Изверг ты, господин Шукшеев! От дочери названой отказываешься А Любовь Матвеевна так-то ласково про тебя говорила
Прочь! Прочь!..
Мужчина выхватил у возницы кнут, стал хлестать Анастасию.
Любушку зашатало это же Елизар Лукьянович.
Ирод проклятый! заголосила Настя-сестрица. Пропала Любовь Матвеевна
Ишь, еще Любовью Матвеевной величает. Дерьмо она, не Любовь Матвеевна, гудел Шукшеев. Погоди, доберусь до самозваной купеческой дочери, сучки большевицкой. Поглядим, как она у меня запляшет.
Любушку трясло. Она еще не успела как следует рассмотреть Шукшеева, но мысленно ясно представила его злое лицо. Что же делать? Как поступить? Кинуться ему в ноги, молить за себя и за Настеньку? Так ведь не смилуется. Уж кого-кого, а Елизара Лукьяновича Любушка хорошо знает.
Последние подводы прогромыхали в проулке, обоз полностью втянулся в махтолинскую улицу. Настя-сестрица и тарантас с Шукшеевым уже отдалились от Любушки больше чем на три двора, а жуткий Анастасиин голос все еще раздавался будто рядом:
Казак лихой меня вызволит Я живучая Уходить надо. Скорее Казака искать нашего
До Любушки наконец дошло это ее Настя-сестрица уходить уговаривает. Это же она про Тимошу казака лихого кричит Любушке. Нужно бежать из села, искать партизан.
Откуда взялись сила и решительность. Любушка забарабанила в забор: может, добрые люди живут, не откажут в помощи. Почти в двух шагах отворилась калитка, из ограды показалась женщина.
Тетенька, помогите, не дайте пропасть с малюткой. В лес бы мне тропку указали Я не здешняя Семеновцы искать скоро меня будут Спасите нас с малюткой.
О-ох, несчастная! Куда ж ты в тайгу с дитяткой-то?!
Помогите, тетенька. Не дайте пропасть.
* * *
Прибывший из Таежной купеческий гужевой поезд остановился в Махтоле на ночевку. Вереница подвод и тарантасов вытянулась чуть ли не на всю длину станичной улицы. Пока поселковый атаман выяснял, откуда и куда движется обоз, изучал дорожные бумаги, большинство ездовых уже познакомились с хозяевами ближних дворов, загоняли в ограды повозки с бараньими тушами, сыромятью, мешками с зерном, распрягали лошадей, давали им корм, бежали обогреться в избы. Вскоре, кроме двух подвод, атаману некого было распределять на постой: поезд расползся по Махтоле. Поселковый махнул рукой писарю:
Этих давай к Кондюрину и Улетову.
Тарантасы купцов еще раньше разъехались по богатым станичникам.
Шукшеевская повозка на высоких рессорах с кожаным верхом, сопровождаемая Савелием Булыгиным, подкатила к подворью Ерохова. Савелий соскочил с лошади, нырнул во двор. Немного погодя он вернулся с хозяином и прапорщиком Мунгаловым.
Здорова дневали, поприветствовал Шукшеева Ерохов.
Здравия желаем! козырнул Мунгалов.
Елизар Лукьянович с кряхтением, неуклюже выбирался из тарантаса.
Позвольте помочь, услужливо поддержал Булыгин купца, который одной ногой уже коснулся земли, а другую все еще не мог оторвать от подножки.
Когда тяжелое тело Шукшеева полностью сползло с высокой повозки, он наконец принял осанку перед Ероховым и Мунгаловым.
Здорова дневали! опять поприветствовал его Ерохов, но уже с поклоном.
Хмельное лицо прапорщика Мунгалова сахарно улыбнулось:
Рады видеть вас, господин Шукшеев.
Елизару Лукьяновичу тоже бы надобно было улыбнуться, сказать какие-то приятные слова хозяину и прапорщику, но он только промычал озябло: «Тронут вашим радушием». Ему хотелось поскорее в тепло да водки пропустить для согрева души. И настроение бы поднять, испорченное неприятной встречей с арестованной Булыгиным крикливой бабой-большевичкой.
В дом Ерохова Шукшеев попал в самый разгар званого обеда. Войсковой старшина Редкозубов, розовый от еды и вина, сидел за столом без кителя. Он отчаянно работал челюстями, перемалывая зубами баранину. Сотник Трапезников держал перед собой крупный груздь на вилке и на все лады расхваливал хозяйку.
Мунгалов представил купца Редкозубову:
Господин Шукшеев.
Елизар Лукьянович, увидев на спинке стула Редкозубова мундир с погонами войскового старшины, нашел-таки в себе силы улыбнуться.
Имею честь собственной персоной засвидетельствовать вам свое почтение.
Шукшеев э-э-э, запамятовал ваше имя-отчество, оторвался от баранины Редкозубов, поднялся, протянул руку купцу.
Елизар, сын Лукьяна Саввича, пожал Шукшеев руку войсковому старшине.
Приятно, очень приятно!.. А я э-э-э, Редкозубов Ипатий Евстафьевич, войсковой старшина войска Забайкальского. Служу при штабе его высокопревосходительства атамана Григория Михайловича Семенова.
Улыбка на лице Шукшеева расцвела ярче.
Слыхал про вас, как же. Лестное мнение о вас в купеческих кругах, сорвалась с его языка елейная ложь в адрес Редкозубова, о котором раньше он слыхом не слыхивал и сейчас видел впервые.
Редкозубов не остался в долгу:
О вас э-э-э, Елизар э-э-э, Лукьяныч, мы тоже, если сказать по совести, много хорошего знаем. Вы человек дела! Хозяин крепкий! Похвально, скажу вам, весьма похвально.
Сотник Трапезников назвал себя купцу и так же, как и Редкозубов, притворно польстил:
Шукшеева знают в Забайкалье Кого еще знать, как не вас.
Елизару Лукьяновичу поднесли вина. Он извинился:
Не употребляю. А от смирновочки бы с холода не отказался.
Ерохов принес бутылку, налил гостю. После водки Шукшеев совсем отошел от плохого настроения.
Легки вы на помине, Елизар э-э-э, Лукьяныч, сказал Редкозубов, когда купец уселся за стол. Мы, знаете ли, недавно о вас говорили. И скажу вам э-э-э, приятный сюрприз для вас имеем.
Шукшеев насторожился:
Сюрприз? Какой сюрприз? Боюсь я сюрпризов, ваше высокоблагородие.
Понимаю вас, понимаю. Редкозубов даже встал, чтобы придать своему сообщению особую значимость. Милейший Елизар Лукьяныч, у нас ваша дочь с младенцем э-э-э, Любовь Матвеевна!
Дочь?! Любовь Матвеевна!.. будто подстегнутый взвился Шукшеев. Ах, кухарка!.. Ах, дерьмо!.. Это самозванка, а не Любовь Матвеевна. Надо же, и вас она обвела вокруг пальцев
В глазах Редкозубова удивление и смятение:
Не понимаю вас. Почему самозванка? Почему обвела э-э-э, нас вокруг пальцев?..
Не дочь она мне, запальчиво объяснил Шукшеев. В служанках держал я ее. А как связалась с большевиком-совдеповцем, вкусила, видать, собачьей жизни, так ишь чего придумала за купеческую дочь стала выдавать себя. Ишь, сучье семя Где она, эта самозванка? Дайте взглянуть на нее. Где она у вас? Покажите мне ее. Покажите.
Румянец на лице Редкозубова сменился на пунцовую пламень. Войсковой старшина разгневался:
Как она могла?! Я вам скажу, это же И я, старый пень, поверил Он раздраженно позвал своего подручного, не назвав его против обыкновения Василием Фомичом: Вахмистр! Ну, где вы там, вахмистр? Сыщите немедленно Любовь э-э-э, эту женщину с ребенком. И вас, сотник, Редкозубов кинул Трапезникову, прошу принять меры по розыску
* * *
Махтола погрузилась в беспросветную черную ночь. Редко где мерцали в окнах блеклые огоньки. Но в трех местах тьма расступалась перед ярким светом это горели костры у сборной избы, где казаки из конвоя Булыгина обогревались после объезда дворов с подводами купеческого поезда, у въезда в станицу со стороны Ургуя да у моста через речку; там несли караулы охранные посты.
Прапорщик Мунгалов с редкозубовским вахмистром и поселковым атаманом обыскали почти все избы, но самозваной Шукшеевой дочери нигде не нашли.
Куда могла деться, злодейка? скрипел женским голосом вахмистр. Не провалилась же сквозь землю
Как бы не в тайгу дернула, заключил атаман.
С мальцом? По такой холодине? усомнился вахмистр.
Знаю их, большевиков. Они на што хошь отважатся.
Мунгалов сплюнул:
Замерзнет туда и дорога.
А что скажем их высокородию?
Прапорщик махнул рукой:
Ладно, утро покажет, что сказать. А сейчас спать.
Осталось два двора, ваше благородие, предупредил поселковый атаман, Кондюрина и Улетова. Может, проверим все ж?
Мунгалову изрядно уже надоело шастать по ночи, заглядывать в чужие постели. Он колебался:
Два двора, говоришь Помедлил, затем сказал атаману: Сам проверь, доверяем. Если обнаружишь самозванку, тащи в дом Ерохова. Благодарность заслужишь. Он толкнул в бок вахмистра, добавил: Нам с вахмистром посты еще обходить
Когда в дверь кондюринской избы загромыхал кто-то громко и настойчиво, сердце Любушки екнуло: за ней пришли. Она лежала неподалеку от двери между широкой лавкой, заваленной всякой домашней всячиной, и кадкой с водой, не смея шелохнуться, чтобы не разбудить Тимку, не вспугнуть сонно раскидавшихся рядом с ней на полу ездовых мужиков.
На стук поднялся хозяин.
Кого там?
Атаман с проверкой.
Любушка задрожала это за ней, непременно за ней. Она больше не в силах была лежать неподвижно. Ощупала сына, дрожащими руками прикрыла его одеяльцем. «Встану, объявлюсь, билось в ее мозгу, пусть меня одну возьмут. Тимоньку бы не тронули. Люди выходят, вырастят мою кровиночку»
Любушка осторожно встала, шагнула из-за лавки. Хозяйка будто поджидала ее с засвеченной лампой:
Куда тебя?.. Што ты испуганно зашикала она. Назад! Затаись там с дитяткой.
Заворочались ездовые. Один из них задрал черную бороду, сонно поглядел на Любушку, она присела за кадкой.
Вошедший в избу атаман с порога объявил:
Ты, Леха, и жинка твоя, стало быть, знаете нонешние законы: большевиков и иных каких укрывать ныне нельзя, Вот я и пришел проверить, нет ли кого у вас посторонних?
Хозяин поспешил с ответом:
Как нету, есть, вона на полу храпят.
Што за люди? громко спросил поселковый.
Бородач растолкал напарника, пробасил:
Назовись, значитца, хто ты такой. А я, однако, Чернозеров, из станицы Серебровской, в извоз мобилизованный.
Банщиков, из Карымской, протер глаза второй ездовой.
Они по твоему указу у нас на постое, пояснил Кондюрин. Их писарь твой приставил к нам вчерась.
Про то я знаю, прошелся по избе атаман. А других посторонних нет больше?
Дак какие другие. Вот они все тут, сам видишь.
Пока поселковый оглядывал ездовых, постель Кондюриных, хозяйка засуетилась.
Не желашь, Титович, рюмочку? предложила угодливо. Чай, морозно, продрог, гляжу, по ночи колотясь с делами атаманскими.
Поселковый развернулся к двери:
В другой раз. Прощевайте. Уже на выходе из избы он кинул Кондюрину: Завтра, может, снова проверим. С прапорщиком Мунгаловым. Так што гляди, Леха.
После ухода атамана Любушка немного успокоилась. Но уснуть до утра так и не смогла.
А с рассветом махтолинская улица ходуном заходила от топота множества конских копыт. Любушка припала к оконному стеклу: не Тимоша ли со своими ребятами? Хозяин, выходивший на двор за дровами, рассеял ее надежду, сообщил жене:
Слышь-ка, Улита, Трапезников казаков по тревожной поднял. Будто на тракте не спокойно. Допекают, кажись, партизаны. Гонец будто бы прискакал: ургуйцы гарнизон наш на помощь кличут.
Любушка взмолилась хозяйке:
Помогите, тетечка Улита, в лес уйти. Поскорее бы. А то атаман вдруг заявится. Обещал ведь пожаловать с проверкой.
Поможем. Не беспокойся, милая, обнадежила Кондюриха. Пущай обвиднеется малость. Алеха на покос припроводит. Там местечко какое ни есть для жилья тебе с дитяткой. В землянке печь с дровами. Как-нибудь уладишься на времечко.
10
Ночная изморозь на открытых свету сосновых ветвях с появлением солнца истаяла. Лишь в коридорах таежной чащобы по низам на молодой поросли лежал синеющий сумрак пушившегося инея.
Солнце гляделось ярко, но занимавшийся день веял знобкостью. Разгуливался северный ветер, грозящий первым снегом. Противно кричало летавшее над самыми верхушками деревьев воронье. В гуще елового колка зацокала белка. Хрустнул примороженный валежник под ногами сторожкой козы. И дятел: «тук-тук-тук» гулко пробарабанил по сухому стволу и умолк.
Тулагин чутко ловил лесные звуки. Загадал: если вскоре еще раз постучит дятел недолго ждать кого-нибудь из разведчиков.
Дятел не подвел, почти тотчас отбил свою четкую дробь: «тук-тук-тук».
Группу Ивана Ухватеева Тулагин услышал издалека. К расщелине из-за ельника вместе с конским топотом приближался шумный людской гомон.
Тимофей поспешил навстречу разведке.
Ухватеев спрыгнул с лошади, весело доложил:
Прибыли в полном составе. Как видишь, командир, все бодрые и невредимые.
С базара вроде едете, укорил его Тулагин.
Сказал-угадал, рассмеялся Иван, мы и в самом деле с базара. Погляди, сколь товара у нас. Он похлопал по тюкам, мешкам, притороченным к седлам лошадей: Ну-ка, ребята, показывай, что привезли!..
Разведчики принялись развертывать тюки, развязывать мешки, вынимать добротные дубленые шубы, полушубки, мохнатые барсучьи папахи, форменные сапоги, ичиги из бурой кожи, японские карабины, казачьи шашки, сумки с патронами, снаряжение.
Во чего набрали на базаре, щурил в довольной усмешке глаза Ухватеев. И вдобавок погляди, командир, какие кони красавцы-строевики любо-дорого! Каждый в два с лишним аршина!..
Один из бойцов держал в поводу семь заседланных жеребцов-иноходцев.
Откуда все? сухо спросил Тимофей.
Не переживай, командир, народ не грабили. У белых реквизировали. Негаданно получилось. Только мы высунулись к тракту, видим: вот они, семеновцы, прямиком на нас шпарят. Нам, понятное дело, хорониться надобно. Что ж, схоронились в чащобе, где погустейше. Но за белогвардейцами наблюдения, само собой, конешно, не бросаем. Они чуток проехали и к постоялому двору в аккурат приворачивают. Мы тогда с Акимовым, значит, поближе к тракту, это штоб лучше и за беляками, и за постоялым двором вести наблюдение. Остальным ребятам я, конешно, даю команду быть в чащобе на полном боевом. Так вот, смотрим, семеновцы во дворе с коней долой и хозяину страха нагоняют В общем, заканителились в избу, из избы, в ограде туда-сюда. А под конец в баньку повалили. Ну дела!.. Мы, значит, наблюдаем, сами себе рассуждаем: кони заседланные у коновязей, сторож один-одинешенек. Што тут делать? Ну и не удержался я, поднял ребят на «ура» Все сделали честь по чести. Даже без единого выстрела. Я зашел прямо в баню и там, значит, как положено допрос учинил. Понятное дело, они все в растерянности Мы, конешно, вызнали у них все, што нам надо. Во-первых, они конный патруль на Большом тракте. Во-вторых, им за нами, стало быть, приказано следить. Вот, значит, што оно Старший ихний сказал, мол, по наши души ихним начальством две карательные сотни отряжены и даже рота навроде япошек. И тракт теперь и все близкие к нему дороги будто плотно обложены.
В течение доклада Ухватеева Тулагин ни разу не перебил его. С особым вниманием он слушал последнюю часть рассказа разведчика. По ней он старался представить обстановку, в которой на данный момент оказался отряд. Выходило, что семеновцы и японцы взяли партизан в плотное кольцо и теперь, видимо, намертво начнут сжимать его.
Тимофей всецело ушел в себя, всесторонне обдумывая сложившуюся обстановку. Он почти не слышал последние слова доклада Ухватеева:
А беляков мы оставили в бане запертыми, нехай себе дале парятся А от обмундировки ихней, оружия и лошадей, понятное дело, не отказались, потому как отряд наш во всем этом нынче шибко нуждается.
* * *
Третий месяц отряд Тулагина скитался по лесам, распадкам, болотистым приречным еланям, не находя надежного места для зимовки, В окрестных поселках и станицах хозяйничали белые гарнизоны, добровольные дружины самообороны, созданные из местных зажиточных казаков, А вдали от населенных пунктов, в необжитых местах, надолго не осядешь: нет крова, нет пищи ни людям, ни лошадям.
И все же жизнь заставляла время от времени отряд заходить в отдельные селения, чтобы пополниться провизией, фуражом, обмыться, обстираться бойцам, хотя бы сутки побыть в тепле. Но заходы эти почти всегда были безрадостными. Порой они приводили к кровавым стычкам с семеновцами. Жители встречали тулагинцев настороженно, а нередко и открытой враждой. Белогвардейские гарнизоны во много превосходили партизан по штыкам и саблям, так что одолеть их и думать было нечего. Поэтому Тулагин старался не ввязываться а серьезные схватки с белыми и после каждого столкновения сразу же уводил отряд в тайгу.