Вскоре у водокачки появился Моторин с двумя бойцами.
Так что, командир, начинаем? возбужденно заговорил он.
Начинаем, выплеснул последний керосин Тулагин. Кто подрывать будет?
Хмарин, приглушенно позвал Моторин. Готовы гранаты?
Готовы.
«Опять Хмарин?.. Молодец парень! На все руки мастер: и рубака в бою что надо, и по части подрыва», подумалось Тимофею, а вслух он сказал Глинову:
Отпускай пленных.
Когда взвод на мелкой рыси вышел из перелеска и развернулся фронтом к железнодорожному полотну, ночь раскололась от взрывов: одного, второго, третьего Водонапорная вышка рухнула, взметнув в черное небо яркие гроздья огня, здание водокачки охватилось огромным султаном пламени. Одновременно и здесь, с пади, и там, с хребта, на станцию, на запасные пути, где спали в вагонах-теплушках семеновцы, накатилось дружное «ура».
Белые встретили конников тулагинской сотни, неожиданно атаковавших станцию с тыла, разнобойными выстрелами сторожевых постов. И только когда взвод Моторина завязал настоящий бой на окраинах маневровых путей, в стане белоказаков затрубили тревогу. В районе позиций отряда Кашарова отозвались винтовочные залпы, видимо, полковая кавалерия ударила по баргутам, помогая пехотинцам выйти из кольца.
Тимофей громко отдавал приказы на скаку:
Обходи эшелоны слева! Окружай главное здание!
Бойцы знали, Тулагин в бою будет подавать ложные приказы, чтобы сбить с толку семеновцев пусть думают, что станцию штурмует не менее полка.
Конники как угорелые носились между эшелонами, бесприцельно стреляли в темноте по теплушкам, создавая панику. Кто-то бросил гранату, она рванула в самой гуще выскочивших из вагона белогвардейцев.
Вперед! Крро-оши гадов!
На противоположном, южном конце станции вовсю шумели бойцы первого и второго взводов под командованием Субботова. Но там уже серьезно заговорили белые пулеметы. Чувствовалось, семеновцы пришли в себя и сообразили, что атакованы небольшими силами.
Тимофей понимал, долго «гулять» по станции сотне не придется: белогвардейцы быстро опомнятся. К тому же взошла луна это не на руку тулагинцам. Пора уносить ноги. Поставленная задача, пожалуй, выполнена.
Вслушиваясь в шум боя, Тимофей улавливал, что на позициях отряда Кашарова стрельба затухала, значит, прорвались пехотинцы. А здесь, наоборот, она только разгоралась. Еще немного и сотня окажется внутри растревоженного белогвардейского улья, выбраться из которого будет нелегко.
Тулагин передал через Моторина теперь уже не ложный приказ: «Немедленно отходить!»
Еще с вечера было условлено, что после выполнения задачи бойцы должны десятками выходить из боя и самостоятельно добираться до Колонги. Там был назначен сбор на рассвете. Однако, разгоряченные успешным налетом, конники третьего взвода устремились к центру станции, чтобы соединиться с остальными.
Назад! кричал Моторин. Куда погнали? Назад!..
Его голос заглушила длинная пулеметная очередь. То, чего боялся Тимофей, случилось крышка «улья» захлопнулась. Моторинцы сначала соблюдали порядок десятков. Вытянувшись в цепочки, они на рысях носились в узких проходах между стоящими на путях теплушками, избегая открытых мест. Но затем десятки рассыпались. У пакгаузов теплушек не было, и бойцы, бесшабашно выскочив на простор, попали под губительный огонь бронепоезда.
Тулагин поскакал к пакгаузам, чтобы вернуть моторинцев. Здесь было жарко, с лошадей уже попадало несколько человек. Тимофей сам чудом уцелел от пулеметной очереди. Он резко рванул поводья, вздыбил Каурого, который почти на месте, на одних задних ногах, развернулся назад.
Отходить! во всю глотку гаркнул Тимофей, бросая коня в тень ближайшего эшелона.
Но отход был отрезан. Впереди дышащие смертоносным свинцом пулеметы бронепоезда, сзади залегло между путями до роты белоказаков, справа пакгаузы, а слева, что крепостная стена, стояли длинные товарные составы.
Конники, яростно отстреливаясь в бешеном аллюре по страшному четырехугольнику, не находили из него выхода.
Примерно в таком же положении оказались первый и второй взводы. У них, правда, нашлась отдушина. На южной стороне станции эшелонов с войсками не было, лишь один товарняк стоял на основном пути. Между ним и главным станционным зданием образовался своего рода коридор. Им умело воспользовался Газимуров. Тимофей заметил, как бойцы второго взвода по двое, по трое ныряют в этот коридор.
Моторинцы находились в худшем положении. У них не было отдушины, а на лошади товарняк не перемахнешь.
Пренебрегая опасностью, Тимофей кружил по четырехугольнику, охрипшим голосом подавал команды:
Спешиться! Уходить под поездами!
Более верного решения сейчас, пожалуй, не найти.
Бросай лошадей! Под вагоны! снова и снова старался он перекричать шум боя, хотя наверняка знал, что кавалерист ни за что не бросит коня.
Моторин тщетно искал разрывы между эшелонами, чтобы вывести через них из кромешного ада оставшихся в живых своих товарищей. И вдруг он как-то неестественно дернулся в седле, упал на бок.
Взводный ранен! услышал Тимофей взволнованный голос Хмарина.
Тулагин тотчас бросился на помощь Моторину, закричал неистово:
На землю его, на землю, мать вашу
Это подействовало. Бойцы соскочили с лошадей, подхватили раненого командира, растаяли в темной щели под вагонами.
Адский четырехугольник постепенно пустел. Полностью ушел из-под огня со своими людьми Газимуров. Увел своих ребят Субботов. Разными путями покидали станцию уцелевшие бойцы взвода Моторина. Теперь и Тулагину можно уходить.
Он уже хотел нырнуть в примеченный им просвет между двумя ближайшими товарняками, но тут из-под вагона, прямо перед его носом, вылезли два белогвардейца с карабинами наперевес. Тимофей дважды разрядил в них револьвер и пришпорил лошадь вдоль состава. Вслед громыхнул выстрел, пуля просвистела где-то у плеча. Второй выстрел сорвал с головы фуражку. «Не в Каурого, только бы не в Каурого»
Широкий проем между составами Тимофей увидел, когда уже почти проскочил его. Стал разворачиваться и опять столкнулся с семеновцами. В горячке не разглядел, сколько их. Стрелять не стал, дорога каждая секунда. Он резко рванул на себя поводья: Каурый с храпом вздыбился и тут же от острых тулагинских шпор буквально перелетел через ошеломленных белогвардейцев.
Лошадь вынесла Тулагина за станцию, когда луну прикрыла облачная хмарь. Потянуло сырой прохладой, приятно освежавшей мокрое от пота лицо. Он перевел Каурого с галопа на умеренный бег, затем на ускоренный шаг. Конь тяжело дышал, но не фыркал, будто понимал, что опасность полностью не миновала. Тимофей ласково гладил взмыленную шею лошади, благодарил тихонько: «Век буду помнить твою службу, Каурушка. От верной погибели спас ты меня нынче. Век буду помнить»
Тулагин ехал падью. Это была та самая падь, по которой полтора часа назад он со взводом Моторина несся в атаку на станцию. Только атаковали они несколько ниже. Тимофей определил это по тому, что догоравшая водокачка осталась от него слева.
Станция утихомирилась. Умолкли пулеметы. Лишь изредка вспугивали ночь отдельные выстрелы где-то на южных путях.
Тулагина мучила тяжелая дума, о ребятах. Сколько их полегло сегодня? Конечно, без жертв навряд ли обошлось. Но потерь могло быть все же меньше, если бы Тимофей своевременно остановил моторинцев. Только как он мог остановить их?..
* * *
До Колонги Тимофей добрался к рассвету без особых приключений. Было еще темновато, но он все же различил у поскотины возле горбатого омета прошлогодней соломы группу верхоконных. «Наши», шевельнулась в душе радость. Проехав немного, насторожился. Слишком смело и весело гомонили верхоконные. Придержал лошадь, прислушался: не похоже, что это ребята из его сотни.
Тулагин отвернул от поскотины к черневшему невдалеке колку.
Но его уже заметили. Один из верхоконных приподнялся с винтовкой на стременах, взял Тимофея на мушку. Двое отделились от группы, поскакали наперерез Тулагину.
Стой! донесся до него чужой голос.
Теперь сомнения не было это семеновцы. Тимофей погнал лошадь в намет.
Выстрела он не услышал, но то, что белогвардеец не промахнулся, сразу понял по судорожному рывку Каурого.
Лошадь рухнула на землю правым боком и подмяла под себя Тулагина. Как ни силился Тимофей высвободиться из-под безжизненного, но все еще горячего тела Каурого, сделать ему это не удавалось. И револьвер вытащить из-за пояса он никак не мог. А два белогвардейца уже спрыгнули с коней, налетели с обнаженными шашками.
Прискакали еще трое. Один крупный, мордатый детина с хрустом заломил руку Тимофея за спину, другой низкорослый, толстый уцепился за вторую руку и что есть силы тянул на себя. Тулагина пронзила резкая боль. Но он не вскрикнул, только желчно выругался.
Раздерешь его, оттолкнул низкорослого семеновца третий белогвардеец, видимо, был за старшего у них.
Вместе с мордатым они вытащила Тулагина из-под Каурого. Приземистый увидел у Тимофея смит-вессон за поясом, кинулся за револьвером. Хотя руки у Тимофея были заломлены, он все-таки изловчился и поддал толстяка носком сапога под дых. Тот болезненно схватился руками за грудь, упал на колени.
Мордатый сбил с ног Тулагина, на Тимофея посыпался град ударов. Белогвардейцы били его чем попало: кулаками, ногами, прикладами. А отдышавшийся толстяк выхватил шашку, растолкал казаков: «Дайте рубану! Дайте, я его» Но старший не дал. Он властно прикрикнул на разъярившихся подчиненных:
Прекратить! И когда те отступились от Тимофея, добавил рассудительным тоном: Нельзя до смерти. Ненароком он важная птица у красных, вон и наган с надписью Есаулу Кормилову нужны такие. Так што живым его надо доставить в Серебровскую.
2
Удар в лицо был сильный со всего плеча. Тимофей его выдержал, устоял на ногах.
Он был связан и не мог утереться от хлынувшей изо рта крови, лишь с захлебом выхаркался на пол просторной гостиной атаманского флигеля.
Измываешься?.. прохрипел с ненавистью. Бьешь беззащитного? Только и умеешь, видать, издеваться над пленными. В бою бы ты со мной встретился
Тот, кому адресовал Тимофей свое негодование, стоял подбоченившись напротив него шагах в трех-четырех. Это был есаул семеновского авангарда приземистый, плотнотелый, с бронзовой плешью на голове. У него было характерное лицо: высокий отвесный лоб, большие, слегка выпученные зеленистые глаза, тонкий нос и крупногубый, будто вспухший рот. Скуластые щеки и полный подбородок, испещренные мелкими угревыми бугорками, неприятно лоснились от мази.
Есаул держал в руках увесистый Тимофеев револьвер, читал гравировку на его ручке:
«Тулагину за революционную храбрость! Дальше нарочито растянув по слогам: Ве-ер-ша За-бай-каль-я. Поморщился. Смит-вессон». Бедноваты большевики, старьем награждают своих героев.
Насмешливые нотки в словах есаула плохо скрывали сдерживаемую ярость. Он, видимо, чувствовал это и потому заставлял себя улыбаться. При улыбке щеки растягивались вширь, брови поднимались на лоб, но глаза не фальшивили в них играли злые огоньки.
Значит, за храбрость ваш военно-революционный штаб вессоном тебя наградил? не глядя на пленника, проговорил есаул. Выходит, много загубил ты наших.
Тимофей сплюнул кровавым сгустком:
Выходит, так.
Рот есаула нервно дернулся. И сам он в тот же миг стремительно подался вперед и неожиданным коротким прямым тычком поддел Тулагина чуть выше пояса. Тимофей охнул, скорчился от острой боли. Новый резкий удар разогнул его и отбросил к двери. В голове зазвенело, гостиная стала переворачиваться.
Но и на этот раз Тимофей не упал от тяжелого кулака семеновца, В полуобморочном состоянии он сумел-таки удержать равновесие. Шатаясь, словно пьяный, нащупал спиной дверную притолоку, уперся в нее лопатками.
А есаул уже сидел за столом, на котором возвышался узкогорлый графин с самогоном, стояла черепяная миска с нашинкованным салом и печеными яйцами. Рядом вытянулся в струну хозяин флигеля поселковый атаман в погонах урядника.
Есаул, кивнув на Тулагина, сказал поселковому:
Припоминай, Шапкин, может, где видел его. После паузы бросил Тимофею: Пришел в самочувствие слава богу!
В бою я показал бы тебе самочувствие, через силу разжал запекшиеся губы Тулагин.
Видали героя?! ощерился, впервые за все это время подал голос развалившийся на низком диване молодой, интеллигентного вида поручик, затянутый хрустящими ремнями портупеи. Уж не на дуэль ли он вызывает вас, Роман Игнатьевич?
Есаул хлебнул самогона, зажевал яйцом.
Таких, как ты, не обходил я в бою стороной. Зрачки его глаз потемнели. Вдоволь порубил вашего брата. Ни перед кем не пасовал. А уж перед тобой-то
Тимофей смотрел на него с презрением:
Оно видно, какой ты смельчак. Меня вон, прежде чем к тебе доставить, связать велел.
Уязвить меня хочешь? Есаул потянулся из-за стола почти вплотную к Тимофею: Чем командовал у Лазо? Взводом, сотней, полком? Возможно, чин большой имеешь?
Чем командовал не тебе знать, с вызовом ответил Тулагин. И чин имею не меньше твоего.
Вот как! растянулись в усмешке щеки есаула. Слышишь, Калбанский, обернулся он к интеллигентному поручику, пленный наш не ниже меня в звании. И Тимофею: По происхождению из казаков или из товарищев рабочих будешь?
Из казаков, но не из тех, что ты, угряк.
Есаул владел собой. Он не взвился от оскорбительных слов Тулагина, хотя стоило это ему больших усилий. Болячки на его лице налились краснотой, глаза блестели гневом.
Шапкин, позвал он поселкового атамана. Присмотрись-ка еще хорошенько к нему, может, все же признаешь.
Урядник пожимал плечами:
Нет, никак нет. В нашей округе таковского не припоминаю. Видать, из аргунских.
Крупногубый рот есаула тронулся гримасой.
Из аргунских? Я сам аргунский Голос его дрогнул. Неужель мой земляк?! И тут же сорвался на высокой ноте: Сволочь! Христопродавец!..
И удар. Теперь наотмашь. Тулагин опять захлебнулся кровью.
Ох, сука! со стоном вырвалось из его груди. Шашку бы мне
Есаул рассмеялся. На этот раз, кажется, натурально.
Шашку тебе. Не шутишь ли, бедолага? Или ты всерьез? А что, Калбанский, давайте дадим ему шашку. Я не прочь с ним сразиться.
Да бросьте, Роман Игнатьевич, потеху играть с этим «товарищем».
Почему потеху? Они ведь, комиссары, кем считают нас, офицеров? Белоручками на солдатском хребте, так сказать, жизнь себе устраивающими. Что мы можем? А вот-де только на парадах гарцевать да подавлять беззащитных рабочих. А себя кем считают? Людьми великой армии труда, борцами за свободу и народное счастье. И получается, что они, революционеры, смело бьются за своя пролетарские идеалы, а нам, контре, защищать вроде нечего, кроме как дрожать за свои шкуры Не так ли? закончил есаул обращением к Тимофею.
Так, выдохнул Тулагин.
Вот я и хочу не на словах, продолжал есаул, а на деле доказать борщу революции, что мы умеем не только гарцевать на парадах. Он поманил пальцем Шапкина: Развяжи-ка его, атаман, пусть придет в себя маленько. Воды, полотенце дай, разве не христиане мы.
Урядник не очень охотно исполнял приказание. Он не спеша освободил от веревки заломленные за спину Тимофеевы руки, затем зачерпнул из латунного бака воды глиняной кружкой, обмакнул в нее полотенце, подал пленнику.
Не узнаю вас, Роман Игнатьевич, дивился интеллигентный поручик Калбанский. Раньше за вами такого не водилось, чтобы туалет устраивать большевикам перед тем, как на тот свет их отправлять.
Совершенствуюсь, глаза есаула блестели. Раньше простейшего нам недоставало гуманистической эстетики в самом элементарном виде. Ну и потом, сегодня ведь случай особый: выхожу на поединок с таким «героем», а у него страх на что харя похожа.
Со двора атамана Шапкина Тимофея вывели на большую, вытянутую в длину площадь два казака с карабинами. Он жадно глотнул свежего воздуха голова на мгновение пошла кругом, ноги подкосились. Один из конвоиров придержал его за локоть, буркнул сожалеючи: «На ладан, паря, дышишь, а все туда же»
Переведя дух, Тимофей обрел устойчивость, спросил белогвардейца: