Чернозеров сутками отсутствовал: уезжал в Серебровскую, к Лосиному ключу к Субботову. Заимка всецело оставалась на невестку. Варвары на все хватало. Она успевала варить, за Тимофеем ухаживать, управляться с коровами, телятами и с овцами, косить траву на лугу, сушить ее на полуденном солнце, складывать в копешки.
Однажды предложила Тулагину выйти на воздух:
Денек нынче обещает быть благодатным. Вылазь на солнышко, подыши маленько. Ходить-то уж словчился. Чего затворничать? И мне веселей будет.
День и вправду был благодатный. Тимофей прошелся вокруг заимки, по лугу. Хорошо! Свежесть, медвяный запах разнотравья, птичий щебет Но умаялся. Присел у копны сена. Подошла Варвара. Ее большие серые глаза остановились на Тулагине удивленно, точно она впервые его видела.
Добрый ты казак. Такие любы бабам.
После этих слов глаза ее погасли, повлажнели, в них проступила женская печаль. Варвара расслабленно опустилась рядом с Тимофеем на сено.
Мой Федюшка тоже добрым казаком был. При силушке. И сердцем горяч. Обнимет все косточки в хруст. Сложил мой сокол буйну головушку, навеки оставил меня одну-одинешеньку
Она потянула край передника к заплаканным глазам.
Тимофей чувствовал себя неловко. Стараясь как-то утешить Варвару, он сказал участливо, дотрагиваясь рукой до ее головы:
Ни к чему убиваться. Сгинувшего казака слезами не вернешь, а тебе жить надо
Варвара резко отстранилась от Тулагина, на ее лбу, над бровями, прорезались две глубокие морщины, взгляд повеял холодом.
Не лезь! Но нуждаюсь в жалельщиках, жестко обрезала она и поднялась.
После этого случая Тимофей не знал, как вести себя с ней, больше помалкивал, старался не встречаться с се глазами. А она по-прежнему, как ни в чем не бывало, заботилась о нем, относилась ласково, улыбалась, шутила: «Ишь, мертвяк, каким стал! Хоть оброть на него да в телегу запрягай».
С тех пор, что побывал Субботов на заимке, прошло больше недели. Ожидая его, Тулагин не находил себе места, извелся весь. Чернозеров разводил руками:
Не получатца, знать, у твоего дружка. Да и семеновцы не дремлют Слыхал я, однако, што войску красных не совладать против атамана.
Тимофея еще больше угнетали такие разговоры. Он доставал из-под ергача маузер и уходил к копнам.
В один из вечеров Тулагин прилег под копной пахучего сена. Невеселые мысли мяли голову. Тимофей старался разом схватить и прошлое, и настоящее, и будущее, трезво взвесить теперешнее свое положение и наметить план на дальнейшее. Но в мозгу чертился какой-то замкнутый круг, в котором он не находил ни начала, ни конца. Сотню собрать надо, а как ее соберешь? Люди, потеряв с ним связь, могли сами пробиваться на соединение с полком. А полк где? В Марьевской?.. За такое время он мог уйти куда угодно. Если верить Чернозерову, что красногвардейские отряды отступают, то поди предположи, где нынче фронт
Что в полку о нем сейчас думают? Может, со счетов уже списали? Если кто-нибудь из сотни добрался до Марьевской, расскажет, конечно, как и что было на станции. А про Моторина, про него, Тимофея, про остальных что можно сказать? Погибли? В плену?.. И Субботов молчит. Возможно, и его уже схватили семеновцы. Так чего же Тимофею дожидаться тут?..
Солнце закатывалось за гребни сопок. Угасающий августовский день в последний раз вспыхнул на дальних увалах яркими алыми отсветами и потух, запепелился, как догоревший костер. Заимку окутали сумерки, сдавила глухая тишина.
В вечерней тиши Тимофей услышал топот копыт. Он приподнялся, выглянул из-за копешки. К избе подъехало пятеро всадников в форменном обмундировании белоказаки. Тулагин зарылся в сено, приготовил, маузер.
Станичник! постучал в дверь ножнами один из всадников.
Кому там приспичило? отозвался бас Чернозерова.
Двое скрылись в избе, остальные остались у лошадей. Закурили.
Из избы выскочила Варвара. Она озабоченно пробежалась до сарая, взяла вилы, заспешила к копнам. Возле первой покрутилась, пробормотала что-то чуть слышно, приблизилась ко второй, где прятался Тулагин.
Не наделай греха Они скоро уедут, разобрал Тимофей ее бормотание.
Варвара отдалилась к третьей копешке, наколола небольшую охапку сена, отнесла лошадям семеновцев.
Разнуздывайте, шумнула белоказакам. Отощали небось кони-то. Она махнула рукой на избу. Там разговору надолго.
Но из дверей уже выходили белогвардейцы и с ними Чернозеров.
Дык я што, жеребчик-то теперь, считай, казенный, басил старик. Раз отдал его в войско атамана Григория Михайловича, значитца, однако, отдал. Вона он под сараем отдыхат. Забирайте, раз надобно А хозяин так-таки и не нашелся?
Хозяин его их благородие есаул Кормилов, отвечал на бас Чернозерова тонкий, уже где-то слышанный Тулагиным голос. Хворый он посейчас, но, слава богу, выздоравливает. А коня угнал красный сотник, да недолго пользовался: сгинул, видать.
Чернозеров вывел из-под сарая кормиловского жеребца. Один из белогвардейцев взял его в повод. Всадники тронулись от заимки.
Курок маузера жег палец Тулагина. Всадить бы весь магазин в «гостей». Вот они, рядом проезжают, каждого достать можно. Но нельзя, не имеет права Тимофей это сделать. На Чернозерова беду накличет.
Когда Тулагин вернулся в избу, Чернозеров сказал раздосадованно:
Шапкин, атаман наш, за жеребцом приезжал. Тьфу! Поганый, однако, человечишко, прости господи.
В субботу Чернозеров привез записку от Софрона, в которой тот сообщил, что разослал людей: Хмарина в Колонгу, там, кружит небольшая группа из моторинского взвода, Ухватеева к Холодной. Ниже станции, якобы километрах в двадцати от Серебровской, действует несколько красных конников. Под конец Субботов прописал о том, что семеновские войска будто заняли Александровский Завод, Сретенск, Нерчинск, Дарасун, вот-вот в Читу войдут. Боец Глинов, родом из здешних мест, ходил по окрестным станциям и подтвердил эти сведения. А еще он прослышал от верных людей, что командующий фронтом Балябин издал приказ на роспуск красногвардейских полков и отрядов.
Последние два сообщения в Софроновой записке казались Тимофею невероятными. «Россказни, болтовня все это», убеждал он себя. Тулагин не допускал даже мысли, чтобы банды Семенова захватили почти все Забайкалье, чтобы командование фронта, и тем более Фрол Емельянович Балябин, отдало приказ о роспуске полков. Дешевую брехню распустили белые, не иначе. Чтобы казаков с толку сбить
Чернозеров собрался пойти в лес нарубить жердей для ремонта изгороди. Тимофей составил ему компанию.
Гляди, паря, умаешься, усомнился старик.
Ничего. Как-нибудь.
Тулагин хотел развеяться и проверить свои силы. Сколько ему еще сидеть на заимке? Надо действовать. Он вполне выздоровел, рана в боку затянулась, нос и губы зажили. Пора уже в седло. Вот только лошади нет. Есаулова жеребца бы. Жаль, что забрали его семеновцы.
Тулагин и Чернозеров поднялись по склону сопки к густолесью, нарубили жердей и вышли на чуть заметную таежную стежку. Тимофею она показалась знакомой. А когда он увидел неподалеку от тропки лиственницу, расколотую надвое, окончательно вспомнил, что две недели назад он проезжал здесь на кормиловском жеребце.
Молоньей, однако, ее, родимую, размахнуло, кивнул на лиственницу Чернозеров. Во кака сила у матушки-природы!
Почему именно молнией? спросил рассеянно Тимофей.
А чем же, как не ей?
Может, снарядом.
Откуда тута снаряду взяться. Да и снарядом разве ж так.
Чернозеров свернул с тропки, остановился возле лиственницы, по-хозяйски обследовал корявый ствол, прощупал его расколы захватистыми, словно вилы, длиннопалыми руками, заключил:
Молоньей, однако. Чисто, без стесов.
Старик приставил к расколотой лиственнице связку жердей, нагнулся к корневищу, смахнул ладонью землю и примостился на отдых.
Исходили они с Тимофеем уже прилично, и Чернозеров, щадя Тулагина, предложил:
Садись и ты, однако. Вона сколь топаем. До заимки далече. Ты себя покуда не больно-то должон перегружать.
Тимофея качала усталость. Отяжелели ноги. Но он не присел.
Я про жизню хочу сказать, опять заговорил Чернозеров. Война нынешняя жизни людей, как молонья эту лиственницу, надвое расколола. Сынов от отцов отколола, мужей от баб, детей от матерей Вона и ты тута в мученье. И хто знат, што дале.
Тимофей, облокотившись о ствол дерева, молча смотрел на заимку.
Ты, паря, соображай сам себе, как и што дале. А я скажу свое, не обращая внимания на Тулагина, продолжал старик. Тебе зараз некуда подаваться. Белые везде. Дык у них си-и-ила Надобно переждать покуда. До зимы али весны На заимке жить можно. Семеновцы суды редко заглядывают. Да и схорониться есть и где. Жить можно Печь, дрова, еды хватат.
Тимофей плохо слушал Чернозерова. Он отвлеченно смотрел на заимку, расположившуюся в конце широкой клиновидной елани, между болотным лугом и небольшим озером. Елань с трех сторон обступали пологие лесистые сопки. А четвертая сторона, сравнительно ровная, покрытая высокими травами, зарослями дикой яблони, ерника, колками молодых березок, уходила на запад, размывалась а дальней дымке горизонта.
Вот так же и мысли Тимофея удалялись сейчас от заимки, от Чернозерова, от его рассуждений туда, на запад, где, по предположениям Тулагина, должен теперь находиться революционный кавалерийский полк, а а полку его Любушка. Что с ней, как она там? Жива ли, здорова? Наверное, извелась в неведении о нем, Тимофее
На него опять нахлынули воспоминания.
* * *
Тимофей увез Любушку из шукшеевского дома сначала на один из дальних полустанков, где разжился легкими розвальнями и упряжкой для Каурого. С полустанка они отправились в путешествие по зимним лесным дорогам на юг, через Дровяную, Могойтуй до станицы Таежной. Там и застала их весть о том, что власть в Чите перешла к большевикам.
Отец Софрона Субботова принял Тулагина с молодой женой настороженно.
Оставил службу? Та-ак, м-да Он смерил Тимофея недоверчивым взглядом. Время теперь не поймешь какое, заговорил, рассуждая сам с собой. Царя нет. Бога забыли. Получается, одна революция Нет настоящей власти, нет никакого порядка Люди, што тараканы, в разные стороны разбегаются. А хто, где их ждет?
Не переживайте, сказал Тимофей Субботову-старшему, мы ненадолго к вам. Завтра до своих краев подадимся.
Мне што, живите. Я про время говорю нынешнее. Неразбериха Как хочь Софрон там? Может, тоже уже отслужился? Может, к дому вскорости прибьется?
Теперь вполне можно ждать, уверил Тулагин.
Переночевав, Тимофей с Любушкой решили уехать от Субботовых. И тут Софрон во двор. Как нарочно подгадал.
Вы куда? И не думайте. Я на порог, а вы с порога. Не годится так, задержал он их. Поживете у нас маленько, потом видно будет, когда и куда вам ехать.
Мы восвояси, в Селькинскую, хотим махнуть, пытался сбить неловкость Тимофей. Долго гостевать у вас нам тоже не с руки.
С приездом сына старый Субботов изменился до неузнаваемости. Улыбка с лица не сходила. По-другому о времени нынешнем заговорил. Это Софрон «перевоспитал» его
Софрон рассказал Тулагину, что офицеры полка, в том числе и командир, полковник Комаровский, сразу же с приходом в город второго Читинского полка были арестованы, а рядовым казакам новая власть Комитет советских организаций разрешила разъехаться по домам.
А помнишь, Тимоха, железнодорожника-бунтовщика, которого мы с тобой отпустили. Так нынче он в комиссарах значится. Приходил к нам в полк, с речью выступал, потом в казармах по душам с казаками разговаривал О тебе справлялся: што да как с тобой? Говорил, разыщет тебя. А што, гляди и отблагодарит за спасение Башкастый, видать. Как же его фамилия? Фу-ты! Запамятовал: Афонин, Агафонин или Аграфенников?..
Восвояси, в станицу Селькинскую, Тимофею с Любушкой уехать не удалось. Ехать, собственно, было не к кому. Отец умер в четырнадцатом году, мать еще раньше в одиннадцатом. Из родства тулагинского в Селькинской жила лишь двоюродная тетка. Повидаться с ней надо бы, но события развернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и в конце февраля уже приблизился к Таежной.
В станицу прибыли посланцы Лазо, казаки-агитаторы из первого Аргунского казачьего полка, выступившего вместе с двумя сотнями читинских красногвардейцев-рабочих против семеновцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых
Первый бой в рядах бойцов Красной гвардии против Семенова Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще им пришлось драться с белыми под Агой, Оловянной, Борзей, Мациевской Особенно трудными были бои в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был избран сотником), проявленные при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею почетное оружие револьвер системы Смита Вессона с выгравированной надписью
А Любушка все жила у родителей Субботова. Жила в тревожном ожидании вестей о Тимофее.
Встретились они лишь в конце июля, когда последние остатки семеновских банд были выбиты с забайкальской земли. Командир полка разрешил Тулагину съездить за женой. Тимофей пристроил ее в санитарный взвод. Теперь они были вместе. Но ненадолго. Судьба снова разлучила их.
Сегодня этой разлуке шел пятнадцатый день.
* * *
Чернозеров кряхтя поднялся, проговорил:
Отдохнули, однако Он осекся, указал рукой в сторону заимки. Верховые? Прямиком, кажись, до нас.
Тулагин увидел спускавшихся в елань с восточного склона сопок конников. Человек тридцать. Это были его ребята. Собрал-таки Субботов до взвода бойцов. Молодчина, Софрон!
Не чувствуя под собой ног, Тимофей побежал к заимке. Конники уже спешились, расседлывали лошадей. Вон Хмарин, могучий, немного неуклюжий, враскачку направился к колодцу. А это самый маленький боец сотни, казак Каргинской станицы Пляскин, шустрый, вечно в движении, колобком покатился в избу. Степенный Глинов, разнуздав чалую кобылу, присел на корточки. Видимо, цигарку закручивает.
Субботов, завидев бегущего Тимофея, поспешил ему навстречу!
Запалишься. Разве можно тебе такой прытью-то?
Тулагин в изнеможении упал в протянутые Софроновы рука, обхватил друга за плечи:
Ничего, сейчас отдышусь Собрал? Привел ребят?!
Софрон улыбался:
Принимай, командир, тридцать шесть сабель.
5
Варвара захлопотала с ужином.
Давай-ка, командир, мне помощников победовее, потребовала она у Тулагина. Ее большие серые глаза озорно стреляли по казакам. Вон того красавца чубатого, указала на Глинова. И против него не возражаем, теперь кивнула в сторону Ухватеева. Усмехнулась, оглядывая «колобка» Пляскина: Маленький тоже, сгодится.
Чернозеров вытащил из сарая вместительный котел:
Давно, однако, в ем ничего не варилось.
Он передал посудину подоспевшему Пляскину, а сам вместе с Хмариным повернул к стайке. Вдвоем поймали ядреного барана с круто закрученными рогами.
Нажировался, будя, бубнил басом старик. Жалковато оно, конечно. Дык все одно: на семя не гожий уже, теперь люди пущай мясцом твоим подживутся.
Тимофей уловил в голосе старика жалостливые нотки, проговорил:
Ничего, Илья Иваныч, за народной властью твое добро не пропадет. Разобьем Семенова, все возвернем.
Жареного и пареного хватило бы на целую сотню. Чернозеров угощал от души. И на самогон не поскупился, выставив на стол ведерный лагун.
Помяните Федюху, сына мово. Тоже ведь был красногвардейцем.
После ужина бойцы кто где раскидались на сон. Тимофей с Софроном вышли на улицу проверить посты. После обхода караульных Софрон спросил Тулагина:
Ну как? По солнцу или с рассветом двинемся?
Мне кажется, лучше пораньше, сказал Тимофей, чтобы Серебровскую потемну миновать.
А чего опасаться Серебровскую? В ней сейчас, кроме есаула Кормилова, твоего крестника, и десятка казаков, никого больше нет. Поручик Калбанский увел эскадрон куда-то.
Тимофей усмехнулся:
В гости к есаулу бы заглянуть. Должок отдать
А что? Давай заглянем. У ребят руки чешутся.
С зарею бы в станицу нагрянуть, чтобы в постелях, тепленькими, застать Кормилова и его вояк.
А што? Вполне можем.
Значит, пораньше выезжаем.