Пусть не поганит место, святое для этих, кивнул он на дехкан. Заройте подальше!
Дехкане не шелохнулись.
Кто убил? спросил Сафоев пленных басмачей, которых уже успели обыскать.
Я, ответил один.
Почему?
«Умрете, говорил, но не сдадитесь». Грозился
А вам жизнь дорога? усмехнулся Мардонов.
Дети у нас, вздохнул басмач. Сиротами останутся
Было б лучше подумать об этом до того, как пошел в басмачи, сказал Сафоев. А этого, показал он на труп, обращаясь к дехканам, и вправду похороните отсюда подальше. Для них божье слово средство обмана. Не на богоугодные дела звал вас этот кори на разбой и смерть. Вот такую, бесславную Они не ради людей воюют, не за свободу и веру, а чтобы снова надеть на нас ярмо эмиров и беков. Идите-ка теперь по домам. Если снова придут такие, вяжите их без лишних слов. Как мы этих
Пока Сафоев говорил с дехканами, бойцы ловко связали пленным руки. Мардонов стал допрашивать, и тот басмач, который убил своего дахбоши, сказал, что банда намеревается спуститься с гор. Не успел Мардонов выяснить подробности, как об этом же доложил вернувшийся разведчик. По его словам выходило, что басмачи нагрянут с первыми петухами.
По коням! приказал Мардонов и сказал Сафоеву: Комиссар, разделимся! Оседлаем спуск с двух сторон!..
Одну группу повел он, другую Сафоев; расположились так, чтобы дорога, ведущая с горы в кишлак, попадала под перекрестный огонь. Пленных отправили под конвоем в штаб соединения добровольческих отрядов.
Ночь была пасмурной, тучи накрепко затянули небо. С гор дул сырой, пронизывающий ветер.
Султан Сафоев еще раз обошел цепочку бойцов и вернулся на свой наблюдательный пункт, к огромному валуну, на котором установили станковый пулемет «максим». Худого, жилистого пулеметчика Мочалова тоже звали Максим; смеясь, он говорил: «Мы с пулеметом тезки». Он в Таджикистане с начала двадцатых годов, с басмачами воюет не впервые. Работая дорожным техником-строителем, кочуя по районам, быстро сходясь с людьми, он хорошо усвоил язык и обычаи.
Что, Максим-ака, тихо? шепотом спросил Сафоев.
Пока тихо.
А твой железный тезка не подведет нас? Хорошо будет стрелять?
Хорошо.
Патронов хватит?
Мочалов сверкнул белозубой улыбкой.
А это будет зависеть от того, как командир поведет бой.
Чего-чего? округлил глаза Сафоев, которому в общем-то впервые довелось выступать за командира; ожидаемый бой представлялся ему примерно по такой схеме: появился враг стреляй, нет врага терпеливо жди.
Понимаете, товарищ комиссар Мочалов выждал, словно размышляя, стоит ли говорить, и повел речь, как бы подбирая слова, медленно и задумчиво, тихим шепотом, помня, что ночью в горах слышно далеко. Когда я служил в кавалерийском полку, командовал взводом такой же молодой, как вы. Подняли нас в полночь по тревоге, повели по крутым гармским ущельям на банду Фузайла Максума, и кто-то донес, что банда двинулась с горы. Полезла, как саранча Наш комвзвода то ли от страха, то ли в спешке приказал открыть огонь из всего оружия. Я тогда тоже был пулеметчиком, рук от гашетки не отрывал. Взводный все повторял: «Огонь, огонь!..» А басмачи не перли напролом, шли перебежками, и наша пальба была больше в белый свет. Короче, расстрелял все ленты, оставалось отбиваться камнями
Чем кончилось? нетерпеливо спросил Сафоев.
Вовремя подоспели соседи.
Обошлось, значит?
Обошлось, да не без напрасных жертв
Сафоев задумался. Рассказ Мочалова он воспринял как пример, из которого надо извлечь урок. Что нужно действовать, сообразуясь с обстановкой, прежде времени себя не показывать, бить наверняка, в упор, это ясно. Но как угадать нужный момент? Откуда знать в этой кромешной тьме, куда стрелять больше, куда меньше?
Сафоев не постеснялся спросить об этом.
Думаю, было б лучше пропустить головной дозор и ударить разом по всей банде, как только она подступит к кишлаку. С четырех сторон, чтоб не было у нее выхода, как у крысы в капкане, сказал Мочалов.
Сафоев, помолчав, качнул в темноте головой.
Да, ты прав, Максим-ака. Спасибо за совет.
Он подозвал бойца и велел идти к Мардонову, передать на словах план, по которому следовало бы начать бой. Мардонов ответил, что согласен, и приказал отряду перегруппироваться. Теперь, если у бойцов хватит выдержки, басмачи попадут в западню, им будут отрезаны все пути. Мардонов и Сафоев строго-настрого наказывали не открывать огня без команды.
Ветер уже доносил негромкий цокот копыт и глухое, далекое ржание коней. Напряжение возрастало. Мочалов закурил, пряча самокрутку в кулаке. Сафоев сказал:
Командиром надо было назначить тебя.
Я, брат, за три года службы три раза был ранен. Какой же из полуинвалида вояка, да еще командир? усмехнулся Мочалов, затягиваясь.
А кто же заставил идти в отряд?
По собственной воле, чтоб скорее изгнать с нашей бахчи диких свиней.
Сафоев тихо засмеялся.
Ты говоришь по-таджикски, Максим-ака, как таджик. Молодец!
Я еще что!.. Послушал бы, как шпарят жена и детишки.
Эх, моим бы научиться по-русски!
Сколько у тебя детей?
Сын двенадцати лет, один
Мало
Двух других еще совсем малышами унесла лихорадка.
Да-а задумчиво произнес Мочалов и, погасив о валун самокрутку, тронул замок пулемета. Горе, конечно Ну ничего, комиссар, скоро забудем про такие болезни. Все наше счастье впереди. Разделаемся с этой сволочью, будет спокойно в стране, тогда и добьемся всего, что хотим, построим свое царство труда и свободы. Не так ли, комиссар?
Сафоев отыскал его сухую ладонь и крепко пожал.
Скоро месяц как в походе, и все это время он не имел вестей из дома. Да и сам написал только раз, хотя не прожил и дня без мыслей о Бибигуль и Давляте. Особенно остро думалось в минуты перед боем, а после, когда спадало возбуждение, первым порывом было написать, что все хорошо, и на этот раз, к счастью, миновали бандитские пули, но всегда находилось какое-то дело, всегда что-нибудь отвлекало. Он ведь комиссар, ему работать с людьми, поддерживать боевой дух отряда, проводить беседы в кишлаках Хлопотливая работа, трудная, сколько людей, столько характеров, а дойти нужно до каждого. Так понимает он суть своих комиссарских обязанностей. Силу ему придает то, что рядом такие люди, как Мансур Мардонов, вот этот чудесный, много повидавший в жизни, крепкий человек Максим Мочалов и десятки других мужественных бойцов отряда
Цокот копыт, пофыркивание сдерживаемых на спуске лошадей звучали уже совсем рядом. Доносились и отдельные голоса, обостренный слух уловил даже смешок.
Неужто думают, что нас нет в кишлаке? спросил Сафоев.
Кто знает, сказал Мочалов. Они ведь тоже не дураки.
Они надеются, что кишлак удалось сагитировать.
Пусты их надежды, комиссар. Прежние курбаши тоже надеялись повести за собой простой народ, да промахнулись Мочалов вдруг прильнул к пулемету, взявшись за ручки. Видишь?
Голова басмаческой колонны вытягивалась из-за поворота. Шайка оказалась велика передние уже подступали к кишлаку, а задним не видно было конца. Сафоев закусил нижнюю губу. Его сердце стучало учащенно, и он теснее прижимался к холодному камню, чтобы успокоиться. Но лежать было невмоготу. Сафоев шевельнулся, однако тут же ощутил тяжелую руку Мочалова.
Спокойно, комиссар! Воюют не числом, а умением
Сафоев снова прижался к валуну. Он, пожалуй, не услышал, скорее почувствовал, как Мочалов сказал: «Пора», и тогда крикнул: «Огонь!» В то же мгновение грохнул четкий, дружный залп и затарахтел пулемет. Ударили и оттуда, где залег Мардонов, и с двух других сторон, и взвились, истошно заржав, басмаческие кони, перекрыли треск пальбы дикие вопли Судя по всему, басмачи заметались, не зная, куда податься.
Ленту! Давай ленту! крикнул Мочалов и, быстро заправив пулемет, стал теперь стрелять расчетливыми короткими очередями.
Басмачи были вынуждены лезть напролом. Сообразив, что путь назад, в горы, отрезан, они рванулись всей массой на кишлак, и Сафоев сказал, что надо бы подтянуться поближе к Мардонову. Мочалов тут же схватился за станину, покатил пулемет по каменистой тропе. Сафоев обогнал его, и едва сбежал вниз, как увидел всадника, который мчался, не разбирая дороги.
Попался! не своим голосом закричал Сафоев то ли от радости, то ли от возбуждения и, вскинув руку с тяжелым маузером, выстрелил.
Конь крутнулся на месте, басмач вылетел из седла. Сафоев побежал к нему, наклонился, но тут вспыхнул перед глазами огонь и рванулась из-под ног земля.
Бросив пулемет, Мочалов прыгнул, как тигр, на бандита, который хоть и был чуть живой, однако сумел подняться и силился перезарядить карабин. Вырвав у него оружие, Мочалов хрястнул его прикладом по голове.
Максим, помоги, подал голос Сафоев, держась левой рукой за правое предплечье.
Жив, комиссар? обрадованно воскликнул Мочалов и, бережно взяв его под мышки, поставил на ноги.
Пока жив, сказал Сафоев.
Стоять было трудно, кружилась голова. Мочалов усадил его на землю, прислонил к валуну и перевязал рану, бинты тут же потемнели от крови. Сафоев, ловя ртом воздух, сказал:
Иди, Максим-ака, оставь Вернешься потом
Не имею права, комиссар.
При приказываю, товарищ Мочалов! собрав силы, выкрикнул Сафоев.
Мочалов был вынужден подчиниться, и вскоре его пулемет опять затарахтел, поливая басмачей смертоносным свинцом. Бой продолжался до рассвета. Не многим бандитам удалось вырваться из кольца. Везде валялись их трупы, отовсюду неслись хриплые стоны раненых. В лучах утреннего неяркого солнца блестело брошенное оружие. Мансур Мардонов приказал бойцам отряда обойти вместе с жителями кишлака поле боя, подобрать раненых, оказать им первую помощь, собрать все оружие.
А где Сафоев? спросил он.
Не знаю, ответил кто-то из бойцов.
Не видели, говорили другие, все, как один, усталые, в пыли и грязи, с ярко синеющими пороховыми пятнами на осунувшихся лицах.
А Максим-ака?
Тоже не видели
Мардонов, вскочив на коня, хотел было поскакать туда, где лежали в цепи Сафоев и Мочалов, но они появились сами. Шли по крутой тропе, едва передвигая ноги; левой рукой Сафоев обнимал Максима, а правая, забинтованная от локтя до плеча, покоилась на перевязи.
Что случилось? крикнул Мардонов, подскакав.
Сафоев растянул запекшиеся губы:
То, что случается на войне и, должно быть от боли, поморщился. На его лбу блестели крупные капли пота.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Через несколько дней Султану Сафоеву, помещенному в санчасть, стало плохо. Поднялся жар. Ему мерещились огромные языки пламени, которые лижут лицо, и казалось, что глаза придавило камнем, острые края которого врезались в веки и в брови. Сафоев звал жену и сына, Мардонова, ака Максима, усто Шакира, выкрикивал какие-то бессвязные слова и метался, словно вырываясь из чьих-то чудовищно цепких лап. Его правая раненая рука вздулась и стала покрываться сине-багровыми пятнами.
В тот же день Сафоева отправили на машине в Сталинабад в военный госпиталь, где, едва взглянув на рану, сказали, что теперь, при такой гангрене, единственный выход немедленная ампутация. Не о руке надо заботиться о жизни. Руку уже не спасти, за жизнь еще можно побороться.
Когда Сафоев очнулся, он увидел черные встревоженные глаза сына и красные, заплаканные глаза жены. Их вызвали тотчас же после операции, они приехали вместе с усто Шакиром. Впрочем, об этом Сафоеву сказали позже. А в тот первый миг он сперва не поверил себе и долго смотрел на родных, как на нежданное чудо, которое не растворялось в тумане и не удалялось, не исчезало. Он шевельнулся.
Что? наклонилась Бибигуль.
Сафоев улыбнулся, и она помимо воли всхлипнула. А Давлят не шелохнулся, сидел, как птица с подбитыми крыльями. Подумав об этом, Сафоев левой рукой рывком привлек сына на грудь и, забыв про боль, стал гладить его темные вихры.
Ну, сынок, чего ты?.. Ну, мама, понятно, женщина. А ты? Кто скажет, что ты сын комиссара? Держись, сынок, носа не вешай
Боль, однако, осилила, Сафоев снова потерял сознание. Но всякий раз, приходя в себя, он видел у изголовья жену и сына. Они просиживали возле постели с утра до темна, тревожно прислушиваясь к его тяжелому, прерывистому дыханию и напряженно вглядываясь в землисто-серое лицо с заострившимися скулами и носом. А он, возвращаясь из небытия, шутил:
Дорогая, вчера я вымок под дождем твоих слез, сегодня хотел бы согреться под лучами твоей улыбки.
И Бибигуль заставляла себя улыбаться.
Он брал ее сухую, горячую руку, подносил к губам. Давлят в такие минуты светился радостью. Ему казалось, что отец возвращается к жизни. Но это были последние схватки между жизнью и смертью.
В тот вечер ничто не предвещало беды. К Сафоеву словно бы вернулись силы, он подтрунивал над женой, тормошил сына, весело, заразительно смеялся. Лицо Бибигуль радостно румянилось. Сафоев нежно потянул ее за руку, чтобы поцеловать, но в дверь постучали.
Можно, товарищ комиссар?
Выдернув руку, Бибигуль в смущении отошла к окну. На пороге в наброшенных на плечи белых халатах стояли Мардонов и Мочалов.
Можно, конечно же, можно! взволнованно произнес Сафоев.
Все еще охваченная смущением Бибигуль коротко поздоровалась, пододвинула к кровати два стула для гостей и выскользнула в коридор.
Что это, друг, за шутки? решил подбодрить комиссара Мардонов.
Мы так не договаривались, прибавил Мочалов.
Сафоев улыбнулся.
Что поделать, друзья
Мардонов передал привет и наилучшие пожелания от всего отряда. Понизив голос, с таинственным видом сообщил:
Из Москвы приехал сам Буденный, теперь Ибрагим-беку хана. И следа не оставим.
А еще, подхватил Мочалов, такая новость, товарищ комиссар: в карманах подштанников у того кори, которого взяли в мечети, нашли экземпляр обращения эмира бухарского к своим, так сказать, верноподданным.
Мардонов усмехнулся:
В нем что ни слово, то заклинание, что ни строка, то упование Передразнивая чтецов Корана, он загнусавил: «А уповаем мы, величайший из великих, мудрейший из мудрых, на помощь столпов мира, наших друзей англичан»
Все засмеялись. Сафоев, улыбаясь, сказал:
Эмир и его беки неспроста уповают на англичан. Что ж, пусть попытают счастья. Проучим их и на этот раз. Жаль только, что больше не могу быть больше в ваших рядах
Голос дрогнул, на густых ресницах заблестели слезы. Сафоев прикрыл глаза и стиснул зубы. Потом приподнялся и сказал Давляту, сидевшему в изголовье:
Сынок, угостил бы гостей чаем
Давлят сорвался с места, но Мардонов удержал его.
Не надо, сынок, сиди, сказал он.
Как поправитесь, не только чай и винца попьем, весело произнес Мочалов. Правильно, комиссар-заде?
Давлят зарделся.
Верно, Максим-ака, хорошо назвал парня, сказал Мардонов. Комиссар-заде сын комиссара! Пусть всегда он будет достойным высокого отцовского звания!
Если бы не это с рукой, я остался бы в армии навсегда, вздохнул Сафоев. Теперь вот сыну передам это желание.
А что, правильное желание! воскликнул Мочалов и глянул на Давлята. Что скажет сам комиссар-заде?
Сын комиссара должен исполнить волю отца, наставительно произнес Мардонов. Но при одном непременном условии: вначале хорошо окончить среднюю школу
Не об эскадроне чтоб мечтать или роте полки водить за собой! вскинул Мочалов руки.
Что еще нужно ребенку? Унесли его вдаль крылатые кони мечты, промчали перед ратным строем отчаянно дерзких джигитов, которые ринулись за ним на врагов. Свистел в ушах звонкий ветер, гремели, как гром, буржуйские пушки и сверкали молнии выстрелов, но он скакал сквозь огонь и дым с острой саблей и красным знаменем революции, и, визжа от страха, разбегались толстопузые английские лорды, эмиры и беки Сладостно замирало сердце от этих видений, и думал Давлят: «Эх, стать бы сразу взрослым, скорей подрасти! Вот бы утром проснуться большим!..»
Давлят проводил друзей отца до самых ворот. Мочалов погладил его по головке и шутливо спросил:
Значит, решено, комиссар-заде, в полководцы?
Ага! радостно сказал Давлят. В полководцы!
А утром отца не стало.
Утром клубились в небе черные тучи, блистали молнии, гремел гром
Отца накрыли белой простыней