Не говори, что лес пустой... - Фатех Ниязович Ниязи 11 стр.


 Ну что с вами делать! Коли молодых тянет в театр, мне, старику, приходится подчиниться. Айда!  махнул Максим Макарович рукой.

Спектакль занял почти три часа. Наташа сидела посередке, между отцом и Давлятом, но, остро переживая происходящее на сцене, обращала взволнованное лицо только к Давляту, а в антрактах держала его под руку и без умолку говорила о своих впечатлениях, перемежая рассказом о сталинабадских новостях и многом другом, что интересовало только их одних. Она вся сияла от счастья, не стеснялась выказывать свои чувства, и его не отпускало волнение. В первый раз он глядел на Наташу как бы со стороны, вдруг увидев ее совершенно по-новому, не той простой и обыкновенной, похожей на всех своих сверстниц девочкой, к которой он привык относиться как к сестре и любил как сестру, а самой лучшей, самой красивой на всем белом свете девушкой, к которой можно испытывать какую-то иную любовь.

Но имеет ли он на это право? Хоть и названая, да сестра; хоть и других кровей, даже другой национальности, но те, кто дали ей жизнь и вырастили такой красавицей, давно уже стали такими же родными ему, заменив мать и отца. Может ли он видеть в Наташе больше, чем сестру, и любить ее иначе, как любят невесту?

Даже в мыслях запнулся Давлят на слове «невеста», и когда оно промелькнуло в голове, он, зардевшись, с опаской покосился на Мочалова. Ему подумалось, что Максим Макарович, глядя на него и Наташу, может обо всем догадаться. Но Максиму Макаровичу было не до них, он думал о чем-то своем, наверное связанном не столько со спектаклем, сколько с делами, ради которых приехал в Ташкент.

Пропадая в последующие вечера на всяких совещаниях-заседаниях, Максим Макарович предоставил молодым, как говорится, полную волю. «Где уж мне, старому хрычу, угнаться за ними, пусть сами гуляют»,  усмехался он в душе, еще не подозревая, какие семена прорастают в их сердцах.

Давляту в связи с приездом родственников давали после занятий увольнительную. Наташа уже ждала его у ворот училища. Они ходили в кино или просто бродили по городу, бескрайне счастливые.

Как это всегда бывает в молодости, разум отступил перед сердцем. Давлят забыл о терзавших его сомнениях, он был наверху блаженства, целиком отдавшись тому восторженному и глубокому, искреннему чувству, в котором дружба сливается с любовью.

Возвращаясь к вечерней поверке в училище, Давлят повторял в душе слова давно, еще в раннем детстве, слышанной песенки:

Поясной платок с меня

Сорвала сама ты смело.

Пойдем мать обрадуем 

Сладилося дело.

Слова повторялись вновь и вновь, и Давлят, хмельной от возбуждения, не замечал, как начинал мурлыкать песенку под нос. В таком состоянии и застал его как-то старшина Василий Егоров.

 Что, браток, весело?  спросил старшина.  Приятна встреча с родней?

Давлят кивнул. Ему захотелось открыться этому хорошему, славному человеку, но сразу не решился и завел разговор издалека, краснея и запинаясь, каким-то чужим голосом:

 Товарищ старшина э-э-э вы старше меня, больше видели э-э рубах износили. Разве не так?

 Допустим,  сказал Егоров, подняв брови.

 Вот, говорят э-э-э любовь, говорят, чувства  рдел, как кумач, Давлят, опустив голову.  В книгах пишут, в кино и театрах показывают Но какой она бывает в жизни? Как э-э-э проявляется? В чем выражается?

«Ох, неспроста ты, парень, завел разговор»,  подумал Василий Егоров и, сообразив, что Давлят ждет от него подкрепления собственным мыслям или, на худой конец, их опровержения, помедлил с ответом.

 Любовь, мне кажется, это такое чувство Ну, как магнит  притягивает человека и уже ни за что не отпустит. Всего берет в плен со всеми потрохами. Ну, например, всякий, кто хорошо знает тебя, может вместе со мной сказать, что ты сегодня очень возбужден, взволнован

 Вы хотите сказать, что это от любви?  поспешил Давлят прервать старшину.

Егоров улыбнулся.

 Нет, я хочу сказать, что любовь  как нежданная весть: то ли осчастливит, то ли опечалит

На этот раз старшину остановил сигнал отбоя. Но когда он отзвучал, Егоров наклонился к Давляту и зашептал в самое ухо:

 Если этот магнит притянул и тебя, ты не бойся, браток. Главное, чтоб тебе отвечали взаимностью, в этом вся соль

Он ушел, не забыв пожелать спокойной ночи. Давлят, однако, долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами, все думал о том, что если «в этом вся соль», то он и вправду самый счастливый человек на земле, так как Наташа относится к нему прекрасно и тоже да, да, тоже влюблена, им очень хорошо вдвоем! Когда он спросил ее о своих школьных товарищах, она сказала: «Девчонки помнят тебя»  и не просто сказала, а чуть сердито и ревниво, будто выговаривая, и сразу перевела разговор. Она не умеет скрывать свои чувства, прямая и честная, необыкновенно умная, милая, хорошая

Так и уснул Давлят с блаженной улыбкой на лице и видел во сне смеющуюся Наташу, с которой ему было легко и прекрасно.

Вечером следующего дня она возвращалась с отцом в Сталинабад. Они ходили втроем по перрону, мокрому от прошумевшего весеннего ливня.

 В следующий раз возьмите и тетю Оксану,  сказал Давлят Максиму Макаровичу.

 Ну, до следующего раза сам успеешь побывать на летних каникулах,  ответил Максим Макарович.

 У нас не бывает каникул, летом поедем в лагеря,  с легким вздохом произнес Давлят.

Наташа, засмеявшись, шутливо укорила отца тем, что не знает распорядка военной жизни.

 А еще служил в Красной Армии

 Мы солдатами были, не курсантами,  ответил Максим Макарович, и Давлят услышал в его голосе те же сердитые, ревнивые нотки, которые прозвучали в тоне Наташи, когда сказала о школьных девчатах.

Да, Наташа в отца характером, а красотой в мать.

Давлят попытался вспомнить стихи, в которых девушки сравниваются с розами и другими прекрасными цветами, но в голове опять зазвучала та песенка:

Пойдем мать обрадуем 

Сладилося дело

Давлят взглянул на Наташу. Она улыбнулась ему. «Мы с тобой хорошо понимаем друг друга, и я жалею, что надо расставаться, но у нас с тобой все впереди, будут новые радостные встречи, ты только чаще пиши»,  сказала Наташа этой улыбкой, и Давлят, отвечая ей, негромко произнес:

 Я буду часто писать

 Непременно пиши, не меньше, чем раз в неделю,  сказал Максим Макарович.  Мы все очень ждем твоих писем.

 Буду часто писать,  повторил Давлят.

Дали третий звонок, они поспешили к вагону. До отхода поезда осталось пять минут.

 Прошу подняться, не мешайте, граждане,  сердито проговорил проводник.

Крепко обнявшись и расцеловавшись с Максимом Макаровичем, Давлят повернулся к Наташе, протянул ей руку. Наташа порывисто сжала ее и, подавшись вперед, коснулась губами губ Давлята.

Протяжно загудел паровоз. Давлята кто-то толкнул  он не почувствовал этого. Стоял ошеломленный, красный, как кумач, и пришел в себя только тогда, когда, лязгая буферами, вагон тронулся с места. Максим Макарович и Наташа махали из-за плеча сердитого проводника. Давлят тоже поднял руку, сделал несколько шагов по ходу поезда и, остановившись, прикоснулся кончиками пальцев к губам. О, каким жгучим и сладким был первый поцелуй любимой!..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Синим майским вечером, возвращаясь с работы домой, Максим Макарович повстречал своего старого товарища по оружию Мансура Мардонова. Это был тот самый учитель Мардонов, с которым Мочалов и Султан Сафоев, покойный отец Давлята, сражались в одном добровольческом отряде против банд Ибрагим-бека.

На взгляд Мочалова, Мардонов и теперь выглядел молодцом. Правда, его кудрявые волосы изрядно поредели, и в них, как и в бороде и в усах, появилась обильная седина. Но тем не менее он по-прежнему был подтянут и строен, без брюшка, не сутулился, и глаза его смотрели весело, с тем живым огоньком, который присущ людям жизнерадостным и обаятельным.

 Знакомьтесь, товарищ Мочалов,  сказал он и представил своего спутника, мужчину среднего роста с серьезным, умным лицом и коротко, «по-кавказски», подстриженными усами и бородкой:  Ответсекретарь нашего райисполкома усто Шакир Шодмонов.

 Если не ошибаюсь, товарищ работал в исполкоме с нашим комиссаром Султаном Сафоевым?  сказал Максим Макарович, пожимая руку усто Шакира.

 Правильно!  подтвердил Мардонов.

Усто Шакир переложил тяжелую папку с бумагами и газетами из левой руки в правую и, тронув бородку, не меняя выражения лица, проговорил:

 Мы с вами встречались в госпитале, у постели Сафоева.

 Да, да, теперь вспомнил,  поспешно вымолвил Максим Макарович и вздохнул:  Шесть лет прошло

Вздохнул и Мардонов.

 И семья пошла прахом,  сказал он.

 Как так?  машинально спросил Максим Макарович.

 Сын пропал, жена умерла

 Умерла?! Когда? Кто сказал?!  воскликнул Максим Макарович, настолько пораженный этим известием, что все остальное разом вылетело из головы.

 Мы сами узнали час или два назад,  ответил ему вместо Мардонова усто Шакир.  Сказал ее муж, Шо-Карим.

 Где он?

 В ресторане видели

 Нет, не укладывается в голове,  развел руками Максим Макарович после недолгого молчания.  Относительно Давлята, так он жив-здоров

 Жив?  в один голос вскрикнули собеседники, заставив обернуться многих прохожих.

 Вы это точно знаете?  спросил усто Шакир, нахмурившись.

 Ну конечно!  ответил Максим Макарович.

Он предложил пройти в горсад и здесь в одной из парковых чайхан, сидя на широкой деревянной тахте, застеленной красным ковром, рассказал Мардонову и усто Шакиру о судьбе Давлята, а они в свою очередь о встрече с Шо-Каримом в ресторане, куда зашли перекусить после трудного, проведенного в хождениях по столичным учреждениям дня.

За ресторанным столиком в дальнем углу, рядом с пышнотелой, румяной, с густо насурьмленными бровями женщиной в ярком, ало-зеленом атласном платье и шитой золотом тюбетейке, сидел мужчина с хмельными глазами, в расстегнутой на груди белой рубахе.

 Где-то я видел его,  сказал Мардонов усто Шакиру, когда они сели за соседний, единственно свободный столик напротив этой парочки.

Усто Шакир взглянул и сразу узнал.

 Это Шо-Карим, двоюродный брат Султана Сафоева,  сказал он.

 Тот самый?

 Он

 А женщина кто?

 Первый раз вижу. Наверно, из тех продающих удовольствия

 Да-а, жаль вдову Султана,  протянул Мардонов.

Шо-Карим в это время разлил по бокалам вино и, наклонившись, стал что-то говорить своей красотке, норовя погладить то ее блестящие черные волосы, то круглое плечо. Женщина, вроде бы стесняясь, отводила его руку.

 Люди смотрят,  сказала она.

 Кто?  Шо-Карим обвел взглядом соседние столы, но в глазах у него, как видно, мутилось, он плохо различал лица и, пренебрежительно махнув рукой, громко сказал:  Не бойтесь, Бустон-хон, я сам тут шах и аллах, кто посмеет испортить нам настроение?

 Настроение не испортят, но будут глазеть, осуждая,  сказала женщина, исподтишка стрельнув взглядом в Мардонова.

Шо-Карим засмеялся.

 Осмелюсь донести, да стать мне жертвой за вас, вы мое достояние. Собственность! Как хочу, так и распоряжусь. Кому не нравится, пусть заворачивает свою арбу. Выпьем!  поднял он бокал и залпом осушил его.

Красотка Бустон-хон, судя по всему, была себе на уме. Отпив глоток и поставив бокал, она хищно прищурилась, капризным тоном сказала:

 Шесть месяцев слышу эти песни: «Мое достояние», «Радость», «Душа» Да ведь держитесь за свою кишлачную старушку, никак не расстанетесь?

 Ха!  ухмыльнулся Шо-Карим.  Давно уже мне чужая она, радость моя.

 Так и поверила Появляетесь, как зимнее солнышко

 Дел по горло, дорогая моя.

 Будто здесь не найти хорошей работы.

 Э, Бустон-хон, за деньги, которые платят здесь, и кошка поленится выйти на солнышко,  хохотнул Шо-Карим и, вытаскивая из карманов смятые ассигнации, стал бросать их на стол перед женщиной.  Кто даст мне здесь столько червонцев? Осмелюсь донести, дорогая моя, я играю пачками таких, никогда не считаю. А тут придется жить от получки до получки. Меня такая жизнь не устраивает.

 Мне не деньги ваши нужны, вы сами,  притворно вздохнула Бустон, как бы машинально разглаживая и складывая перед собой ассигнации.  Устала я ждать, надоело. Сама перееду к вам.

Шо-Карим разинул рот и вытаращил глаза. Слова будто застряли в горле.

 Испугались?  усмехнулась Бустон.  Не бойтесь, я пошутила. Даже если озолотят, в ваши адские места не поеду.

Шо-Карим налил в бокал остатки вина, опрокинул в рот, заел куском остывшего шашлыка и уже не прежним самоуверенным, бахвальным, а жалобно-жалким тоном произнес:

 Озолотить могу, все равно говорите  трус

 Не обижайтесь, дорогой,  провела Бустон своей пухлой ладонью по его красной щеке,  вы настоящий лев, раз уж сумели поймать такую газель, как я.

 Ага, газель!  расплылся в пьяной улыбке Шо-Карим.  Козочка!..

Он причмокнул губами и, подозвав официанта, велел принести еще вина, но женщина воспротивилась.

 Хватит,  сказала она.

 Чуть-чуть, немного За вашу любовь, моя козочка.

 Не надо.

 Ну, вот столько один глоток

Пока они уговаривали друг друга, официант успел рассчитаться с усто Шакиром и Мардоновым. Звук отодвигаемых стульев привлек внимание женщины. Она улыбнулась Мардонову и сказала Шо-Кариму:

 Опять на нас смотрят.

 Кто?  резко поднялся Шо-Карим, готовый наброситься на «обидчика», и оказался лицом к лицу с усто Шакиром.

На этот раз он узнал его. Сразу обмякнув и улыбаясь жалкой, нервной улыбкой, Шо-Карим протянул дрожащую руку:

 Салом, усто

Пришлось задержаться.

 Здравствуй, Шо-Карим,  ответил усто Шакир.  Веселишься?

 Прошу к нашему столу, дорогой усто,  засуетился Шо-Карим.  Не откажите, осмелюсь донести, в любезности. Познакомьтесь с нашей кхе-кхе  кашлянул он и, не зная, как иначе представить любовницу, нагло соврал, назвав благоверной.

Усто Шакир, не сдвинувшись с места, перевел взгляд на женщину, которая в то же мгновение вылезла из-за стола и, потупившись, прижимая обе руки к пышной высокой груди, почтительно поздоровалась. Тогда усто спросил:

 Что стало с вдовой Султана?

Шо-Карим вздрогнул, как от неожиданного удара, но, быстро овладев собой, понурил голову и со вздохом произнес:

 Разве не слышали?.. Осмелюсь донести, полтора года назад скончалась. Не выдержала разлуки с бесследно пропавшим сыном, долго болела

 Ага, так,  только и сумел вымолвить усто Шакир и, буркнув:  До свидания,  пошел к выходу, где его ждал Мардонов.

 Да, горько пришлось бедняжке,  задумчиво проговорил Максим Макарович, выслушав рассказ друзей.

 Поспешила выйти замуж,  сказал Мардонов.

 Ее вынудили поспешить  Усто Шакир поднес пиалу с зеленым чаем к губам, отхлебнул глоток и затем прибавил:  Как говорится, пусть земля будет им пухом, Бибигуль и Султану. Пусть будет счастлив их сын. Спасибо вам, товарищ Мочалов, за Давлята

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Не скоро решился Максим Макарович сообщить Давляту горькую весть. Даже тогда, когда Давлят вдруг, словно сердцем почуяв, прислал то обидное письмо, которое несколько лет назад Шо-Карим сочинил от имени Бибигуль и которое Давлят все эти годы хранил в тайне,  даже тогда Максим Макарович не решился огорчить названого сына.

Записку, приложенную к подложному письму, Давлят начал с просьбы простить его за то, что столько времени молчал об этом.

«Я не хотел ранить вас, мои дорогие,  писал он.  Но теперь, после стольких лет, абсолютно ясно, что мне нечего надеяться на встречу с матерью. Она поступила так, как грозилась, то есть отреклась от меня для своих радостей. Я не могу быть ей судьей, как не могу забыть ее. Иногда вижу будто наяву и потом долго не нахожу себе места. Вот и теперь со мною творится такое, а с кем же поделиться, как не с вами? Пожалуй, только сейчас я осознал во всей глубине, чем вам обязан и как вы мне дороги. С вами связаны все мои мечты и надежды, и именно поэтому не имею права больше скрывать это горькое для всех нас письмо и признаться, что любовь к родной матери во мне не угасла, тлеет в душе, как уголек под пеплом, но всякий раз, когда вспоминаю ее письмо, делается больно и обидно и пропадает желание искать».

Назад Дальше