Сидя в одиночестве в своей каюте, я не мог прогнать из головы мысль о том, что с каждым оборотом винтов мы уходим все дальше от безопасного района. Я вынужден был сознаться себе в том, в чем я не признался бы никому другому.
Я боялся»
Все припомнилось мне в несколько стремительных секунд, и стало не по себе на мгновение, когда всплыли в памяти эти слова американца.
Как-то будет у нас?
Я оглянулся.
В отсеке стояла, как и прежде, тишина. Ребята переглядывались молча, и, чувствовал я, трудно им вымолвить сейчас хоть слово. Слишком внезапным для всех нас было то, что довелось нам услышать.
Полюс все-таки!
Полюс, значит, сказал, наконец, Крикуненко, и странно прозвучали эти его словаполуутверждением, полувопросом. Полюс все-таки и засмеялся как-то озадаченно. А и наградила же нас, братцы, судьба службой! Нынчездесь, завтратам Суток не прошло, как толковал я с одним знакомцем насчет того, чем после службы займусь, а сегодня вон как оборачивается
Новый мой приятельФедя, товарищ по службе и сосед по кубрику, салажонок, такой же, как и я сам, восторженными глазами смотрел на нас, и что-то шептали его дрожащие губы. Вид у него был такой, словно наградили его самой высшей наградой, а он никак не мог поверить в счастье, доставшееся ему.
Молишься, что ли? полюбопытствовал Скворцов, старший нашего отделения торпедистов.
Да нет же Федя обернулся. Весь он прямо светился от волнения и радости, щеки его даже густым румянцем пошли. Вы только подумайте, ребятаполюс! Вот расскажу кому-нибудь домане поверят, честное слово! Из нашей деревни и до моря-то никто еще не добирался, в глаза его не видел, а про полюс я уж молчу
Девчонки с ума сойдут, когда домой этаким арктическим героем заявишься, подмигнул Крикуненко. Та, которая отказала, прямо изведется вся. «Ах, зачем я, скажет, такому парню отказала!..»
Да бросьте вы, товарищ, мичман! Федя зарделся густо, как небо на зорьке. Скажете тоже!..
А что? Вполне возможно. И получится, Федя, из твоего героизма чистой воды драма. Сна лишишь человека, жизнь ему разобьешь А вообще, если без шуток, счастье нам дай боже какое выпало. Мы, выходит, космонавтов не хуже
Еще ничего не выходит, уточнил Скворцов. Потому что до полюса дойти надо. Дойдемвот и увидим тогда, что из этого выходит
Крикуненко слегка покраснел и оглянулся украдкойкак остальные скворцовскую подначку расценивают? Посмеются над ним, мичманом? Нет ли у них думки такойразмечтался, мол, мичман, забора не перепрыгнул, а «гоп» кричит?.. И показалось мичману Крикуненко, что есть такая думка у матросовишь, ухмыляются! и сразу он посуровел.
Вот и я говорюполюс еще взять надо. А поскольку полюс так и останется полюсом, а у нас, кроме всего прочего, другие задачи естьдавайте об этом и подумаем. Ты вот подначивать мастер, Скворцов, а пыль с аппаратов сегодня не убрал и электрохозяйство наше как следует не проверил. Пришлось мне следом за тобой со щетками да отвертками лазить.
У нас всегда с техникой порядок, обиделся Скворцов. Ни разу еще у торпедистов приборы не отказывали. И к тому же я все проверял.
А перед выходом еще раз надо было, упорствовал Крикуненко. Вдруг что откажет! Греха не оберешься. Тем более что у нас адмирал на борту. Ты на него не гляди, что спокойный он, тихий да вежливый, а так отметит по первое число, что аж до самой демобилизации помнить будешь И вы, салажата, нечего скалиться. Давай все до кучи, пока время естьмалый аврал устроим. Заодно посмотрю, как вы тут себя чувствуете. А то приходит с берега этакий гвардеецорел орлом, а за какую ручку при случае ухватитьсятолком не знает. Давай-давай, зараз я вам экзамен устрою
Ностранное дело! вовсе не обидным показалось ворчанье нашего мичмана. И, занявшись через несколько минут контрольной проверкой боевого хозяйства, я подумал, что вовремя и мичман и старшина Скворцов остудили нашу мальчишескую радость. Мы все-таки не на прогулке, лодка есть лодка, и боевая задача остается вопросом номер один, и вообще полюсэто работа. А ее, работы, по горло.
«Что ж, отец, думал я. Вот и началось у меня по-настоящему то, о чем ты мечтал. Твоей дорогой шагать начал»
И вдруг пришла новая мысль: если лодка, на которой погиб отец, и лодка Гаджиеваодно и то же, и если, как утверждает легенда, они в самом деле ушли во льдыможет, удастся нам хоть следы их найти там, дальше на север
Час спустя прошла по лодке новая весть: на атомоходе обнаружен «заяц». Им оказался Володя Резниктоже первогодок, его назначили к нам на полмесяца раньше меня, но работал он пока в береговой командепривыкал к кораблю. В тот вечер, когда сыграли тревогу, Резник выполнял какую-то работу на борту, и когда прозвучала команда «Всем посторонним на берег!»он ее якобы не услышал. В трюме, где он работал, были такие уголки, где и в самом деле можно не услышать команду.
В море, когда мы уже ушли на глубину, Володя обнаружил себя.
Резника немедленно вызвали к командиру.
В каюте Жильцова был в это время Петелин.
Жильцов смотрел на матроса сердито.
Зачем ты это сделал? Ты и в самом деле не слышал команду?
Слышал. Резник опустил голову. Я хотел вместе со всеми. Я думал, что пригожусь
Ты знаешь, что совершил тяжелейший дисциплинарный проступок?
Знаю. Я вместе со всеми хотел. Я ведь на лодку назначен, так ребята в море, а мне на берегу?
Петелин не вмешивался в разговор, молча наблюдал за Резником и мысленно пробовал поставить себя на его место. Конечно, матрос нарушил дисциплинутакое прощать нельзя. Но если оставить в стороне соображения чисто служебные и подойти к событию чисто по-человечески, Резник был по-своему прав, и его можно было понять. Не уйти в плавание, считаясь фактически членом экипажа, это оказалось Резнику не под силу. Адмирал Петелин поймал себя на мысли, что на месте Резника он поступил бы так же. И если уж быть честным до концанечто подобное сделал он сам в его годы, и с того случая и стал моряком, решив ценой проступка свою судьбу.
Но все-таки проступок-то совершен? И его нельзя оставлять без последствий.
Вы понимаете, что вы наделали, матрос Резник? Из-за вас я обязан лечь на обратный курс и вернуться. Жильцов в сердцах даже кулаком по столу стукнул. Но это кончится тем, что лодка не выполнит свою задачу, и на весь экипаж ляжет позорное пятно
Резник побледнел.
Так что возвращаться в общем уже нельзя. С электричек «зайцев» просто снимают на ближайшей станции. А куда я вас дену?
Делать-то умеешь что-нибудь? спросил Петелин.
Пошлите меня в трюмную команду, товарищ адмирал! Я могу вахту нести. Проэкзаменуйте меня!
Добро, заключил Петелин. Идите к старшине, он определит место службы. А домой вернемсяо вашем проступке еще поговорим.
Есть!
Резник даже задохнулся от радости и, еще не веря в случившееся, посмотрел на адмирала. Лицо его показалось Резнику сердитым и хмурым, но адмирал отвернулся быстро, и матрос не успел заметить виноватого выражения в его глазах. Может, командир лодки и решил бы дело иначе, думал Петелин; выходит, второе нарушение допустил он сам, и от этого адмиралу стало неловко, но он не хотел, чтобы эту неловкость заметили другие.
Из рабочих? спросил он Жильцова, когда Резник ушел.
Да. Сам в военкомате просился на флот.
«Биографии у нас с этим матросом начинались одинаково», подумал Петелин и усмехнулся: кто знает, может, когда-нибудь и Резнику придется решать судьбы будущих «зайцев». Петелин попытался представить себе в этой роли молоденького Резника и рассмеялся, вспомнив, каким мальчишеским испугом были полны глаза первогодка, когда он уяснил, чем может обернуться всему экипажу его самовольство.
От этой мысли адмиралу стало легко, чувство вины исчезло; он был уверен уже, что поступил с Резником правильно, и, покидая каюту Жильцова, Петелин тихо, про себя, пропел даже:
По всем океанам и странам развеем
Мы гордое знамя труда
Жильцов вызвал замполита.
Чепе на лодке.
Какое? Где? Капитан-лейтенант Штурманов озадаченно сощурился и потер по привычке переносицу.
«Заяц» обнаружен.
Откуда?.. Шутите!
Садись, расскажу.
И Жильцов поведал ему о случае с Резником.
Происшествие серьезное, но не чрезвычайное, успокоился Штурманов, я думал, похуже что-нибудь. А «зайцем» Резника назвать нельзя. Сами посудите. Не на легкую прогулку он добровольцем пошел Но, с другой стороны, и грубое нарушение дисциплины. Самовольство.
Как же быть в этом случае?
Пусть службу несет, как все. Дело ему найдется. А когда вернемся, решим.
Они с минуту молчали. Потом Штурманов заторопился по делам.
На пороге он остановился, озадаченно пожал плечами.
«Заяц» на атомной лодке! Смешно!..
«Заяц»! хохотали по кубрикам.
Когда мы после вахты уже укладывались отдыхать, на лодке объявили тревогу. Акустики доложили:
Слышим шум винтов!
И сразу вспомнили все, что в ответственный поход вышла наша лодка, и шум мгновенно затих, и воцарилось тревожное ожидание.
Кто там идет над нами? Чьи гидрофоны пытаются нащупать нас под водой?
Дрогнула, накренилась под ногами палубаэто лодка стремительно пошла на глубину. И тут уже не до «зайцев» и не до смеха.
Замер на лодке шум, замерли на боевых постах наши товарищи.
Может, не один час им придется играть в прятки с преследователем. Они заступили на наши места и продолжают нелегкую подводную нашу работу.
Уходя от шума чужих винтов, приборы долго и цепко «держали» внезапно появившуюся «цель»до тех пор, пока она не осталась где-то сзади по курсу.
Пока известие это не обошло всех отсеков и кубриков, никто не уснул.
Ушли! вырвался у всех вздох облегчения.
Ну как? это было первое, о чем мы спросили Женю Красовского, когда он сменился с вахты.
Да никак, усмехнулся старшина, отбой панике! Тренировка быладля акустиков. Настоящее потом начнется
Красовский по сравнению с нами, первогодками, подводник старый, и его, конечно, чем-нибудь удивить трудно. А может, он просто не хотел виду показывать.
Одно стало мне ясно: лодка вела себя как надо, и механизмы работали надежно.
От этой мысли стало веселее на душе, и с легким сердцем я уснул.
Глава 4Один плюс один. Ученые с голубыми воротничками. Профессор атомных дел. «Железный Рюрик»
Есть одно неудобство в нашей подводной службе.
Лодка идет на глубине. Идет день, другой, неделю И все это время ты света вольного не видишь. Не ощущаешь теплоты солнца, не можешь насладиться чистым холодным сиянием полуночных звезд. А как хочется после вахты выбежать из отсека на верхнюю палубу, несколько глотков морского утреннего воздуха вдохнуть! Но этого нам не дано. Вернее, мало отпущено по нормам довольствия службы.
Наша лодка уже несколько суток идет на глубине сквозь черную бесконечность подводного мира. Сюда не доходит свет солнца. Здесь вечная тишина.
Конечно, мы этого не замечаем. В лодке светло, тепло, чистый воздух. Никакой глубины не чувствуется. Только приборы напоминают об этом.
У карты, что висит в кубрике на переборке, собрался народ. Стрелка курса указывает прямо на север.
Где мы сейчас идем?
Льды начались уже?
Эти вопросы по нескольку раз задавали мы друг другу в первые дни похода. С этими мыслями мы ложились спать. Они же встречали нас утром. С ними мы шли на вахту. Так бывает всякий раз в начале плавания. Потом привыкаешь ко всему, и походная жизнь становится по-будничному обычной.
Дел и самых разных забот много, но особое внимание уделяется боевой подготовке. Лучших условий, чем дальний и сложный поход, для учебы не сыщешь: обстановка такая же, как в настоящем боевом поиске. Дальний поход для подводникаглавный экзамен. А сдать этот экзамен особенно для нас, имеющих дело с кораблем нового типа, оказалось делом нелегким. Перед атомоходами задачи ставятся в тысячу раз сложнее, чем перед обычными подводными кораблями.
Тревога! Из центрального поста летит команда «Приготовиться!».
Лодка собирается для прыжка.
Замерли в своем отсеке акустики. Для них сейчас не существует ничего на свете, кроме шума винтов пойманного приборами «противника».
Приросли к пульту локатора радиометристы. Для них вся жизнь сейчас сосредоточилась в тревожном мерцании экрана.
Напряжен, как струна, мичман Луня. Он самый главный человек на лодке сейчасрулевой-горизонтальщик. На его плечи падает вся тяжесть работы, когда командир выводит лодку на боевой курс. Только от рулевых-горизонтальщиков, от того, как точно будут держать они лодку на глубине и на курсе, зависит успех или неудача штурманского расчета торпедного удара.
А мичман Луня думает сейчас о старшине Шепелеве и о его матросах. Их задачачтобы ювелирно точно работали гребные винты. Несколько лишних оборотови на секунду отклонится лодка от курса. Всего на секунду опоздает заметить это рулевой-горизонтальщик, на тысячную долю градуса даст отклониться кораблюи работа всего экипажа окажется ненужной.
Мичман Луня бледен от напряжения. Он единственный человек, кто стоя несет вахту в центральном посту. Потому что раньше, чем скажут ему об изменении дифферента лодки приборы, почувствуют это ноги рулевого-горизонтальщика, мгновенно почувствует он перемещение центра тяжести, едва-едва лодка отклонится от курса. Луня стоит спиной к остальным у своих рычагов и маховиков и не видит никого, а в такие тревожные мгновения очень тяжело быть один на один с самим собой
Атомоход стремительно вспарывает толщу воды.
Вся лодка думает о нас, торпедистах, людях из первого отсека. Вся лодка работает на нас. Мызавершение этой работы.
Так тихо у нас в отсеке, что я слышу, кажется, стук собственных ручных часов.
Аппараты товсь!
Есть аппараты товсь!
Паузасекунда, но кажется вечностью.
Выстрелом в радиорупоре:
Пли!
Эхом отрепетовал команду Крикуненко и рванул рычаги на себя.
Лодка стремительно меняет курс.
Только сейчас мне становится предельно понятным, как трудно работать командиру и всем, кто рядом с ним в центральном посту.
Это ведь не над водой, где все видно, где можно определиться визуально, где «противника» видишь глаза в глаза.
Это поиск почти вслепую, сквозь угольную толщу воды: поиск, основанный только на вере в приборы, в свое мастерство и профессиональную интуицию. Это работа невероятной трудности, потому что времени на решение задачи отпускается ровно столько же, сколько и надводному кораблю, а лодке приходится, выполняя те же сложные и стремительные маневры, преодолевать еще и тяжесть тысяч тонн воды, сдавливающей ее гигантским прессом со всех сторон.
Я не успеваю как следует подумать обо всем этом, потому что снова звучит команда:
Аппараты товсь!
И все начинается сначала.
Мы устали на торпедных стрельбах. В кубрике в тот вечер шутили мало.
Перед отбоем в кубрик пришел Чикин. Он был хмур и озабочен. Он ждал, пока соберутся ребята, и похлопывал по колену знакомым всей лодке затрепанным своим блокнотом. Ребята называли чикинский блокнот «кондуитом» и побаивались его, потому что записи в нем ничего хорошего не обещали.
Давайте, ребята, подобьем бабки, сказал Чикин. Пока невеселые у нас результаты, и лучше сразу в них разобраться, чем потом путаться. Потом поздно будет
Кубрик притих настороженно.
Была у нас сегодня торпедная стрельба. Главные запевалы в нейторпедисты, но работала на каждый залп вся лодка Я прошел по боевым постам, поговорил с командирами отделений и боевых частей. Посчитал потом с карандашиком, и вот что у меня вышло
Чикин раскрыл блокнот.
На первом залпе сами торпедисты потеряли полминутызамешкались у приборов. На втором залпе по той же причинедвадцать секунд Мотористы не смогли держать постоянное число оборотовкое-кто у реверса не справляетсяи лодка целых сорок пять секунд рыскала, пока твердо легла на боевой курс. Акустик не сразу взял цельеще полминуты Около трех минут уже набралось, а я остальных еще не считал. Плохо получается, братцы, это мы по надводной цели стреляли; а попадись лодкане думаете же вы, что командир на ней глупее нашего окажется, а команда слабей!.. Да за эти три минуты «противник» поизворотливее от нас бы труху оставил!