Установка установкой, но недавно я тут вычитал в газетке «Забайкальский рабочий», Тулагин достал из-за борта френча затертый клочок. Послушай, что сказано: «Добровольческое движение в пользу революционной борьбы с надвинувшейся контрреволюцией необходимо ширить на всей территории края. Оно является верным путем успешной борьбы с семеновщиной»
Ну и что? ничего не понял Софрон.
А то, повторил Тимофей значимо, «добровольческое движение»
Так газетка-то у тебя, никак, старая.
Почему старая? Нынешнего года.
Доводы Тулагина, видимо, все же убедили Софрона.
Да я-то вообще не против митинга, согласился он. Давай соберем бойцов.
Конники выстроились у станичного правления по отделениям.
Тулагин заговорил с волнением:
Товарищи бойцы, красные казаки! Военно-революционный штаб в силу, как вы знаете сами по обстановке Семенов прет, белочехи прут, японцы и всякие другие берут за горло революцию, душат ее всячески Так вот в силу этого военно-революционный штаб дает нам установку и предлагает переходить к партизанской войне. Что вы на это скажете?
Строй как воды в рот набрал. Из заднего ряда второго отделения раздался робкий голос:
А ты-то сам как?..
Я? Тимофей обвел бойцов медленным взглядом. Я оружие не складываю.
Бойцы загомонили:
Понятное дело воевать дале
Приглядеться бы надобно. Куда оно выйдет?
Известно куда, разбредемся по одному семеновцы шкуру с нас драть начнут.
Не тронут, если по домам, к хозяйству
К бабе под подол?
У моей бабы уже четверо под подолом, кому их кормить?
Партизанить айда! В сопки!
Вша заест, и волком завоешь.
Строй нарушился, смешался.
Стоявшие возле правления марьевцы тоже включились в гомон.
А нам куда подеваться? громче других гудел Макар Пьянников. Останемся в станице, придут белые крышка нам будет тут.
Рыжеусый казак из третьего взвода говорил рассудительно:
Партизанить, конечно, можно. Дык дома сколь не были
Глинов поддержал рыжеусого:
Повидаться бы хоть со своими
Заявись домой, враз к стенке. Это Хмарин.
«Колобок» Пляскин взбежал на крыльцо, чтобы привлечь к себе общее внимание, закричал звонким тенорком:
Кончай баламутить! Которые желают по домам отходи влево, которые партизанить вправо.
Люди приумолкли и, пряча глаза друг от друга, начали делиться на две половины. Рыжеусый казак первым шагнул влево. За ним еще несколько человек. Вправо отошли остальные и все марьевцы. Глинов остался посредине.
Не знаю, братцы, куда, растерянно лепетал он. Ведь дома сколь не был
Пляскин сошел с крыльца, присоединился к правой группе, смачно выругался в адрес сослуживца.
Глинов виновато заморгал ресницами, повернул направо.
Тут же Пляскин пересчитал всех, кто отошел в правую сторону, объявил:
Тридцать девять бойцов. Выходит, не убавился отряд, а увеличился. Он снова взбежал на крыльцо, взмахнул над головой рукой, как шашкой, и звонче, чем прежде, закончил: Предлагаю оставить за нашим отрядом старое название, но с новой добавкой первая партизанская сотня. И командиром предлагаю оставить нашего боевого товарища Тимоху Егорыча Тулагина.
Утренней зарею конники партизанской сотни выехали из Марьевской. Их путь лежал в горно-лесистый район по направлению к станице Таежной родные места Софрона Субботова. Тимофей без колебания согласился идти в те места. Во-первых, глухомань, там легче будет найти надежный стан на зиму. Во-вторых, разъехавшиеся по домам бойцы бывшего революционного кавполка в подавляющем большинстве родом из тамошнего края. Тулагин надеялся, что многие из них примкнут к партизанскому отряду. А кроме того, дорога на Таежную вела в село Голубицы. Тимофею сердце подсказывало: Любушка там. Настя-сестрица не могла ее бросить.
6
Промозглый, холодный дождь зарядил с полуночи и не прекращался в течение дня. Откуда он взялся? Октябрь обычно сухая пора в Забайкалье.
Еще вчера стояла над приононьем погожая благодать. Было солнечно, в высокой небесной синеве ни облачка. Шатры остроконечных сопок отливали чистой желтизной. Тайга горела яркими красками золотой осени, была наполнена тихой музыкой мягкого листопада.
А сегодня не узнать окрестность. Почерневшее небо опустилось низко, вершины сопок словно просели под тяжестью хмарных туч. Обесцветился, сугрюмился мокрый лес.
Поселок Ургуй, расположенный на границе перехода горно-лесистых массивов в холмостепь, издавна славился бойкостью. Сам по себе он не ахти какой: улочка дворов в тридцать сорок и жителей душ сто с небольшим. А вот разного проезжего народа, темных людишек тут собиралось немало. В трех верстах от поселка была паромная переправа через полноводный Онон. Она-то и придавала Ургую бойкую значимость.
В конце сентября атаман Семенов приказал посадить в Ургуе постоянный гарнизон в полусотню сабель. На него возлагались контроль за переправой и охрана временного перевалочного лагеря для совдеповцев, вылавливаемых в ближней округе специальными отрядами, станичными и поселковыми дружинами.
За последнюю неделю в ургуйском лагере скопилось уже порядочно большевиков, арестованных в разных местах, Но людей продолжали гнать сюда и днем и ночью.
И в это дождливое воскресенье к длинному сараю на краю поселка прибыла под конным казачьим конвоем очередная партия насквозь промокших, измученных людей.
Старший конвоя в напяленном на голову мешке в виде башлыка остановил лошадь, позвал караульных:
Эгей, охрана! Кажись на свет божий, принимай арестантов.
Из-за угла сарая высунулся охранник с винтовкой. Окинув недовольным взглядом верхового, сказал лениво:
Нужон приказ хорунжия Филигонова.
Мы со своим приказом от атамана станицы Таежной.
Ниче не знам. Арестованных не принимаем без приказу хорунжия Филигонова.
Слышь, охрана, а как же нам быть? Подскажи.
Мне по артиклу ни с кем не велено разговаривать. На часах я.
Да ты хоть растолмачь, где квартирует ваш хорунжий?
Их благородие квартируют в избе с двумя петухами на коньке крыши.
А изба далеко-то?
Но часовой уже спрятался за угол сарая.
Дубина осиновая! выругался старший конвоя. Поди узрей по такому сеногною, где она та крыша да конек с петухами.
Но искать избу с двумя петухами ему не пришлось. Из поселковой улицы вывернулся длинноногий хорунжий в расстегнутом мундире, в лихо сбитой на затылок высокой фуражке с желтым околышем. Он размашисто шел по лужам, изредка шибаясь из стороны в сторону: не иначе, изрядно подвыпивший. За ним еле поспевали кряжистый казак с нашивками старшего урядника на трафаретах и два рядовых белогвардейца.
Доклад! Доклад по всей форме! Что за народ?! еще издали гортанно потребовал хорунжий.
Старший конвоя соскочил с коня, подтянулся, приложил руку к голове в мешке, громко прокричал:
Так что докладываю, господин хорунжий, о пригнании девятнадцати арестованных из станицы Таежной.
Хорунжий остановился в шагах трех от конвоя, застегнул мундир на все пуговицы, принял грозный вид.
Чин? спросил резко.
Приказный, испуганно выпалил старший конвоя. Казак Таежной станицы поселка Голубицы Савелий Булыгин!
Как стоишь, приказный, перед начальником гарнизона?! Что на башку натянул?
Виноват, ваше благородие, поспешно сдернул приказный с головы мешок.
От службы отвыкли. Рассупонились!
Так точно, ваше благородие, господин хорунжий!
Смотри мне! Я быстро приведу в норму.
Довольный тем, что нагнал страху на старшего конвоя, Филигонов приблизился к приказному, обдавая его крепким хмельным духом, смягчился:
Ладно, по первому случаю прощаю твою неотесанность. Он развернулся к сгрудившимся в кучу, дрожащим от холода людям: Из Таежной? Это сколько ж топали? День, два?
Двое суток гнали, ваше благородие, оживился приказный. С передыхом, стало быть, с ночевкой.
Та-а-ак, сощурился хорунжий, оглядывая пригнанных. И снова, повысив тон, проговорил: Та-ак, докладывай, кого вы тут понаарестовывали.
Старший конвоя опять вытянулся:
Докладываю, ваше благородие, арестанты одни краснюки и большевицкие агитаторы. До этапа на месте мы всех пересортировали: отъявленных в расход пустили, а этих, стало быть, в ваше распоряжение доставили.
А бабы, что за птицы? заинтересовался Филигонов стоявшими чуть в стороне от остальных двумя молодыми женщинами.
Докладываю про баб, ваше благородие, господин хорунжий. Одна, што на вас зенки вострит, нашенская, из Голубиц Настасья Церенова натуральная красная. Полгода состояла шлюхой при войске Лазо
Узкоглазая? Из бурят? переспросил Филигонов.
Наполовину из бурят, наполовину из русских. Отца ее угораздило быть узкоглазым. Я как облупленного его знал, помер он года два назад. А мать нашенская, натуральная русская.
У-ум-да, неясно с каким смыслом промычал хорунжий.
Другая, брюхастая, не из тутошних. Как бы сказать, городская, продолжал старший конвоя. Говорят, из-под Читы. Видать, такая же красная потаскуха, как и Настасья. Вона какую пузень нажила от большевиков. Она по фамилии Приказный вытащил из-за пазухи бумажку, прикрыл рукой от дождя, прочитал: Шукшеева Любовь Матвеевна.
Как-как? Шукшеева? Филигонов шагнул к женщинам.
Любушка еле стояла на ногах. Не придерживай ее Настя-сестрица, она давно свалилась бы на мокрый песок.
Шукшеева повторил Филигонов, пристально всматриваясь в черты лица Любушки.
Шукшеева она, господин хорунжий. Точно Шукшеева, ответила за Любушку Анастасия. И не красная, а купеческая. Насчет того бумага у нее была, да забрали ее при аресте. Это Булыгин подтвердить может.
Была-а растерянно проронил приказный.
Бог ты мой! Уж не Елизара Лукьяныча родственница?! Что-то знакомо мне в ее обличье.
Родственница, верно родственница, ухватилась за слова хорунжего Настя-сестрица.
Так она должна знать меня, подозрительно смотрел Филигонов на Любушку. Я когда-то часто бывал в доме Шукшеевых. Не припоминаете?
Любушка с трудом подняла глаза на хорунжего и, почти не останавливая их на нем, опустила. Филигонов расценил ее молчаливый взгляд как ответ: «Не припоминаю».
Но Любушка вспомнила его.
* * *
В шукшеевском доме гости были не редкость. Чаще их привозил или приводил в субботу, воскресенье сам Елизар Лукьянович. Но случались и нежданные. Так было и в тот раз.
Под вечер, в будний день, к Шукшеевым подкатили дроги. С них слезли офицер с золотыми погонами и несуразный, длинный парень, одетый в форменные казачьи штаны с лампасами и защитную рубаху под ремень.
Всякие люди перебывали у Шукшеевых, но военных Любушка видела впервые.
Елизар Лукьянович как был по-домашнему в цветной сарпинковой рубахе, широких шароварах, без сапог, так и выскочил встречать приехавших.
Роман Игнатьевич, какими ветрами? Заходите! Просим! Дорогим гостем будете, рассыпался Шукшеев. Я тут случаем взглянул в окно вижу дрожки и не пойму, кто бы это? Потом признал вас и, не переодеваясь, уж простите за наряд, встретить выбежал А молодец-то чей? Вам, пожалуй, своих рано еще таких.
Офицер Роман Игнатьевич заговорил негромко, слегка гнусавя:
Это сестры Устиньи и покойного зятя Корнея сын. Разрешите представить Авдей Корнеевич! В прошлом году он с отличием закончил пятиклассную школу.
Справный казак!.. Что же мы стоим? Проходите, милости прошу!
Палагея и Любушкина мать мигом накрыли стол. Елизар Лукьянович радушно пригласил гостей к хлебу-соли. Вместе со взрослыми сел и парень. Вел он себя с мужчинами, как равный с равными, но в разговоры офицера с Шукшеевым не встревал.
Любушке очень хотелось поближе рассмотреть приезжих, особенно военного с золотыми погонами. Но мать не разрешила ей появляться в вале. Она все-таки прошмыгнула на верхи и спряталась за дверным занавесом. Оттуда было удобно наблюдать за всем, что происходило в гостиной.
Офицер был невысокого роста, зато крутоплечий, мужественный. Мундир на нем сидел словно влитой. Вот только лицо его показалось Любушке неприятным. Оно было широкое, скуластое и почти сплошь в угрях. В больших, навыкате, горячих, как огонь, глазах играли жутковатые отблески. Говорил он тихо, в нос, изредка запинаясь, будто давился чем-то. В этих случаях тонкогубый рот его судорожно дергался.
Молодой казак почти ничем не походил на своего военного дядю. Рослый, худотелый, хлипкий. Сухощавое, малокровное лицо. И бесцветные, точно поблекшие пуговицы на замызганной Палагеиной кофте, маленькие глаза. Единственное, чем он схож с дядюшкой, это чубом: оба были чернявыми, густоволосыми. Правда, у офицера на макушке явно проглядывала лысина, а у молодого казака на голове вздымался густой темный сноп.
Что-то давненько мы с вами, Елизар Лукьянович, коммерческими делами не балуемся, повел за столом разговор офицер.
Вы правы, давненько не балуемся, в тон ему ответил Шукшеев.
У меня ведь служба. Почти не оставляет она мне личного времени.
Да, служба у вас наипервее всего. Что тут поделать!
И все же, когда зять Корней был жив, продолжал офицер Роман Игнатьевич, кое-что провернуть удавалось.
Помню, как же. Корней Петрович добрую хватку имел.
Я что думаю, Елизар Лукьянович, не приобщить ли Авдея Корнеевича к отцовскому делу? Тяга к коммерции у него есть. Недавно помогал мне с закупкой фуража для полка, и, скажу, неплохо помогал.
А что? Коль у парня есть тяга
Уж вы не откажите, Елизар Лукьянович, возьмите Авдея Корнеевича под свое крыло.
Взять можно. Было бы дело верное, обоюдовыгодное.
Для начала есть одно дело: имеем овчины возов на шесть восемь. Товар добротный, по хорошей цене пойти может. Не вы, не мы внакладе не останемся.
Елизар Лукьянович задумался.
И тут впервые Любушка услышала голос долговязого племянника офицера. Странный какой-то, гортанный, скрежещущий:
Вы не сомневайтесь, мы вас не обманем.
Шукшеев усмехнулся:
Верю вам, молодой человек, верю. И офицеру: Вижу, парень в Корнея Петровича. Похвально!.. А насчет овчинок, Роман Игнатьевич, то с ними нынче нехватки нет. У меня уже месяц лабаз ими под завязку набит Да уж куда с вами денешься, придется выручать по старое дружбе.
Это было летом тринадцатого года. После того наезда Авдей Филигонов еще несколько раз заезжал в шукшеевский дом осенью и весной. Только навряд ли ему приметилась дочь горничной Шукшеевых щуплая девчонка с короткими косичками, которая изредка попадалась ему на глаза. Потом он был призван на действительную службу: началась германская война
Но Любушка его запомнила. И когда через четыре с половиной года, нынешним январем, она увидела на станции в день прихода в Могзон эшелона с фронтовиками, как бросился лобзать Елизара Лукьяновича длинноногий вахмистр, сразу узнала в нем Филигонова.
И вот еще одна встреча через девять месяцев. Теперь уже с Филигоновым хорунжим армии атамана Семенова.
* * *
Некоторое время Филигонов стоял в удивленной нерешительности, то ли взвешивая правду и ложь о Любушке, то ли обдумывая, как поступить в неожиданной для него ситуации. Затем хмыкнул, распорядился старшему уряднику:
Принять арестованных, переписать по форме и в сарай. А их, Филигонов указал на женщин, ко мне.
В пятистенной избе, где квартировал начальник Ургуйского гарнизона хорунжий Филигонов, в передней кроме хозяина, одноглазого хмурого старика, около кути сидел и точил шашку казак-вестовой, в горнице зажигала лампу тщедушная хозяйка-старуха.
При появлении хорунжего вестовой неохотно поднялся со стула.
А ну, дед с бабкой, принимайте гостей-дамочек, с порога прогортанил Филигонов. А вестовому бросил: Вольно!
Он прошел в горницу к столу. По расставленным мискам, раскупоренной бутылке, нарезанным хлебным ломтям было видно его ждал недоеденный ужин. С ходу опрокинув рюмку водки, Филигонов пригласил жестом женщин:
Располагайтесь.
Сухую бы переменку бедняжке-роженице, зуб на зуб не попадает, попросила Настя-сестрица.
А чего ты, косоглазая, за нее расписываешься? Почему сама молчит? Немая, что ли?
Запуганная она. Да и обессиленная.