Награбленное сложили в одной из комнат постерунка, для скотины же графский управитель отвел половину конюшни. Лошадей разместили вместе с коровами и телками, а поросят, овец загнали в старенький хлев, стоящий на отшибе. Никогда еще в графском дворе не было такого шума! С самого утра, как только начали сводить туда скотину, над фольварком стоял сплошной рев: жалобно мекали овцы, верещали, роя землю, голодные поросята, тревожно мычали коровы Только лошади, эти мудрые, нетребовательные работяги, молчали. Спокойно бродили по конюшне, тыкались мордами в пустые ясли, выискивали остатки панского оброка. Им было все равно, даже хорошо: никто не запрягал, не бил, не пинал в живот Известно, лучше было бы на лугу или в лесу, но что же делать? И лошади молча подходили к настежь открытым дверям, из которых, однако, не выйдешь, потому что мешала перекладина, полными печали глазами смотрели на непонятный мир
А мир между тем жил своей обычной жизнью. Вечером около постерунка собрали сход. Кто пришел, кто нет, солтыс не стал ждать.
Так вот, вышел он на крыльцо перед хмурой толпой. Кто хочет вернуть свое добро, пусть платит половину податей, а завтра утром на сенокос.
«Сенокос! Вот что волнует панов. Ну-ну» Впрочем, молчали, рта не раскрывали.
Ну как? не терпелось Хаевичу. Что молчите?
Где Андрон? послышалось. Все обернулись на голос. Зачем взяли человека? Проц, высоко подняв голову, смотрел поверх фуражек и платков на солтыса.
А тебе что? Может, соскучился?
Крестьяне зашумели:
Выпустите человека!
Это наше дело, огрызнулся Хаевич.
И наше
Думайте лучше о себе.
Вот мы и думаем. Выпустите.
Проц, а за ним еще несколько крестьян пробились к крыльцу.
Вы же его первый ударили.
На крыльце появился Постович.
Куда лезете? А ну, отойдите!
Позвали так и лезем. Где Жилюк?
В голосах появились угрожающие ноты. Хаевич немного сбавил тон:
Здесь он. Где же ему еще быть? Переночует, заплатит штраф, чтобы знал, как поднимать руку на власть, и отпустим.
Сейчас отпустите!
Я уже сказал, ничего с вашим Андроном не станется Так вот, слышали наше решение? Половина долга и на сенокос, повторил Хаевич. А нет все продам.
Он повернулся, исчез в помещении. Скоро оттуда вышел еще один полицейский.
Айда по домам! крикнул Постович. Расходитесь!
Постерунковый сошел вниз, начал оттеснять людей от крыльца.
А ты не очень, уперся Проц.
Поболтай мне! Случайно, а может, и нарочно полицейский толкнул Федора.
А, ты еще и толкаться, дрянь? Проц сгреб полицейского вся сила его сейчас сосредоточилась в руках, поднял и поставил на голову.
Хохот прокатился по площади. Полицейский молотил ногами, старался вырваться, но Федор крепко держал его.
Будешь толкаться, сукин сын?
На помощь потерпевшему бросился Постович. Он подбежал сзади, изо всей силы ударил Проца по затылку. Тот пошатнулся, но сразу же выпрямился, размахнулся и дал сдачи. Тем временем поднялся второй полицейский и, схватив какой-то обрубок, норовил попасть Федору по ногам. Кто-то из крестьян схватил его за руку, кто-то толкнул сзади и пошло. Проц припирал к стене Постовича, кричал, чтобы ему дали веревку, крестьяне толкали другого На крыльцо выскочил солтыс:
Остановитесь! Стрелять буду.
В руках у него был карабин. Видя, что слова его не доходят до толпы и что обоим постерунковым солоно приходится, Хаевич стрельнул вверх. Толпа на миг притихла. На один миг. Потому что тут же прозвучал голос Федора:
Люди! Женщины! Берите свое добро!
И те, что были ближе, рванулись к крыльцу, стащили солтыса, вскочили в постерунок
Свечерело. Дед Миллион выполз из людской, накинул серяк, взял старую-престарую, до блеска вытертую руками берданку. Он и сам не знал, зачем брал ее каждый раз. Разве что для острастки. Ружье не стреляет, патронов никто не дает Да и в кого стрелять? Что тут, воры? Полещуки народ честный, сроду никого не обижали. Не тронь их и они тебя не тронут Волки? Те боятся. Овец у графа нет, а напасть на лошадей или коров не всякий зверь отважится. Так что стрелять не в кого. И ружье у старика, должно быть, для удобства. Ведь на что другое, скажите, можно так хорошо опереться, стоя посреди двора и глядя на мир божий? На посох? На костыль? Не то И тонкое, и острое Да и в руках словно ничего нет. Другое дело ружье. Ложе во! Широкое, устойчивое, одно поставь не упадет. А два ствола! Обопрешься на них руками и уже легче тебе, уже ногам отдых. А осенью или зимой, если наложить на них, на эти стволы, кожаные рукавицы боже мой! Чего еще нужно? Прильнешь подбородком подушка, и все тут!
Миллион обошел подворье, позакрывал двери и встал на своем излюбленном месте. Есть у него такое местечко. Недалеко от ворот, под старым явором. Оттуда и село как на ладони, и дорогу видно далеко-далеко, и речку Весь мир, кажется, перед глазами. И как же он хорош! Господи! Какой еще там рай нужен? Вот он, среди этих лесов, лугов, полей хоть и маленьких, песчаных, но родных, родных Под этим небом Жили бы себе люди. Смирно, в согласии. Хлеб-соль зарабатывали. Детишек растили бы. Так нет же! И кто пустил среди вас врагов, люди? Кто дал одному сил больше, чем другому? И богатства, и знатности Кто? Кто этот безрассудный? Зачем он так сделал? Почему один должен гнуть спину на другого? Почему один живет в роскоши, в безделье, а другой от переднивка до переднивка? Сухой корке радуется. Где же правда? Где твоя воля, господи? Зачем допускаешь такое? Мы же тебе молимся. Уважаем. Просим. Погляди! Сердце ведь разрывается. Людей заковывают, мучают, стреляют, морят голодом. Забирают у них их же руками честно нажитое
Думы налегли на старого, как грозовые тучи на землю. Одна тяжелее другой, одна другой чернее. И душа его отозвалась криком, стоном, вздохом. Никогда не плакал, а вот сегодня сердце так ноет, так щемит, что были бы слезы сами полились бы. Наслушался крика, рыданий, на край света сбежал бы, заткнув уши Да куда побежишь? К кому пойдешь?
«Да они же не кормлены, не поены, соображал он. Может, сказать кому, хотя бы той же Марийке? Подкинуть бы чего или хоть бы воды налить?» Он уже вышел было из-под явора, чтобы позвать Марийку, а может, еще кого, как вспомнил: управитель приказывал никого к скотине не подпускать. Пусть, мол, ревет. Скорее дойдет до этих лайдаков «Ну что же, что говорил? спрашивал сам себя дед. Увидит скажу своим нес, панским. Да и где он там увидит? Пьет, наверно, или в карты режется». И старик поковылял дальше. С трудом ступал словно толкач в ступе в изношенных сапогах. Неуклюже свисало со старческого плеча ружье.
От дверей людской отделился человек. Стал за углом. Не Андрей ли? Но зачем ему прятаться? Подошел ближе.
Ты, Андрей?.. Почему ты от меня прячешься?
Мальчик выступил из темноты, горячо зашептал:
Дедушка, чтоб никто не слышал. Он оглянулся. Они сюда идут.
Кто?
Да наши же, глушане За скотиной идут. Из постерунка все уже забрали и отца выпустили. А постерунковых связали, лежат там, как кабаны Сейчас придут. Он тяжело дышал, видно, бежал от села. Так вы, дедушка может, спрячетесь?
Чего же мне прятаться, хлопче? Не дело советуешь Ты вот что Старик на мгновение задумался. Вот что, Андрейка, поищи где-нибудь веревку.
Да где же ее тут найти? Хотя постойте. Я быстро.
Он проскользнул в дверь. В темном проеме появилась Марийка, словно ждала парня и слышала весь их разговор. Они пошептались, девушка нырнула назад, в темень сеней, и вскоре вернулась с веревкой.
Вот, подал Андрей старику.
Плохонькая, лихо бы ее взяло, пощупал дед веревку, ну, да ничего, пошли.
Они пересекли двор, подошли к ветвистому явору.
Не видно? спросил Миллион.
Кого? Наших? Нет, еще не видно.
Андрей схватился за сук, подтянулся на руках и мгновенно очутился на яворе. Теперь ему хорошо все вокруг видно. Даром что вечер, а видит и село вон блестит редкими огоньками, и широкий плес Припяти там хорошо купаться! И лес за рекой. А лучше всего видно дорогу, на которой вот-вот должны появиться глушане. Андрейка напрягает зрение, вглядывается в густые вечерние сумерки, ищет самого маленького признака, что люди уже идут. Скорей бы! Пока паны не опомнились, пока полицейские еще связаны Ну и дядька Проц! Так скрутил Постовича, что тот и не пикнул. А солтыса! Даром что с ружьем женщины чуть не смяли. И карабин куда-то забросили. Ха-ха, пусть теперь поищет! Плохо только, что паршивому экзекутору дали убежать. В окно, холера, выскочил Ну, да пока-то он доберется до Копани Наши вот-вот будут Скорей бы! Скотина ревет сердцу больно. Слышите? А вот и собаки отозвались. Ну где же они? И вдруг совсем близко Андрейка уловил голоса, шорох. Идут! Видно, берегом подкрались.
Идут, дедушка, соскакивает парнишка на землю.
Ну и слава богу. А теперь, Андрейка, вяжи меня, слышишь?
Андрейка остолбенел. Связать? Зачем?
Вяжи, говорю, сердится дед, да поскорее! На веревку, свяжи по ногам и по рукам. А это, поглядел он на ружье, к бесовой матери, и швырнул берданку за тын, в палисадник. Вяжи!
Миллион лег под явором, протянул назад руки. Андрейка только теперь понял, зачем понадобилась деду веревка, и начал вязать.
Да не так! вертелся дед. С рук начинай, вяжи руки и быстрее, а то не успеешь я уж слышу их за воротами Вот так, крепче, крепче затягивай, не бойся. А теперь ноги спутай, как коню.
Не успел Андрейка «спутать» старика, как через тын перемахнули несколько человек, кинулись к воротам.
А ворота-то мы забыли открыть, вспомнил дед. Беги, Андрей, помоги, да пусть не шумят, тихонько.
Андрей побежал, но там уже и без него стучали засовами, открывали кованные железом, тяжелые ворота. Во двор ворвались люди. Десятки ног затопали, зашаркали.
Андрей! А ты тут как очутился?
Айда к конюшне!
Тише!
Тихо!
Чего там, айда. Скорее!
Люди шумели, голоса их сплетались с ревом скотины, лаем собак и тонули в пустоте вечернего неба. «Хоть бы не поднять этих», мучился старый Миллион, с тревогой поглядывая на окна. Там еще горел свет, там еще не спали. В любую минуту могли услыхать, а уж если услышат, не миновать лиха
А глушане уже были около конюшни, добегали до хлева с поросятами и овцами
Жилюк с Процем сбивали замок, когда около барского дома прогремел выстрел. Шум сразу затих. Но когда выстрелили второй раз, ближе, толпа снова засуетилась. Проц изо всей силы рванул замок тот отлетел, двери распахнулись. Крестьяне бросились внутрь, выводили скотину, чем попало гнали к воротам, на дорогу, а вслед им, прямо в толпу, стрелял управляющий. К счастью, он был один, без гостей, которые тоже могли бы открыть пальбу. Поднятая им челядь не отважилась вступить в драку, топталась, махала руками, кое-кто кричал и тем еще больше помогал глушанам Но когда в толпе послышался стон, а чья-то коровка, заревев, тяжело упала, стало ясно: нужно что-то делать; скотины в стойле еще порядочно, почуяв опасность, она упиралась, не хотела выходить, так он, проклятый, может кокнуть не одного.
Андрей все время был около отца. Слышал его кряхтенье, восклицанья по временам злые, матерные, а иногда и радостные, возбужденные: «Вот! Пусть теперь знают!»
Добраться до своего буланого им сразу не удалось, тот, как назло, забился в угол, и потому они сначала помогали другим.
Когда началась стрельба, Жилюк-сын отделился от толпы, обежал конюшню и через несколько минут был позади слуг.
Марийка! крикнул он девушке, стоявшей неподалеку.
Марийка быстро подалась к нему.
Нужно как-то этого управителя недосказал он. Уже кого-то ранил, проклятый. Чем бы его? Взгляд Андрея упал на корзину, валявшуюся около кухни. О! Сейчас я его! Он схватил корзину.
Что ты надумал, Андрейка? тревожно зашептала девушка. Еще кто-нибудь увидит
Жилюк не ответил было некогда. Он видел только высокого управляющего в белом, наверно, выскочил в одной сорочке, который прижался к тыну и стрелял, стрелял не целясь наобум Андрей кошкой перемахнул за невысокий штакетник и очутился в саду. Но только направился к тому месту, откуда стрелял управляющий, как там сразу словно из-под земли вырос кто-то другой, взмахнул руками, словно огромная птица крыльями, и исчез по ту сторону. Парень оторопел: кто бы это мог быть? Кто опередил его? Но поспешил и сам. Стрельба уже утихла, только там, за штакетником, возились, хрипло ругались двое. Не раздумывая Андрей вскочил на тын и с размаху прыгнул вниз. На земле барахтались управляющий и Проц. Оба здоровые, крепкие, они рычали, хрипели, норовили схватить друг друга за горло. Пистолета в руке управляющего уже не было, очевидно, Федор выбил его. Андрей постоял мгновение и, улучив момент, когда управляющий насел на Проца, хватил пана по голове. Тот обмяк, свалился на бок.
Андрей? удивился Проц. Чуть не задушил Сильный, гад! Он мигом расстегнул, сорвал с управляющего ремень, крепко связал ему руки. Вот Бежим!
А из стойла выводили уже последних коров, изо всех сил верещали поросята, блеяли овцы. По двору только теперь! заметалась челядь, где-то около барского дома взвизгнул отчаянный женский голос, очевидно, жены управляющего Крик, шум в усадьбе. Совы испуганно кричали на высоких трубах графского белостенного дома. Да месяц криво усмехался из-за леса, освещая глушанам дорогу.
Как только в селе зашевелились, Софья Совинская, учительница, оставила стирку, оделась и выскочила на улицу. Школа стояла недалеко от площади, за постерунком, и Софья, увидев толпу, сразу поняла, в чем дело. Собственно, она предчувствовала такой конец визита экзекутора слишком уж он круто повел себя с крестьянами и очень уж их обидел. «Они, кажется, способны на все. Она прислушалась к крикам возбужденной толпы. Хоть бы Федор не горячился, не напоролся на пулю, беспокоилась за Проца. А где же Жилюк?» Того, что случилось с Андроном, она еще не знала.
К постерунку мчался Андрей. Софья окликнула его.
Где отец? спросила Софья, как только хлопец подбежал.
Там Заперли его.
Когда?
Недавно. Мы как раз подъехали ко двору, а он
Андрей не досказал около постерунка поднялся шум, кто-то кого-то мял, душил. С крыльца стрелял в воздух Хаевич.
Бежим! Учительница и Андрей бросились к участку.
Пока они подоспели, там уже трудно было что-нибудь разобрать. Проц вязал руки Постовичу, женщины стаскивали с крыльца солтыса, молотили его кулаками. Некоторые уже пробирались в помещение, слышно было, как в коридоре стучали в двери, ударяли в них чем-то твердым
Софья стояла. Сердце ее билось учащенно. Она бы тоже бросилась в этот людской водоворот, выдирала бы пусть не свое чужое добро из когтей ненасытных приспешников. Но не ее на то воля, она должна смотреть, видеть все и сдерживаться.
На крыльце постерунка появился Андрон. Избитый, в синяках.
В обеих руках он держал вещи.
Берите, люди! Чье это? спрашивал он и бросал в протянутые руки.
За ним уже шастали туда-сюда женщины, выносили свое и чужое. А из-за постерунка, заметила Софья, вырвался на подводе экзекутор и погнал коней что было силы.
«Не миновать беды, соображала Совинская, надо что-то делать»
От толпы отделились Андрон и Проц.
Вот, холера ясная, пускай теперь знают! торжествовал Жилюк.
Айда за скотиной! крикнул Проц.
И все бросились к поместью.
Глуша не утихала, не успокаивалась. Словно пронесся над ней ураган, разметал старые насиженные гнезда и люди наспех, в потемках, мастерили теперь новые.
Ревела скотина, плакали дети, испуганно кудахтали куры, слышались людские голоса сердитые, бранчливые, ласковые
Подпольная ячейка собралась поздно и далеко не в полном составе: сразу нельзя было всех разыскать люди разбрелись кто куда. Одни прятали добро, другие скотину, третьи сами убежали в лозняк, потому что известно, власть никогда никому такого еще не прощала. Не было Проца, Судника и еще нескольких человек. Судник, правда, не появлялся и днем экзекуция его обошла.
Что будем делать дальше? Гураль обвел взглядом собравшихся.
Есть какие-либо известия? спросила Софья.
Известий никаких, но без них ясно: расправы не миновать. Экзекутор убежал, а солтыс галопом погнал к гмине. К утру жди полицию.
Так
Наступившее молчание гнетом легло на сердца.
Встретить, чтобы и дорогу сюда забыли, наконец оборвал тишину Жилюк.
Он не видел в темноте ни удивленно-вопросительных взглядов, ни насмешки на устах кое-кого.
То есть как?
Андрон не спешил.
Тебе, Андрон, прежде всех нужно куда-то спрятаться, исчезнуть, хоть на несколько дней, сказал Гураль. Кого-кого, а тебя не пощадят.
Убегу я, семья останется, вслух рассуждал Андрон. Село же никуда не денется. Я вот так думаю: кары нам не миновать, но просто так не дадимся.
А кто же не так думает?
Вот я и говорю: преградим дороги боронами, чтоб полиция хоть коней покалечила, а там уж наша работа. Засядем.