Тлактолов нет есть только танки, строго сказал мальчик, возвращая всех в реальность.
О Боже! поднялась женщина. Что ж Роза не возвращается?
А она к боевикам пошла?
Ну, да. Тебя дома не нашли и разбежались. Я вроде к своим, к русским, на блокпост, и она вроде к своим. Вы, на меня впервые, изучающее глянула она, присмотрите за мальчиком.
Несмотря на свой далеко немолодой возраст, она довольно быстро двинулась к выходу, и уже была в подъезде, когда мальчик вдруг крикнул:
Бабушка, не идите. Вновь длуг длуга долго искать будете. Она сама плидет. Вот увидите.
Недоверчиво глядя на мальчика, женщина медленно вернулась, села около печи. И в это время в подъезде послышался шорох, звук шагов и появилась рослая женщина плотная, смуглая, крепкая, лет тридцати.
Ой, слава Богу, нашелся! кинулась она к мальчику. Увидев меня, смутилась, и, уже пытаясь приглушить порыв, явно сдерживаясь, слегка обняла его, тоже поцеловала.
Прости, на чеченском прошептала она, больше тебя одного не оставим. Вот что мы с бабушкой тебе принесли, она достала из кармана несколько конфет.
А мне Голова много кушать дал, в присутствии обоих женщин значительно веселее, даже капризнее стал голос мальчика. Там даже сгущенка есть!
Ты наш кормилец! Наш золотой! теперь обе женщины завозились вокруг мальчика.
Потом началась хозяйственная суета. Пожилая вновь завозилась возле печи. Роза взяла маленький топорик, засобиралась на улицу, по дрова.
Может я пойду, впервые подал и я свой голос.
Нет-нет, вы чужой, да и не разберетесь, остановили мой порыв обе женщины.
Дрова были сырые, разгорались плохо, дымились, шипели, разгоревшись, с озорством трещали, вторя хилому свисту закипающего чайника. Судя по репликам мальчика, ужин в этот вечер был праздничным, щедрым; как-никак дары капитана, да гость был так что все запасы легли на перекошенный стол хлеб, масло, сгущенка, лук, и как десерт, чай с конфетами. И во время еды, и после, когда купали мальчика, а потом переодевали в пижаму и укладывали спать, мне все казалось (если отвлечься от мрачности жилища и нужды), что женщины-рабыни обихаживают царского сына, если не потомка какого-то божества.
А вы что не ложитесь? вопросил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.
Да, наступил самый неловкий момент где и как спать?
Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи не обитателя жилища. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосиновую лампу, наложили в печь дров, и по ветхой скрипу кровати я понял, что они тоже легли.
Ой, как тепло и тихо, мальчик первым нарушил молчание.
Может, сегодня стрелять не будут, голос бабушки.
Небось, тоже ужинают, водку жрут, встряла Роза, а потом как обычно.
Пора б угомониться, это пожилая. Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!
Пока тихо сказку начнем, вновь басок мальчика. Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?
Роза, начинай, попросила бабушка.
Нет, лучше вы.
А может дядя расскажет? оживился голос мальчика.
Нет-нет, спасла меня старшая из женщин, он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.
Спать без сказки нельзя, постановил мальчик, и чуть погодя: давайте я начну.
Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заговорщицкую интонацию.
Ты перескочил, вдруг прервала его бабушка.
Да, поддержала Роза.
Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.
Что ж вы такое устроили? озадачилась бабушка.
А у этих военных всегда все неладно, недовольно сказала Роза.
Да, плохие у них сказки, продолжил мальчик. Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.
Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!
Больше мы тебя одного не оставим В крайнем случае с собой будем брать.
Как «с собой»? удивился мальчик. А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.
Наступила гробовая тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:
Роза, продолжи сказку.
Прошло еще некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь и в азарте, с шепота со страстью переходя на крик.
Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала перетягивать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:
Заснул.
Я услышал как заскрипела кровать.
Вот так ему будет свободнее, возились они.
Потом умолкли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:
А правильно ли мы закрутили сюжет? Поймет ли он нас?
С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.
Да-а, с тяжелым вздохом. И не простой он ребенок.
Не простой. Поболее нас понимает, да высказать не может.
После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:
Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?
Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.
Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера самый разгар жизни.
Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и ликующий воинственный религиозный клич.
На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.
Опять стлеляют, недовольный голос мальчика, опять никто не прилетит.
Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, старчески-блеклым шепотом.
Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.
Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.
Как обычно, ровно в одиннадцать, услышал я голос бабушки.
Все, поддержала ее Роза, до полуночи не угомонятся.
Лишь бы по центру не стреляли.
Сюда не будут, блок-пост рядом.
Хоть одна от них польза. Спи, спи, золотой, спи. Все будет хорошо. Спи, и еле слышимое чмоканье.
Мне казалось, что от этого то возрастающего, то угасающего гула, от содроганий всех стен и хлопков клеенки на окне я никогда не то что не засну, а просто сойду с ума, и хотел вскочить, бежать, бежать хоть куда, желательно в подвал, в укрытие, чтобы никого и ничего не слышать, и главное, чтобы меня никто не мог достать ни пулей, ни авиабомбой.
Но я был гостем и мужчиной, и сцепив зубы, свернувшись клубком, я больше чем канонаду слышал обеспокоенный ритм своего испуганного сердца. Однако жизнь неумолима, и какой бы суровой ни была реальность, а организм берет свое, и я не помню, как это случилось, но я, видимо, заснул, и что я вижу?! Шарик! Да, такой большой ярко-красный, красивый шарик. И парит он, взлетая ввысь, в лучезарные голубые просторы бескрайнего неба, пытаясь от ужаса людей бежать. А в него с земли все стреляют, и не только из пушки и автоматов, но и из луков и просто камни летят.
Неужели?! Неужели попадут?! сжимается мое сердце, мне очень плохо, невыносимо. И вдруг попали! И такой ужасающий взрыв, что меня просто скинуло с дивана, а в руках у меня мальчик, он, полусонный, весь дрожит, и сам я дрожу, сердце колотится, ничего не могу понять в смятении.
Тут зажглась керосиновая лампа, я осознал, где я нахожусь. Женщины забрали у меня мальчика, уложили на кровать. А я все так и сидел на холодном, дощатом полу.
Вам плохо? склонилась надо мной старшая. Вы так бледны, и лоб в испарине.
Не-не, все нормально, попытался я сесть на диван, и в это время раздался бешеный взрыв, по-моему, попали прямо в наше здание, так что я вновь слетел, и пол дрожит, а сверху пыль, штукатурка все падает.
Не знаю, сколько времени я лежал на полу, ожидая нового удара. Потом осторожно приподнялся: керосиновая лампа, видно, от ударной волны погасла, только тлеют угли в печи, и в этом страшном полумраке виднеется скорбная тень. Плотно прижав к себе мальчика, на кровати сидит пожилая, и, укрывая их со стороны окна, склонившись над ними, стоит Роза.
Может, нам лучше вниз, в подвал, в укрытие, прорезался у меня голос.
В подвале эти, наши бородатые, разбитый голос Розы.
Да и мальчик отсюда никуда не пойдет, сипло поддержала старшая.
Ожидая нового взрыва, мы вновь затихли, но ненадолго. Мальчик в руках бабушки задергался и своим решительным баском:
Что ж они сегодня, совсем оболзели?
Тс-с! Не шуми! Посиди еще! шепотом сдерживала его женщина, будто бы по шуму нас могли определить. И вообще, что это за слово? Так говорить нельзя.
А бомбить можно? обиженным тоном, и чуть погодя совсем жалостно, тихо: Бабуля, я описался, и еще.
Хм, чувствую, очень ласково, ничего, ничего. Сейчас. Роза, зажги лампу. Давай теплую воду.
Очевидно, эта процедура была не впервой. Мальчика быстро обмыли, переодели, и думая, что более взрывов не будет, мы легли, как и прежде спать, как вновь бабахнуло; правда, на сей раз поодаль, послабее. Но все равно сердце мое вновь забилось испуганно, и тут раздался внезапный непонятный шум, и мальчик оказался возле меня; лег, прижался, а глаза его в мои в полумраке впиваются, аж блестят, и тут, совсем неожиданное:
Дядя, ты шалик сейчас видел? Видел? Как он там?
У меня аж мурашки по коже пошли, я онемел, не зная, что ответить. Меня спасли женщины; они быстренько увели мальчика. Вновь укладывая, они ему наперебой о чем-то говорили; наверное, свою сказку. Однако я уже не слушал, не мог, не хотел, я устал, глаза слипались, а я боялся, боялся заснуть, боялся увидеть шарик. Да, я заснул, я куда-то провалился иль улетел, а вокруг какие-то странные картины и видения; мне и страшно и интересно, а в целом, я зачарован происходящим, я в сказке и потом шарики, многомного красных, ярких шариков на фоне безграничного чистого голубого неба, и я парю средь них, и так легко, и так приятно, и звучит какая-то странная, обрывистая, как горный ручей, музыка, но удивительное дело, именно эта, вроде бы нескладная мелодия, как раз гармонирует с моим средьнебесным состоянием.
Т-р-р-р! жесткая пулеметная очередь. Я вскочил. В жилище светло, свистит чайник, и мальчик прямо передо мной со скрипкой в руках; такой красивый, с золотистыми кучеряшками; и прямо в глаза мои смотрит, и он уже раскрыл рот, желая что-то меня спросить, но я не удержался и опередил:
Твой шарик красный был?
Он только кивнул, и уже глядя исподлобья, насторожился:
А вы там моих папу и маму не видели?
Словно озноб прошелся по моему телу, до самой пятки.
Откуда ты знаешь, что я видел? вырвалось у меня.
Иди сюда, отбирая скрипку, бабушка отвела мальчика, давайте чай пить, и, видимо, реагируя на мой ошеломленный вид: Не от мира сего. Удивительный ребенок.
Без чая меня не отпустили, и сидя у разбитого стола, пытаясь избежать взгляда мальчика, я уводил глаза, будто осматривал убогость жилища.
Вам жалко нас? вновь поразил меня вопрос мальчика, и в его голосе был столь явный упрек, что я не нашелся, как ответить. А он в том же тоне продолжил: Ничего. Жизнь, как сказка. Правда, бабушка? А в сказке конец всегда счастливый.
Он сидел на колене у пожилой. И неожиданно вывернул голову в ее сторону и, как только он умел, глянул в ее тусклые, выцветшие глаза под линзами очков:
А разве конец может быть счастливым? Ведь это все же конец?!
Ешь, ешь. Чай остынет.
Мы все потупили взгляды.
Быстро опорожнив стакан, что-то невнятно говоря в благодарность, я стал прощаться, обещая на днях вернуться.
Вы сказку не знаете; значит, больше не увидимся, почему-то постановил мальчик при расставании.
Вместе с Розой я ушел. Дворами, тропинками, она вывела меня прямо к такси, к старенькой машине.
Он знакомый, указала она на водителя. Надежный, все ходы знает.
Действительно, миновав все блок-посты, мы выехали за город, вроде вздохнули свободней, и тогда водитель примерно мой ровесник, звали его Пайзул, вдруг спросил:
Роза твоя родственница?
И пока я пытался что-то объяснить, он продолжил:
А мальчика видел? Как играет на скрипке, слышал?.. Жалко. Странный, удивительный ребенок!
Да, лишь это смог сказать я, и только тогда, по скрежету пыли на зубах, по пороховому смраду во рту я ощутил запах, жестокость и ужас войны.
В родное село не пускали. Вкруговую блокировано, всюду танки, солдаты, в небе вертолеты, где-то стреляют, «зачистка». Однако Пайзул оказался общительным и пробивным малым, нас пропустили. А дома по мне с ума сходят, думали пропал.
Поддался я мольбам стариков, на следующий же день окольными путями покинул воюющую Чечню и вылетел в Москву. Знал, что мой должник в Москве, у своей семьи, к Новому году обязательно объявится. А мне как раз к Новому Году надо было погашать банковский кредит.
Видимо, война меня озлобила; действовал я жестко, решительно. Словом, мои финансовые проблемы в основном утряслись. И, правду сказать, не на Новый год, а в первые дни января 1996 года я твердо собирался в Грозный: мальчик звал, ой как звал; и шарик, этот красный шар, каждую бессонную ночь пред глазами являлся. И купил же я уже билет, и уже готовился вылетать, как позвонили из Чечни: близкий родственник осколками ранен, везут в Москву на операцию.
И тогда и сейчас я могу что угодно городить, но дело в одном смалодушничал. И пока я вновь собирался в Грозный, кончилась зима. А весной в город вошли боевики, точнее, они всегда там были, но до того враждующие стороны как-то вроде уживались. А тут вновь масштабные бои в центре Грозного, и я туда уже не сунусь, боюсь; все дни смотрел в телевизор, может, хоть дом, где «Детский мир» покажут.
Не показали, и вроде улеглось. И тогда я не поехал в Грозный. Действительно, были дела готовился к предзащите. Так и лето пришло. А в августе вновь на город напали боевики, вновь там война. И все же есть конец. Подписали дружеский договор. Российские войска ушли. В Чечне вроде мир, вроде свобода.
Как раз в октябре я защитил диссертацию, и еще с недельки две оформлял бумаги, а потом, уже поздней осенью, наконец-то добрался до освобожденного Грозного.
О, ужас! Что я вижу! Да ничего я не вижу. «Детского мира» нет, блокпоста нет, мостов нет, ничего нет. Лишь пустырь, словно и не было здесь громадных строений, не было города, не было людей.
Не найдя утешения на земле, я глянул в небо, вдруг там шарик. А небо низкое, мрачное, холодное, время вновь к зиме.
А тешил себя иллюзией, что бабушка «Учитал», Роза и Мальчик скорее всего ушли, когда здание «Детского мира» сравнивали с землей. И правда то, что я пытался их найти. А время летело, и я понял, что больше я Мальчика не встречу. Да оказалось, что я с ним и не расставался, эти, как звездочки, глаза, всегда передо мной. И я хочу, я очень хочу, чтобы Мальчик и с вами не расставался, чтобы был со всеми с нами. Всегда!
Смогу ли? Не знаю. Но душа болит, и я, как Бог даст, постараюсь донести до вас эту сказку как жизнь, или жизнь, странную, как сказка.
Глава первая
Даже маленький Мальчик знал, что все к Земле притягивается, ею держится, к ней стремится, а тут случилось неладное, удивительное.