А бунтарей, которые и дальше будут мутить воду, отправим куда следует, пригрозил солтыс. Тут есть такие, знаем, прибавил он.
«Черта лысого ты знаешь!» хотел крикнуть в ответ Жилюк, но сдержался, только покосился на Проца.
Ну как? откуда-то выполз и управляющий. Завтра раненько и с богом
А платить как будешь? пронеслось над толпой.
Да так же! Полтора злотых и приварок.
Знаем ваши приварки!
Три злотых!
Толпа зашевелилась, зашумела, даже воронье испуганно закричало на старых осокорях, забило крыльями.
Это грабеж! Проц протолкнулся вперед. Целый день за злотый и пятьдесят сотиков. Грабеж!
Не будем за полтора!
Пускай сам косит!
Вот вам, пан Карбовский, наш ответ. Народ согласен за три злотых. И то за восемь часов работы. Так я говорю? обратился Федор к односельчанам.
А то как же!
Три злотых тогда пойдем, поддержал его Жилюк.
Эй, ты там, чего разболтался? заприметил Андрона солтыс.
А что? огрызнулся Жилюк. Моим рукам косить, не вашим.
Хаевич, высокий, статный, нацелился сердитым оком туда, где стоял Жилюк, о чем-то пошептался с комиссаром.
Вот и все, бросил он. Можно расходиться. Завтра чтобы все на работу. Плата прежняя. Да глядите кто там с податями замешкался? Слышишь, Жилюк?
Андрон не отозвался. «Пусть ему холера отзывается, не я», подумал он.
Крестьяне долго еще не расходились, стояли кучками, топтались.
Ну как, Федор? Косу уже клепал?
Моя и так возьмет. Пусть только сунется кто-нибудь.
А все ж таки работа на самом деле стоит.
Ну и пусть! радовался Проц. Не хочет по-нашему пусть у него сгниет эта трава. А чужих не пускать.
В другом месте другой разговор.
Хорошо Процу говорить без детей, один с женой
Ага. Куда захотел, туда и подался.
Так как же быть?
Как? Идти и все. Как-никак полтора злотых Дома сидя и того не получишь.
Еще ведь и приварок Хоть панская ласка известная, а все же какой-никакой затирки наварят.
Да, конечно.
А Судник, вправляя грыжу, заметил:
Увидим. Как люди, так и мы.
Расходились, унося домой тревогу, неясность, отчаяние. «И где он замешкался, этот конец света?»
А каменоломня жила. Ежедневно на рассвете за Припятью гремели взрывы, рвали каменную грудь земли, нарушали веками устоявшуюся тишину.
Устим Гураль работал каменотесом. Собственно, другой кроме, конечно, хлебопашеской профессии у него и не было. Много лет назад он пришел сюда мальчиком, возил тачку со щебнем, а потом сменил ее на зубило и молоток. Перед тем как должны были закрыть выработку, он стал чуть не лучшим мастером в округе. Вытесанные Устимом гранитные глыбы есть, наверно, и в Бресте, и в Копани, а может, и в самой Варшаве стоят надгробьями на могилах именитых господ.
Гуралю приятно сознавать в руках свою силу, а в сердце гордость. Каждый раз после взрыва, когда тяжелая, смешанная с пороховым дымом каменная пыль уляжется, осядет на траве, на молоденьких ольхах, что кустятся вокруг, он медленно выбирал подходящие глыбы, выстукивал внимательно, нет ли в них трещин, ставил свои метки. И когда рабочие, расчищающие выработку, натыкались потом на выведенные дегтем инициалы «У. Г.», то обходили глыбы, шутили:
О! Еще одним паном меньше!
Из-под этого камешка не встанет.
Только бы дохли, камней мы им наготовим
Глыбы подвозили к мастерской крытому, с тремя стенами сараю, вокруг которого лежали готовые, уже обтесанные стояки и плиты и валялись случайно расколотые. Устим, еще раз оглядев материал, плевал на жесткие свои, ободранные ладони и брался за инструмент. Сначала молотком отбивал острые выступы, откалывал лишнее, а уже потом приступал к обработке. Небольшое, куцее зубило так и играло в его руке, словно само знало, где ему нужно остановиться, вгрызться, чтобы отколоть еще небольшую крошку неподатливой породы.
Горячая у тебя, Устим, работа, завидовали каменщики, с огоньком.
А как же, отвечал он и отворачивал лицо, когда слишком уж большой сноп искр брызгал у него из-под руки.
Впрочем, не могильные плиты и надгробья, которые вырубал Гураль, были главным делом. Выработку открывали совсем не ради этой продукции. Подрядчиков интересовало другое камень. Камень для строительства дороги. Надгробья и плиты это так, между делом. Главное эти небольшие шершавые камни, что, улегшись рядом, понесут на себе быстрых коней, автомобили, а может, и сталь туда, на восток, через леса и болота, через поля и луга, к той влекущей земле В нем, этом камне, сейчас великая нужда. Он стал дороже хлеба и картошки. Ведь что хлеб? Вспахал, посеял и вырастил. Гранит же растет без семени, растет тысячелетиями, и, чтобы добыть его, нужны не какие-то плуги и бороны да мозолистые вдовьи руки нужны умелые, верные, которые могут продырявить каменную твердь, забить динамит или порох и рвануть так, чтобы эхо за десятки верст прокатилось. Рабочие руки нужны. А их тут, в Великой Глуше и других селах, не густо. Кое-как собрали немного быдла. А что от него? Только и всего, что кряхтит. Да стонет. Да сидит перекуривает. А сойдутся вместе после работы или так, в обед, и пойдет болтовня Пся крев! Канчуками бы их расшевелить. Чтобы знали, что это государственное дело, что того требуют интересы отчизны. Лентяи! Мало им платят, подай им рабочую одежду, рукавицы А холеры не хотите?! Я вам дам одежду в кандалы всех до одного одену
Инженер Пшибосский нервничал: вчера приезжал на выработку сам начальник строительства дороги и дал понять, что недоволен его работой. Камень идет вяло, машины часто простаивают. А разве он сам этого не видит? Разве не знает, что с таким количеством людей можно сделать куда больше? И знает, и видит, а помочь не может. Какая-то неподвластная ему сила словно сдерживает каменщиков. Где ее начало, где зародыш этой силы? Неужели и сюда, в эту пущу, в эти болота, уже успели проникнуть забастовщики, эти из бывшей КПЗУ, которые ждут не дождутся краха панской Польши, его Польши, и, как на бога, надеются на Советы? Неужели? Умные люди советовали ему приглядеться, Хоть бы к тому же Гуралю. Что-то слишком уж липнут к нему и эти и приезжие какие-то Тихий-тихий, а глядишь не его ли рука? Все они такие: словно и послушные и старательные, а настанет время петлю на тебя накинут, еще и улыбнутся: прошу, мол, пана Но нет! Он себя надуть не даст. Горло перегрызет в случае чего.
Пшибосский наспех собрал и как попало засунул в ящик бумаги, которые только что просматривал, и вышел. Выработка была как на ладони замшелые, покрытые сверху мелким кустарником массы гранита отдавали синеватым блеском внизу, в огромной каменной чаше. Полдневное солнце удлиняло серые тени редких, обшарпанных взрывами сосен, лучами упиралось в противоположную стену выработки. На дне ее, где понемногу уже ткалось предвечерье, в едкой гранитной пыли копошились люди. Сверху, оттуда, где стоял Пшибосский, они казались маленькими, покорными и совсем не страшными. Слабо шевелились среди обломков породы, длинными обгрызенными рычагами подтягивали тяжелые глыбы, нагружали их на небольшие платформы, везли к подъему. Другие утомленно махали молотами дробили камень «И это те, кого я должен остерегаться? даже усмехнулся инженер. Быдло! Я им покажу, где раки зимуют!»
У навеса Гураля сидело несколько пришельцев. Сам Гураль, завидев Пшибосского, поднялся, делая вид, что чем-то занят, а те утомленно сидели, курили, изредка переговаривались. «Прикидываются, что им все равно, подумал инженер, а отвернусь опять за свое примутся. Еще, чего доброго, листовки разбросают». Он разозлился и решительно направился к Гуралю.
Кто такие? спросил, окинув взглядом пришельцев.
К вам, пан инженер, поспешил ответить Устим. Наниматься пришли.
Если ко мне, то тут не сидели бы. Он оглядел их полупустые торбы.
Устали мы присели вот, а потом думка была и к вам, пан начальник, вставил скуластый человек в рабочей спецовке. Рядом с ним и другим, что сидел рядом, лежали косы, а у третьего коса без косовища торчала из торбы.
Думали, где-нибудь в фольварке наймемся, а там своих хватает, продолжал тот же, в спецовке, заметив внимание управляющего к косам.
Нет работы. Идите откуда пришли.
Да хоть какую-нибудь, сказал тот, что с косою в торбе.
Прочь! завизжал Пшибосский. Тон, каким говорил крестьянин, его жалкий вид раздражали пана инженера. Здесь не богадельня Пан повернулся и пошел.
Пришельцы стали собираться.
Не спешите, советовал Устим. Поверещит, да и возьмет Куда ему деваться? Работы вон сколько. Он со всеми так И прибавил: Пойдите где-нибудь отдохните, сегодня все равно уже поздно, а завтра с утра к нему.
Пшибосский отправился на выработку. Бешено ревя моторами, мимо него прошло несколько нагруженных машин. Одна из них замедлила ход, и из кабины, прямо под ноги инженеру, вывалился толстый подрядчик.
Пан Пшибосский! сказал он, вытирая платком вспотевшую лысину. Будем завтра взрывать камень?
А почему нет? спросил удивленно инженер.
Выработка и так завалена, пан инженер.
Как? Почему почему вы мне это говорите?
Подрядчик немного отступил: в голосе пана начальника зазвучали неприязненные нотки.
Почему не выбрали камень? Пся крев! Я вас спрашиваю!
Это быдло забормотал подрядчик. Я говорил пану они едва ноги таскают
А злотые? Злотые за что мы им платим? И вам за что?
Рабочий день заканчивался. Группа рабочих утомленно брела с выработки.
Эй, вы! крикнул им инженер. Стойте! И приказал подрядчику: Вернуть! Не пускать, пока не очистят выработку!
Он был решительным, этот молодой Пшибосский. Злость, закипавшая в нем, гонор и страх, страх перед этими голодными нищими, утраивали его упрямство, прибавляли хоть и безрассудной смелости. Он знал: это иногда помогает. Не часто, правда, только иногда
Все до одного назад!
Впрочем, он не подходил к ним, он только приказывал. И смотрел, как отзываются на его слова, на его волю и на подрядчикову просьбу. А они стояли, топтались, о чем-то спорили. Но вот один повернулся, побрел назад. За ним, все еще колеблясь, нехотя пошли и другие.
«Ну вот, впервые за весь проклятый день обрадовался Пшибосский, все хорошо Напрасно только нервничал. Вероятно, все мои опасения от нервов, от недосыпания А видите ничего страшного. Это быдло только подгоняй. Иногда и пообещать не мешает Интересно, чем он, вспомнил про подрядчика, убедил? Что он наобещал им?»
В село приехал экзекутор. Глушане как раз разбрелись в поисках поживы по лесам и болотам, когда он вместе с солтысом и двумя постерунковыми приступил к сбору податей. Большая пароконная фура громыхала от двора к двору, волокла за собой собачий лай, незримую ненависть людских взглядов.
По Глуше сразу поползли слухи. Там забрали подсвинка, там еще что-то. Село заволновалось, зашумело, заплакало. Словно и не было весны, соловьев, кукушек, не омывали его широкие и буйные разливы луговых цветов и трав, словно сроду царствовали тут неправда и порожденные ею слезы и печаль.
К дому Жилюка фура подкатила в полдень. На ней уже громоздилось немало всякого добра, взятого за неуплату. Подводу сопровождала толпа женщин. Они слезно умоляли уважить их бедность вернуть вещи. Экзекутор и солтыс, не обращая на них внимания, соскочили с фуры и пошли во двор, а постерунковые, которые остались стеречь конфискованное, кричали на женщин, отгоняли, грозили запереть на ночь в кутузку. Женщины немного отходили, но потом подступали снова.
Текля как раз снимала с верстака штуку полотна, когда вбежала Яринка:
Мамочка, идут!
Кто?
Да эти же солтыс, а с ним еще какие-то.
У Жилючихи похолодели руки. Хоть бы раньше снять да спрятать, а то как нарочно Она быстро обрезала тесемки и только нагнулась за полотном, чтобы засунуть его куда-нибудь, как дверь распахнулась и в хату вошли Хаевич и еще какой-то пан.
Где Андрон? бросил солтыс.
Поехал куда-то. Еще с утра Вдвоем с хлопцем поехал. Текля так и стояла, держа свернутое полотно на руках, как ребенка. Может, соберут чего-нибудь Она наконец положила полотно, отряхнула подол. Садитесь же! Хоть у нас и не прибрано, да вот здесь можно, смахнула с лавки тряпье. Садитесь.
А что садиться? буркнул солтыс. Мы за податью. С вас причитается Он раскрыл тетрадку, заглянул туда. Вы задолжали государству тридцать семь злотых и сорок грошиков, вот поглядите, пан экзекутор. Он поднес ему бумагу.
Эге, подтвердил тот, много. Когда думаете платить?
Кто его знает! чуть не плакала Текля.
Я предупреждал, и не раз, вставил Хаевич.
Деньги есть?
Да откуда! Были бы, так разве до сих пор не заплатили
Старая песня! Экзекутор взглянул на солтыса. Будем брать имущество. Скотину имеете? обратился он к Текле.
Какая у нас скотина! Разве что за воротом! Смилуйтесь, люди добрые.
А лошадь? вставил Хаевич. В хозяйстве есть конь, пояснил он экзекутору, и воз.
Текля заплакала. Глаза ее покраснели, в горле сразу пересохло, время от времени его сводили судороги.
Конфисковать, говорил экзекутор, похаживая по хате. Где конь?
Да говорю же поехал.
Когда будет?
Жилючиха молчала.
Это, экзекутор подошел к полотну, тоже забрать.
Хаевич хотел было взять полотно, но Текля упала на него.
Не дам! У меня дети голые Яринка, донюшка! Беги к людям пусть спасают. Не дам! Худые плечи ее вздрагивали.
Яринка, испуганно прятавшаяся за верстаком, бросилась было к двери, но экзекутор поймал ее.
Куда? и толкнул девчушку так, что та чуть не ударилась об угол стола. Постерунковый! крикнул экзекутор. Где они там?
Одну минуту! Я сейчас позову. Солтыс выскочил.
Постерунковый влетел как ошалелый, бросился к женщине, вырвал полотно.
Осмотрите всюду! Все, что подлежит конфискации, взять, приказал экзекутор. А хлопа с конем найти!
Постерунковый мигом открыл сундук и начал переворачивать в нем все вверх дном.
Вот! вынул аккуратно сложенное клетчатое рядно.
Забрать.
Текля плакала, просила, но к ней были глухи. Забрали. Взяли ее кровное.
А, чтоб оно вам на похороны пригодилось, кляла Текля непрошеных гостей, чтоб под вами земля расступилась
Ну-ну! пригрозил ей постерунковый.
Чтоб глаза ваши света не видели Нелюди вы
Увидев возле двора людей, Текля осмелела еще больше. Она выбрала момент, когда Хаевич загляделся на что-то, подскочила и выхватила свое добро. Солтыс от неожиданности выпустил полотно, оно расстелилось извилистой дорожкой. Жилючиха рванула его, еще больше раскатала по двору.
Не дам! кричала она. Люди!
А женщины словно только того и ждали бросились к подводе, хватали каждая свое. Полицейские оставили Теклю, вернулись к подводе, но угомонить крестьянок уже не могли. Те хватали, рвали и со всех ног бросались наутек. Откуда-то взялось и несколько мужчин.
Гони! крикнул солтыс ездовому и ударил коней.
Добрые, из графской конюшни, вороные рванулись, задрав головы, понеслись по широкой улице. На подводу едва успел вскочить один из полицейских, другие экзекутор со свитой остались.
Кто знает, чем бы это все кончилось, если б ко двору, где все еще стоял народ, не подъехал Андрон.
А ну, поворачивай! крикнул на него Хаевич. Поворачивай, говорю! и замахнулся палкой.
Жилюк отклонился, и удар пришелся ему по плечу.
В чем дело, пан солтыс? побагровел Андрон. За что? И недолго думая хватил старосту кулаком.
Хаевич увернулся и в следующее мгновенье бросился на Жилюка. На помощь ему подскочил постерунковый. Андрону скрутили руки, связали его же кнутом, кинули в полудрабок, где все еще сидел, держа вожжи, Андрей. Все произошло так быстро, что никто из крестьян не сообразил, что делать: отбивать Андрона или спасаться самому? Только Текля рвалась к мужу, бросалась к экзекутору, к солтысу, к полицейскому, приговаривая: «Ой, что же это будет?.. За что же? Детушки мои! Степан, Павло Защитите же его! Люди! Слышите?..»
Ее били по рукам, по голове, по лицу, а она лезла, кричала, умоляла, проклинала. Крестьяне хотели было заступиться, но Постович вынул пистолет, пальнул в небо раз-другой, и толпа расступилась. Хаевич вырвал у Андрея вожжи, столкнул хлопца, и экзекуторы, прихватив полотно, с рядном Яринка успела-таки спрятаться, помчались в постерунок.