Жилюк стоял, не представляя себе, что же ему надлежит делать.
Район действия вашего отряда, продолжал Лебедь, улица Романовича. Он склонился над лежавшей на столе картой планом города, слегка провел карандашом. Здесь, и взглянул на Оберлендера.
Тот в знак согласия кивнул.
Жилюк, вместо того чтобы подтвердить ясность поставленной задачи или хотя бы как-то выразить это, стоял молча, недвижимо, и Лебедь вынужден был переспросить его:
Все ли вам понятно?
Павло наконец откликнулся:
Да, но
Вам что-то неясно? предусмотрительно перебил его Лебедь.
Имеется в виду агентура военная или, прошу пана, штатская?
Лебедь хмыкнул, перемолвился с Оберлендером и, поправляя галстук, сказал:
Господин офицер, узнав суть вашего вопроса, интересуется: могли ли бы вы теперь определить, где военный, а где штатский агент?
Взводный пожал плечами.
Наши друзья, добавил Лебедь, которые жили здесь при Советах, помогли нам. Он достал из большого кожаного портфеля бумагу, подал Жилюку. Вот список. Означенных лиц надо сегодня же арестовать и доставить в дом бывшей бурсы Абрагамовичей. Это совсем недалеко, в конце Вулецкой. Помните: никаких компромиссов. И постарайтесь без шума. С вами поедут несколько сотрудников гестапо. Операция начнется в час ночи. Повторяю: в час ночи, дом бурсы Абрагамовичей. Все понятно?
Будет исполнено, друже Лебедь.
Желаю успеха.
В коридоре Жилюк встретил еще нескольких командиров взводов, которые также прибыли по вызову.
Крытая брезентом грузовая машина с опознавательными знаками СС стрелами-молниями на бортах в полночь затормозила у небольшого, тонувшего в зелени особняка на улице Романовича. Не успела машина остановиться, как из кузова один за другим спрыгнули на мостовую шестеро военных младших чинов и солдат, а из кабины, придерживая планшет, мешковато вылез офицер. Медленно подошел к подчиненным.
Герр Жилюк! негромко сказал он.
От группы отделилась фигура.
Здесь, герр льётнант.
Ми вьерна приехаль?
Яволь. Мы днем были здесь
Разветка? усмехнулся офицер.
Ходили в разведку.
Офицер одернул френч, расправил плечи.
Начинайт, махнул рукой.
Железная калитка была закрыта, и Павел Жилюк, толкнув ее несколько раз и убедившись в бесплодности своих усилий, приказал открыть ее с той стороны. Один из нахтигалей мигом перемахнул через кирпичный забор, посветил там фонариком и с грохотом открыл железную дверь.
Потише! шикнул на него Павло.
Ровная, выложенная крупной плиткой дорожка вела к дому. Пахли маттиола и жасмин, ноготки и еще какие-то цветы, которых Павлу не удалось угадать. Удивительно! Кругом бушует война, вспыхивает то внезапным взрывом, то гулом самолетов в ночном неведомом небе, то совсем рядом резкой автоматной очередью, а они тайно, крадучись, как оборотни, шли по чью-то душу. А запах ноготков проникал Павлу в самое сердце, ему так захотелось припасть к ним лицом и вдыхать, вдыхать этот аромат. Он любил эти цветы. Любил еще с детства. Сам не знал почему. Были другие лучшие, более красивые, а ему почему-то были по сердцу эти, простые, неприхотливые. Их никто никогда не сажал, не досматривал сами сеялись, сами и вырастали. Павло лишь, когда пололи грядки, просил не срывать их, не подрубать. Пусть растут! «Да пусть уж, пусть» улыбалась мать, а сама пропалывала ноготки, чтобы кустились, не цвели буйно. И росли они большие, ветвистые, цвели маленькими солнышками. Они несли Павлу в своем аромате лето, теплоту земли и еще что-то неуловимо волнующее.
Жилюк не выдержал, нагнулся, сорвал цветок. То ли холодновато-терпкий ночной аромат, то ли заливистый собачий лай, который внезапно разбудил настороженную тишину маленького, буйной зеленью отгороженного от мира уголка земли, оборвали неуместные воспоминания Павла, неизвестно, но он вздрогнул, уронил цветок, внимательным взглядом обвел двор. Кто-то из нахтигалей отделился, пошел на собачий лай, и вскоре там хлопнул одинокий выстрел. Лай утих.
Гестаповцы их, не считая офицера, поехало двое уже колотили в двери. На стук долго не отзывались, и немцы несколько раз саданули прикладами. Наконец за дверью раздались шаги и послышался сонно-взволнованный женский голос. Ему в ответ раздалось резкое:
Гестапо! Открывайте!
Когда они ввалились в дом, неся с собой специфический запах нового военного обмундирования и тревожную неизвестность, там уже не спали. В дверях одной из комнат стоял и, казалось, ожидал их прихода высокий, сухощавый человек. Он был в халате, достававшем ему до пят, в домашних туфлях.
Профессор Квитинский?
Человек слегка поднял голову.
Да. Что вам угодно?
Спрашивайт будим ми, выпалил офицер. Ми! Ферштейн?
Профессор с грустью посмотрел на лейтенанта.
Етто ваш кабьинет?
Не ожидая ответа, офицер отстранил рукой хозяина, прошел в комнату.
О-о! Гутен морген! оскалился, увидев там всех членов семьи. Гутен морген! Он по очереди подходил и всматривался каждому в лицо. Жена? Син?.. Ха-рашо Оставайт здьесь. Гут. А ви, вытаращил глаза на профессора, ви пойдьот с нами. Ферштейн? И смолк. Начал рыться на столе в бумагах.
Куда вы забираете моего мужа? дрожащим голосом спросила жена. Она была маленькая, полнотелая, глаза ее все время слезились. Что он вам сделал?
Я нье льюблью сантиментов, сердито, не отрываясь от бумаг, ответил офицер. Жилюк! Шнель! Бистро! Кивнул на профессора.
Одевайтесь, приказал хозяину по-украински Павло. Быстрее!
Профессор посмотрел на него с удивлением.
Позвольте в другую комнату. Там одежда.
Павло пошел следом. Вошли в спальню.
Как мне одеваться? спросил профессор.
Не знаю, хмуро ответил Жилюк. Этого не предусмотрено. Единственно, что я вам советую, это побыстрее собираться.
Профессор, однако, не торопился. Он слишком долго, как показалось Павлу, выбирал сорочку, медленно надевал ее, что-то поправлял. Застегиваясь, спросил:
Вы фольксдойч, господин извините, не знаю вашего званья?
Я украинец, с Волыни.
Профессор помолчал. Одевшись, в хорошо подогнанном черном костюме он был еще стройнее, внушительнее, подошел почти вплотную и, глядя прямо в глаза Павлу, сказал:
Какой же вы украинец? Дичак, вот вы кто
Павло оторопел. Он никогда не слыхал этого слова, не понимал его так, как понимал тот, кто его вымолвил, но тон, интонацию да и суть этого слова не так уж трудно было понять. Дичак Дикий Дикарь «Как волк, прячешься от людей», прозвучал в его памяти далекий голос отца. Первым делом Павло хотел было нажать на крючок автомата. Пусть пуля скажет. Почему он должен объясняться с этим захиревшим интеллигентиком? Сейчас война. А на войне последнее слово за оружием. У кого оружие, тот и прав. Жилюк уже было уперся в профессора дулом своего блестевшего «шмайсера», но неожиданный окрик он исходил от офицера и касался именно его, Павла, вернул взводного к реальной действительности, напомнил ему, кто он и какова его роль. «Я должен доставить Бурса Абрагамовичей С ним будут говорить другие. А я только доставить Я только исполнитель, пес, дичак» И он со злостью ударил профессора прикладом между плеч. Тот оглянулся, схватился за косяк, что-то прохрипел. Солдаты подхватили профессора под руки и повели к машине.
Бандера волновался. Он даже не отдохнул после длинной и нелегкой дороги, после этих связанных с переездом во Львов хлопот, лишь кое-как отряхнув пыль дорог да немного потоптавшись перед зеркалом, помчался на Святоюрские холмы, в резиденцию своего давнего единомышленника Андрея Шептицкого. Часа полтора они с глазу на глаз обсуждали сложившееся положение, советовались по поводу утверждения новой государственности. Возвратившись, Бандера отдал распоряжение готовиться к торжественной церемонии провозглашения «самостийности» Украины. Он торопился. С тех пор как коварная и такая нелепая! смерть вырвала из их рядов Коновальца, в центральном проводе (управлении) началась грызня. Того и гляди, кто-нибудь подставит ножку. Взять того же Мельника. Не может примириться, что он уже не главный вождь. Трется около немцев, строчит на него доносы, принижает. Чудак! Неужели он всерьез думает, что переворот, или, как он именует, «диверсия», дело его, Бандериных, рук? Неужели не понимает, что за ним, за Бандерой, стоят и Шухевич, и Курманович, и Стецько, и Лебедь, и много-много других молодых и старых деятелей ОУН? Наконец, с ним Рихард Яри. А кому как не Мельнику знать, что Яри безошибочный ориентир. Этот бывший старшина австрийской армии являлся не только ближайшим советником Коновальца, но и недреманным оком гестапо в ОУН Да что говорить! Переворот был нужен. Потому что какая же фигура этот Мельник? Каковы его заслуги перед ОУН? Только и всего, что крутился, как песик, около Коновальца, а после его смерти вскочил в кресло. А где его связи? Где выучка?..
Церемония должна была состояться в шесть вечера. До начала оставалось еще несколько часов, и Бандера решил провести их в устроенной для него здесь же, в помещении ратуши, опочивальне.
День был жаркий, душный, уставшее тело требовало отдыха, и он, оставшись наедине, с наслаждением сбросил суконный, полувоенного покроя френч, разулся. Проходя мимо зеркала, остановился, посмотрел на свою невысокую, полнеющую фигуру. «Мда-а Животик растет Вдруг выпрямился, выпятил узкую, впалую грудь, втянул живот, усмехнулся какой-то случайной мысли. «Карлик с красными глазами кролика и трясущимися руками». Х-ха! Выдумает же! Что глаза покраснели, это верно Но не беда, господин Мельник! Уйдут эти ночи, походы, и все наладится. А вот о руках дудки, ошибаешься. Не дрожат они у меня, нет! Вот на́, посмотри, вытянул вперед короткопалые руки с густыми волосами на запястьях. Не дрожат Не дрогнут они даже тогда, когда в тебя будут целиться».
В раскрытое окно веяло душной теплынью, молодой тополь притих, как притих за окном полный неожиданностей город. Бандере почему-то вспомнилась Италия, голубая Адриатика, школа офицеров в Бреннере О, это были райские деньки! Они учились стрелять, пользоваться взрывчаткой, овладевали шифром. А по вечерам Нет, это действительно было что-то неповторимое! Южный город, экзотика. Красавицы женщины. И никаких забот, на всем готовом Даже не верится! Пять лет всего прошло, а кажется десятки А синие озера Швейцарии, а Женева? Что ни говори, а он все же повидал свет, познал вкус жизни. В Польше, в Кракове, это уже было не то.
Правда, и там ему не хватало разве что птичьего молока, но не то. Там уже началась настоящая работа и грызня с этим Мельником
Может быть, и заснул бы, сморенный усталостью и убаюканный воспоминаниями, да зашел порученец. Только теперь вспомнил, что велел ему приготовить торжественный туалет.
Вы не спите? спросил порученец, развешивая черный, уже немного потертый фрак и безукоризненно белую манишку. Там господин Стецько. К вам хочет пройти.
Бандера нехотя поднялся.
Погодя, скажи, пусть войдет.
Слушаюсь.
Порученец вышел. Хозяин умылся, начал одеваться. «Карлик» Ну-ну Посмотрим, кто из нас чего стоит».
Премьер еще не провозглашенного «независимого» украинского правительства Ярослав Стецько-Карбович принес не совсем утешительные вести. Его попытки пригласить на церемонию господина генерал-губернатора или хотя бы вице-губернатора успехом не увенчались. Оба заявили, что заняты и что их присутствие будет лишь сковывать инициативу.
Будет Кох, добавил Стецько.
Профессор теологии доктор Кох? напыщенно, словно он уже стоял перед народом и провозглашал речь, спросил Бандера.
Да, да! Считай, посланец правительства, самого фюрера, Ганс Кох, дополнил Стецько.
Что-то он нам напророчит, этот архипоп?.. Ну да, в конце концов, черт с ними. Х-хе! Обойдемся. Как народ? Соберется?
Соберется. Куда ему деваться.
А-а Бандера вопросительно посмотрел на Стецька.
Да, не давая ему закончить, продолжал тот, я приказал Лебедю очистить весь район, прилегающий к ратуше. Нахтигали уже работают.
«Дипломат. С полуслова схватывает, не без удовлетворения подумал Бандера. Посмотрим, как дальше будет справляться».
Все обошлось хорошо. Собрались горожане. Их, новоиспеченных правителей, радетелей и защитников независимости Украины, приветствовали представители разных слоев, поднесли им традиционную хлеб-соль; в честь провозглашения и в их честь во всех церквах и соборах ударили в колокола; вечером, как и надлежало, члены кабинета и городская знать щедро погуляли на торжественном банкете. А на следующий день О, будь он проклят, этот день! Недаром же, выяснилось, швабы избегали быть на церемонии. Их коварство за рамками всякого понимания. Даже не дипломатического или юридического, а просто человеческого, обычного понимания.
«Западноукраинского правительства, возглавляемого Ярославом Стецько, не существует Слухи о том, что представитель немецкого правительства доктор Кох приветствовал украинское правительство и украинский народ, неправдоподобны»
«И кто говорит, кто заявляет? Сам вице-губернатор! Неправдоподобны А, чтоб ты по такой правде на свете жил Кто же его, этого Коха, за язык тянул?.. Украина! Украина! Кто ты для нас? Мать родная или мачеха? Кто мы такие! Сыны твои или пасынки? Что нам делать? Кричать на всех перекрестках, что немцы нас обманули? Кому это на радость? Уйти в подполье, в бункеры, в секреты? Против кого? За кого? За что?..»
Бандера метался, рвал пуговицы со своего пиджака, чуть ли не бился головой об стену. Обманули! А он надеялся, выслуживался «Болван! Карлик с красными глазами!.. Х-хе! Ну, я вам! И в хвост и в гриву буду бить. Армию создам! Свою. Украинскую. Повстанческую» Подошел к двери, саданул ногой. В тот же миг вошел порученец.
Слушаю.
Лебедя! задыхаясь, крикнул Бандера.
«Лебедь вызвал меня несколько дней спустя. Мы наверняка еще ничего не знали. Только видели: в правительстве что-то неладно, там что-то творится Потому что нас, несколько взводов, в том числе и мой, немцы назначили было для охраны, а теперь все отменили, никакой охраны, никаких постов нам вроде бы не доверяют. Кто же мы такие?
Лебедь долго выпытывал у меня о моих настроениях (будто он их не знает!), о моих родных (что я теперь о них могу сказать?!). Потом говорил о какой-то новой армии. Украинской, повстанческой. Как будто против москалей и против немцев. Что же, теперь перед нами уже два врага. Пойду ли я в такую армию? Чудак! Куда же мне? У меня теперь один выбор, одна дорога.
Пойду.
Наша армия, сказал Лебедь, будет базироваться на Волыни.
Он будет возглавлять СБ службу безопасности. Берет и меня под свою руку. Это что-то новое. Во всяком случае, так кажется. А в общем холера ему в бок! Пусть начальство думает. Наше дело солдатское что прикажут. А все же: кто я такой?
К-т-о я т-а-к-о-й?..»
I
На исходе лета сорок первого положение на фронтах чрезвычайно осложнилось.
Ударные танковые колонны Клейста из группы армий «Юг», сломив нашу оборону на линии Владимир-Волынский Рава-Русская (острие этого удара прошло через городок Сокаль), повели наступление вдоль шоссе Луцк Ровно Житомир и одиннадцатого июля, на двадцать первый день войны, подошли к небольшой реке Ирпень, в двадцати километрах от Киева. Одновременно фашистские полчища развивали наступление на центральном направлении, к Москве; в начале августа их штурмовые подразделения, неся огромные потери, прорвались в районы железнодорожных станций Стародуб и Почеп, километрах в семидесяти западнее Брянска Угроза, прямая угроза нависла над столицей Украины Киевом. Однако героический город держался и наносил сильные удары по врагу. Расчет Гитлера на молниеносный захват древнего города провалился. Войска Юго-Западного фронта, в частности его правого фланга, под командованием генерала Кирпоноса, успешно отбивали бешеные атаки вражеских войск. Киев советские войска оставят лишь девятнадцатого сентября, по приказу Ставки. Смертью героев падут среди родных, вытоптанных войной полей Кирпонос и сотни, тысячи известных и неизвестных защитников Родины
Волынь с начала военных действий стала глубоким немецким тылом. Двадцать третьего июня был оккупирован Владимир-Волынский, двадцать пятого Луцк, двадцать восьмого Ковель и Ровно Правда, некоторые воинские части, отрезанные от главных сил, но сохранившие боеспособность, продолжали вести военные действия, но в конце концов большинство таких частей и подразделений разбивалось на мелкие группы, вливалось в партизанские отряды и укрывалось в лесах. Города же и села края заполнили специальные части, разные оккупационные службы, комендатуры. Их назначение сводилось к одному: насадить «новый порядок» и выкачать из населения как можно больше хлеба, мяса, сала, яиц Для того чтобы удобней было грабить, захваченные земли разбивались на округи гебитскомиссариаты.
Параллельно с немецкой военной администрацией к управлению краем привлекались разные местные «комитеты», «товарищества», «союзы». И, хотя они были мелкие, малочисленные, нередко членами их значились люди, часто насильственным или обманным путем вовлеченные в эти организации, они множились и будто бы даже крепли. «Украинская рада доверия на Волыни», возглавленная Степаном Скрыпником, бывшим адъютантом Симона Петлюры, а позднее верным слугой воеводы Юзефского, казалось, вот-вот достигнет вершины власти. Она уже издает призывы к населению, заклинает его активно помогать гитлеровским войскам, исподволь насаждает в оккупационных учреждениях своих «деятелей». Все шло как будто бы хорошо: фронты передвигались на восток, Волынь становилась все более глубоким тылом, Ровно превращалось в центр управления оккупированной Украиной. Все, казалось, преуспевало. Свои люди в гебитскомиссариатах в Луцке и Ковеле, свои управы по селам, своя полиция в униформе, с блестящими трезубцами на шапках-мазепинках И вдруг самостийное правительство во Львове распущено! Правительство, которого так ждали!