Дело говорит Андрон! послышались голоса.
Когда-то так в Хмелярах сделали, а полиция ночью на полном ходу
Гураль выжидал: уже раз погорячились сегодня хватит. Лучше обдумать.
Правда! загорелся он наконец. А там, коли что, мы с хлопцами из каменоломни поможем Надо защищаться.
Но помните, вставила учительница, больше выдержки. В бой не вступать по возможности, конечно. Со мной держите связь через Андрея или Яринку Жилюкову.
Хорошо.
А сейчас к делу. Надо оповестить остальных. Ты, Андрон, укажи, куда именно свозить бороны.
Да куда же? К перекрестку.
Ага, там удобнее всего
Хорошо. А ты, Устим, готовь каменщиков и жди сигнала.
Ясно.
Тогда айда Скоро рассвет.
Вот и настала, Устим, твоя пора. Пришел судный день, когда надо сдать партийный экзамен на жизнь или на смерть.
Утро принесло неизвестность. Глушане ждали бури, а вместо этого легонький ветерок ласкал их загрубелые в работе и горе лица, нежно овевал разгоряченные последними событиями души. Он дул с юга, с волынских и подольских невысоких холмов, и нес с собой запахи сенокоса, далеких жатв Под его неслышными вздохами задумчиво покачивались высокие стены за Припятью, тихо и грустно шелестели пожелтевшие травы
Не прошло и дня, а все вели себя так, словно бы ничего и не случилось. Словно не было этих драк, криков, суеты Медленно похаживали на лугу аисты, стайками трепетали в небе голуби. И только люди, эти отчаяннейшие из отчаяннейших существ на земле, только они настороженно поглядывали на дорогу. Но вскоре привыкли к своей тревоге. А когда по селу прошел слух, что солтыс вернулся ни с чем, то есть один, без полиции, то и совсем отлегло от сердца. Впрочем, и это было не все, причудлива же твоя воля, судьба! В полдень после посещения солтысом поместья по Глуше прошел слух, что управляющий согласен на три злотых. Правда, без приварка.
А черт с ним, с его приварком, обсуждали крестьяне новость.
Обойдемся. Только бы хорошо платил.
Постановим так: днем косьба, вечером плата.
Ага. Иначе не соглашаться.
Притихшее было село зашевелилось. Зазвонило косами, запело брусками.
Ну как, идем?
А чего ж?! Три злотых! Какого еще лешего?
Выходит, наша взяла?
А как же! Гуртом не только отца, но и панов лучше бить.
Я же говорил холера ясная!
Как бы они нам боком, эти злотые, не вылезли, сомневался Судник.
Ты, Адам, помолчи. Не тревожь людей. Знай свою грыжу Волков бояться в лес не ходить. Сидели бы вот так, как ты, дулю с маком нюхали бы. А это же три злотых! Холера бы его взяла
Проца все еще не было, видно, скрывался. Учительница, хоть ее и настораживало такое поведение местной власти, поддерживала крестьян. Иначе не могло и быть: боролись отвоевали. Другое дело, что и теперь надо быть готовым ко всему. И она сделает все, пока есть сила, пока есть возможность уберечь их от худшего.
На следующий день, когда глушане наконец вышли на сенокос, Совинская поспешила к солтысу.
Пан Хаевич, начала она, поздоровавшись (солтыс поднял на нее исцарапанное, с большим синяком под глазом лицо), у меня есть одна важная мысль. У меня в классе тридцать семь мальчиков. Думаю, они пригодились бы теперь пану управляющему
А вы соберете их? буркнул Хаевич.
Ну пусть не всех меня они послушают.
Не сомневаюсь. Думаю, не только они, взглянул многозначительно.
Не понимаю, пан Хаевич, невинно спросила она, что вы имеете в виду?
Вам лучше знать, пани учительница. Он сделал ударение на последнем слове и тут же осекся, словно что-то сообразив. Конечно, конечно Ваша мысль весьма кстати Буду рад И непременно оповещу вашего инспектора, дорогая пани Софья. Даже улыбнулся ей деланно, болезненно, и Софья решила воспользоваться этим случаем.
Все-таки, пан Хаевич, надула Софья малиновые губки, что вы имели в виду?
Ох, пани Софья, пани Софья! Хаевич вышел из-за стола, заметно прихрамывая.
Пан хромает?! взволновалась Совинская.
Пустяки! махнул он рукой. Небольшая царапина. Постович вон вторые сутки не ест Говорить не может, так схватил за горло Проц, этот лайдак. Пся крев! выругался солтыс. Попадись он мне!
Думаю, вы еще с ним поквитаетесь Но, пан Хаевич, что вы хотели сказать?
Ничего, дорогая Извините, мы скоро друг другу перестанем верить Но прошу вас, меньше знайтесь с этими хлопами. Зачем вам эти представления? Сборища?
«Только и всего?! радовалась Софья. Хорошо, если только это!»
Но я же учительница, пан солтыс. Я должна знать как живет чем даже дышит эта мужичня.
Согласен. Однако вы больше бываете у них, чем у нас. Вы могли бы оказывать нам куда более существенную помощь, пани Совинская.
В чем именно?
Будто вам не известно, что в селе существует подпольная коммунистическая ячейка.
Впервые слышу, пан солтыс.
Не будьте наивной. А эти листовки откуда они взялись, а? Думаете, это так себе, случайность? Да и стачка Я уверен это их работа.
И что же, вы простите им? спросила она обиженным тоном.
Хаевич подступил к ней почти вплотную, Софья только теперь почувствовала, что от него пахнет водкой, крепко взял ее за плечи.
А вы что бы вы сделали? Сейчас, теперь Когда сенокос, жатва Что вы посоветуете, пани учительница? Пацификацию?! Дураков нет! Сразу же пойдут дымом и наши жилища и наше добро. Нет, мы их по одному, он схватил рукой воздух, словно взял кого-то за горло, по одному слышите? выловим, а тогда всех. Под корень, пся крев! Глаза его налились кровью, руки дрожали.
Я вас боюсь, пан Хаевич, испуганно отстранилась Софья. Вы такой такой не знаю, как и сказать. Решительный, гневный настоящий воин.
Воин! Смеетесь, пани Софья. Какой из меня воин? Тут только бы себя свою шк спохватился, вытянулся, интересы отчизны, про́шу пани, отстоять. Но эти бездельники, погрозил он, этот Проц и холера Жилюк от меня не уйдут. Нет! Из-под земли достану! скрипнул он зубами.
К ним подошли, и Софья, воспользовавшись этим, заспешила.
Так не забудьте же, пани Совинская, нашего уговора, проводил ее до дверей солтыс.
Как можно? искренне удивилась учительница. Но и вы не чурайтесь
Катря Гривнячиха возвращалась с сенокоса под вечер. Шла одна, усталая не столько от работы, сколько от голода. Нагребла за день этого сена, даже руки онемели, а еда известно какая: грибы да оладьи выдумают же люди! из лебеды да из желудей. Врагу своему лютому не пожелаешь Уж скорее бы эта рожь кулешика бы сварить. Хоть и ржаного. Душистый такой! Подошла и, даже не снимая с плеч вязанки, взяла-таки, хоть оно, это сено, и не нужно сейчас, но, может, осенью соберется на телушку, прижала к себе пучок колосков. Аж дух захватило! Нива ударила ей в грудь крепким запахом. Господи! Голова кружится Лечь бы вот так среди ржи в чистом поле и умереть. Вероятно, лучшего места и нет. Слиться бы с землею, войти в нее, если при жизни ее не дают вволю.
А голова и в самом деле идет кругом, словно она пьяная Положила вязанку, села. Под ложечкой засосало, в глазах потемнело у сердешной. Есть! Ох, есть! Почему ты такой несправедливый, мир? Почему такой неласковый к нам, не одинаковый одних одариваешь добром, счастьем, других бедностью наделяешь, даже есть не даешь? Есть! Свет мой Долюшка моя Господь святой Накормите меня и деток моих. За мою работу, веру мою уважьте
Катря и не почувствовала, как руки потянулись к колосьям. Сорвала несколько мягких, еще зеленых, начала мять осторожно, тихонько, чтобы не раздавить зернышек. Жито житечко, пенистое еще. Как молочко, даже сладковатое. Она шелушила колосья, быстро сдувала зеленоватую шелуху, бросала в рот зерна Сама не знала, что с нею делается. Словно что нашло на нее. Забыла и что грех, что это чужое, графское. Зерна хрустели на зубах, наполняя рот сладкой кашицей. А она рвала колосья уже горстью, совала их в карманы, в подол «Приду, натру, подсушу, хоть какой-нибудь кулеш будет»
Совсем близко фыркнул конь. Катря обернулась и остолбенела: по дороге рядом уже ехал Карбовский. Руки у Катри бессильно упали, выпустили подол. Колосья зеленой волной скатились на землю.
А поди-ка сюда, остановился и позвал ее управляющий. Что это ты делаешь? Не ожидая ответа, спрыгнул с возка. Гм и вязанка тоже твоя? И колосочки? И вдруг огрел Катрю кнутом. Они же еще, видишь, зеленые, сказал он спокойно. Зачем же ты их переводишь? Разве забыла, чье это? И опять кнутом.
Катря упала прямо на рожь, на зеленую мураву, закрылась руками. Она не кричала, не билась. Сил у нее не было, только стонала тяжело, натужно. Босые ноги судорожно дрожали в коленях, рыли пальцами землю. Убогая кофточка то ли от удара, то ли сама по себе треснула, оголив желто-белое плечо Управляющий замахнулся было еще раз, но женщина протянула к нему руки.
Бейте! Убивайте совсем! захрипела она.
И он опустил кнут.
Чья ты? Ну, вставай! Чья?
Гривнякова, заплакала Катря. Убейте на месте! Чем так мучиться, убивайте сразу.
Это которого? Того, что в войске?
Того, того Романова.
Что дочку похоронила?
Скоро и сама в землю уйду Рыдания рвали ей грудь. Лучше бы он не спрашивал начал бить, так и бил бы.
Вставай. Он даже помог ей подняться, подвел к возку, усадил. Сзади положил и вязанку.
Куда вы меня?
Не бойся.
Смерклось, когда подъехали к поместью. Управляющий передал лошадь конюху, а Катре велел идти в барский дом. Гривнячиха была ни жива ни мертва. Шла, еле перебирала ногами. «Бить будут. Ой, будут! Она вытирала краешком платка сухие, красные глаза. А, чтоб вас убил гром, аспидов кровопийцы проклятые» Шла длинными коридорами, устланными коврами и увешанными картинами. «Ишь, как в раю живут! Трудом нашим, по́том»
Управляющий раскрыл перед нею комнатные двери.
Заходите Садитесь вот тут, подвинул стул. Я сейчас вернусь. Он зажег лампу и вышел.
Катря сидела одна-одинешенька в комнате. «Что ему, зачем завел? Хоть бы попить, в груди горит» Она оглядела углы, словно надеялась найти там ведро с водой. Вазы, боги какие-то, господи! Голые, что ли? Да и на картинах вон купаются будто.
Рассматривала, боязливо оглядываясь, вздрагивала от малейшего шума. А под ложечкой сосало, тошнило, голова кружилась. «Чего ему от меня надо?!»
За дверью послышались мягкие шаги. Вошел управляющий, за ним, видно, горничная с подносом. Комната сразу наполнилась умопомрачительным запахом какой-то еды.
Садись ближе, пригласил управляющий. Как тебя зовут?
Катрей.
Так вот, Катря. Я бы мог тебя наказать. Это ты знаешь. Но Он поставил две чашечки, налив бурой душистой жидкости. Ты, вероятно, голодна. Хочешь, я велю подать тебе обед?
Нет, нет, пан управляющий. Спасибо! А у самой судорогой сводило горло, темнело в глазах. Мне бы попить.
Прошу, поставил он чашку на блюдечко. Выпей. Это кофе.
Катря было уже и потянулась, но руку словно кто отдернул: «Пить с панами? Чего захотелось!» Она с трудом проглотила тягучую слюну. Сжала губы.
Пей. Что же ты? Хочешь с медом? И, не ожидая ее согласия, положил в Катрину чашку ложку золотистого меда. Пей, пей!
В голосе его звенела словно теплота, и женщина не выдержала. Дрожащей рукой взяла непривычно маленькую чашечку, поднесла ко рту, глотнула. Матушки! Какое же оно! Глотнула еще, что-то неимоверно сладкое разлилось в груди. Где она? Зачем тут? Как очутилась в этих покоях? Чего он, этот ненавистный, который бил ее, чего усмехается, что ему от нее надо?
Вот видишь: сразу полегчало. Пей, Катря, бери печенье.
А Катря словно ее разбудили вдруг поставила чашку, отодвинулась.
Зачем вы меня сюда привезли? Виновата я бейте, судите. Она заплакала.
Управитель отставил питье, подошел, положил руку на худое, острое плечо.
Трудно тебе. Одной, с детьми Куда как трудно.
Катрины плечи задрожали. Она упала головой на стол.
Никому нет до тебя дела Ну, хватит, перестань! Я знаю, ты хорошая женщина, работящая, честная. Извини, что погорячился в поле Да перестань ты! Он поднял ее за плечи, оторвал от стола. С тобой по-хорошему, добра тебе хотят. А ты Слушай, Катря, я дам тебе телку, на зиму корова будет Только ты меня слушай
Телку! С чего бы?! То бил шкура трещала, а теперь на́ тебе, телку А она, господи, как ей нужна! Дети растут без молока, как свечечки, желтые. Снится ей уже эта коровка или хоть бы телочка. Из рук выкормила бы, от своего рта урвала, только бы выросла, только бы молоко деткам да простокваша а там, гляди, и маслица какой фунт сбила да продала
Подняла на него, мучителя своего, глаза, красные, заплаканные.
Ты только скажи мне: кто это бунтует в селе? Бумажки расклеивает, людей подговаривает Не знаешь часом?
Катря покачала головой, вытерлась краешком платка. Так вот чего он от нее хочет! Кто бунтует? Поди, пан, сам узнай
Не знаешь? А жаль
«Телочка На зиму коровка была бы А правда, кто это баламутит? Хотели на сенокос идти не надо Податей не платить Словно никто так прямо и не говорит, а один по одному как-то Сказать бы Проц, так нет. Жилюк? Какой из него говорун? «Холера ясная» да и все! Как раз Процу пара. Покричать, пошуметь
Мы догадываемся, ведет свое Карбовский, но хотелось бы знать наверняка, хотелось бы посоветоваться Он сел рядом с ней, почти вплотную, заглядывал в глаза. Ну как, Катря? Ты простая женщина, бедная, тебе всякий поверит. Не знаешь сейчас, потом скажешь. Расспроси как-нибудь, выпытай, можешь и на собрание к ним пойти, они же где-то собираются, а?
Не знаю, паночку, не ведаю. Откуда мне, темной женщине, знать это?
Да, говорю, узнаешь, а телушку бери хоть сейчас.
Как же так? Люди что скажут?
А что они тебе сейчас говорят? Может, помогают?
Да и помогают, чего же? Как померла моя донечка, Жилюк и гроб сделал. И ни гроша не взял. Разве не помог?
Ну, а еще кто?
А чем, скажите, помогать, если у людей у самих ничего нет?
То-то и оно! Вот мы тебе и даем. Дадим и еще кому-нибудь. Граф не обеднеет.
Конечно, нет. Стада коров, да каких! Лучшей породы. По ведру молока за раз дают А свиньи, кони, птица Боже мой! И зачем это одному человеку столько? А еще и земля, леса, сенокосы Что ему одна или несколько телок? Э! Да разве люди глупые, не догадаются, что тут что-то не так? Догадаются же! И что скажут? Что подумают?
Ну как? Чего тут раздумывать?
Управляющий подошел к блестящему шкафу, сиявшему зеркалами, достал несколько яблок, разрезал одно.
Бери, угощайся!
Катря взяла половинку, надкусила. В сенокос яблоки! Верно, как в раю Да что ж, в самом деле, делать с этим управляющим? Что она скажет? Что знает? А на зиму бы коровка Людские языки не диво: каждый живет как может. Поболтают, да и перестанут Роман? А что Роман? Что он может про нее подумать плохого? Перед Романом она честна. Он там, в войске, на всем готовом, а пускай бы покрутился тут Не ждать же ей, пока и те двое помрут с голоду.
Гривнячиха куснула посмелее, взглянула на управляющего. Он ловил этот взгляд, полуумоляющий, безвыходный. И понял его.
Возьми яблоко, детей угости. Сколько их у тебя?
Двое осталось.
Вот все и бери На, куда тебе? Он сгреб и подал ей душистые яблоки. В фартук завяжи. А завтра или когда там приходи за телушкой к вечеру.
А если заберут? У меня долгов вон сколько. Пан экзекутор и в этот раз был.
Не бойся. Я скажу солтысу.
Ой, Катря, Катря!.. О чем ты думаешь? Где твои глаза? Голова твоя где?
Катря выскочила, чуть не закричав с отчаяния, и бросилась берегом домой. В графском саду ухали совы, жутко становилось. Во ржи кричали «спать пора, спать пора» перепела. А Катря бежала, спотыкалась, едва не падала и бежала дальше.
Ой, Катря, Катря
Глушане как раз докашивали травы, когда в село вернулся Проц. Сначала его словно никто не видел только слух прошел, но вот появился и сам Федор. Никто его не расспрашивал, где был, что делал. Только сочувствовали: исхудал еще больше, потемнел лицом.
Как Федор ни избегал встречи с панскими приспешниками, все же пришлось увидеться.
Ну как, гуляешь? Лицом к лицу сошелся он с солтысом.
Ему бы этак на веревке гулять, отрубил Проц. «Что будет, то и будет. Семь бед один ответ».
Кому это ему? засмеялся Хаевич.