натягивайте равномерно чтоб не перевернулся.
«ХТЗ» плавно пополз в воду. Погрузились колеса, вода тронула картер
Натягивайте! Натягивайте!
Трактор, словно захлебываясь, чмыхнул в последний раз и пошел на дно. Забурунилась тихая озерная гладь, тихо пошли по ней волнистые круги. Над местом затопленного трактора поплыли широкие маслянистые пятна. Они долго еще колыхались на воде, пока мелкая волна не отнесла их к камышам
В полночь, когда Глуша уже кое-как улеглась, в одном из залов бывшего дома графа Чарнецкого, где размещалось правление артели, собрались старые подпольщики, сельские активисты. Их было человек пятнадцать: Гураль, Иван Хомин, Андрон и Андрей Жилюки, Роман Гривняк Пришли сюда и Софья с ребенком, и Яринка.
Яринка пригнала стадо как раз тогда, когда на площади поднялась стрельба. Она встретилась около сгоревшего двора с Софьей, которая забежала туда, рассчитывая, что кто-нибудь именно сюда принесет ее ребенка. Пока они загоняли во двор корову, начавшую одичало упираться при виде сгоревших хат, в это время и появилась с Михальком на руках Катря Гривнячиха.
Стою я ни живая ни мертвая, рассказывала тетка Катря, вдруг вижу: передают его из рук в руки. Хотя б, думаю, не закричал малыш. Взяла его, прикрыла платком, а он прижался ко мне, бедненький, и молчит. Держу его, дрожь меня бьет, смотрю по сторонам: видят или нет меня эти душегубы? А тут как застрочит, как побегут люди кто куда Я к себе Лечу и думаю: куда же бежать, где вас искать? А тут и вы
Увидев мать, Михалёк потянулся к ней, заплакал. Не выдержала и Катря, тоже в слезы.
Куда же нам теперь? подумала вслух Софья.
Пойдемте к нам, говорила сквозь слезы Катря.
Не будет нам жизни в селе, не будет, сокрушалась Яринка.
Давайте я хоть корову подою, беспокоилась Катря. Где подойник?
Всё там, кивнула Софья на пепелище. Берите, Катря, корову к себе, нам уже не придется ее держать Яринка, помоги тете Катре.
Вместе они пригнали корову на гривняковский двор. Софья покормила ребенка да и сама перекусила вместе с Яринкой, а когда совсем стемнело, берегом пошли в правление артели.