В пятом, чуть слышно ответил Давлят.
Вот и отлично. Школа рядом с нами, завтра же пойдешь на уроки. Согласен?
Давлят кивнул.
Он быстро освоился на новом месте, в доме и в школе, и если б не тоска по матери, то, наверное, не было бы мальчугана живее и радостнее. Известно ведь: когда все хорошо и идет так, как должно идти, как привычно с рождения, тогда ребенок не задумывается о матери, всецело отдается своим забавам, видать, потому и бытует поговорка: «Сердце матери в детях, а детское в камне». Но истина и то, что дети ни по кому другому так не скучают, как по матери. И Давлят не был исключением, грустил и томился, спрашивал себя: «Что стало с мамой, когда я вдруг бесследно исчез?» Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, как тяжело должна переживать мать его бегство.
Бибигуль действительно чуть не сошла с ума. Едва увидев постель сына пустой, она рухнула как подкошенная и с той минуты слегла, не в силах была подняться. Трепали ее тело то жар, то озноб, из груди рвались истошные вопли, темнело в глазах, уходило сознание «Ищи!» безмолвно, одним жгуче-требовательным взглядом, кричала она Шо-Кариму всякий раз, когда он появлялся перед нею.
Шо-Карим и без того потерял сон и покой. Не осталось в округе кишлака, где бы он не побывал, и ущелья, которое не облазил бы. Вместе с соседями и милицией он искал Давлята и в открытой степи, и в горных зарослях, и на дне ручьев и речушек, но увы безрезультатно. Какие только предположения не высказывались!
Волки съели
Утонул
Может, кто обманул и увел?..
Но в любом случае должен же остаться какой-нибудь след. Шо-Карим съездил и в Каратегин, на родину Бибигуль, и в Гиссар, к дальнему родственнику, и по пути туда ходил по сталинабадским караван-сараям, чайханам и базарам, спрашивал в детских домах, но нигде ничего не узнал сгинул Давлят, исчез, будто дым.
Постепенно Шо-Карим смирился с мыслью, что дальнейшие поиски бесполезны. Но Бибигуль не могла утешиться и, оплакивая сына, кляла себя и тот день, когда решилась пойти за Шо-Карима.
Так уж предназначено судьбой, твое замужество тут ни при чем, говорила ей соседка.
Ну, не вышла бы замуж, подхватывала другая, считала бы до конца своих дней звезды на небе, разве было бы легче? Не должна молодая здоровая женщина вековать одинокой, против естества это.
Да, да, дорогая Бибигуль! успокаивала ее третья. Человек не иголка, если жив и здоров, то рано или поздно сын ваш найдется. А главное, Бибигуль, вам еще жить и жить, и рожать, и растить детей, все у вас впереди
Однако напрасно старались соседки, их слова не проникали в сознание несчастной женщины, вдруг, в одночасье, лишившейся сына. Она увядала, как срезанный цветок. Смоляные волосы будто покрылись изморозью, цветущее лицо пожелтело, в больших потускневших глазах застыли боль и печаль, а если глаза и вспыхивали, то безумным огнем.
Шо-Карим от всего этого не находил себе места. Он звал к Бибигуль врачей, у ее постели дни и ночи проводили соседки. Пожелай она что-нибудь, он с радостью исполнил бы, его не остановили бы никакие расходы. Но она ничего не желала. Она даже все реже и реже говорила о сыне, и это пугало Шо-Карима больше всего. Тогда он внял совету врачей, которые говорили, что жену может спасти перемена обстановки и климата, и перевез Бибигуль в Камароб, в родные каратегинские места.
От чуткого сердца Мочаловых не ускользало состояние Давлята. Когда он, просыпаясь по утрам, сидел на постели, обхватив колени руками и устремив горестный, немигающий взгляд в одну точку, Оксана Алексеевна вздыхала:
Опять снилась ему мать
Ума не приложу, что делать, сказал как-то Мочалов. Написал в Дангару, ответ пока не пришел. Звонил в Сарай-Камар, сказали: таких людей нет и не было.
А ты позвони в Дангару: письмо могло затеряться. Остался же там кто-нибудь из знакомых его отца!
Мочалов позвонил. Из Дангаринского райисполкома, с последнего места работы Султана Сафоева, ответили, что, выйдя замуж, Бибигуль уехала, а куда, никто не знает. Ничего не дал и второй звонок в Сарай-Камар.
Однажды под вечер Давлят сидел на лавочке у крыльца, читал книгу. Подошел почтальон, вручил письмо и сказал:
Передай Макарычу, возвратное
Давлят увидел адрес своего прежнего, дангаринского дома, имя и фамилию матери. Сжалось сердце. «Увез Шо-Карим маму, переехала с ним», подумал Давлят и, спотыкаясь, вошел в комнату, дрожащей рукой подал письмо Оксане Алексеевне.
Она глянула на конверт, вслух прочла сухую, казенную надпись в левом углу: «Адресат выбыл» и, зная, что слова утешения только растравят раны Давлята, не глядя на него, сунула письмо в карман передника и вымолвила как бы между прочим:
Коли жива, найдется
Давлят, ничего не сказав, вернулся на лавочку.
С этого дня он вроде бы стал поспокойнее. Мочаловы старались не давать ему тосковать, окружили такой же заботой и лаской, что и своих дочерей. Девочки даже порой ревновали отца, и как-то Наташа спросила, почему, когда в ее или Шурином классе родительское собрание, ходит мама, а когда у Давлята, идет папа.
Ну, я не знаю, так уж заведено: мамы ходят к девочкам, папы к мальчикам, не нашел лучшего ответа Максим Макарович.
Ведь и раньше не папа, а я ходила, поспешила ему на помощь Оксана Алексеевна.
Она привязалась к Давляту не меньше мужа и смотрела за ним, как мать, по-матерински строго спрашивала, выучил ли он уроки, и с искренней нежностью ласкала, и вставала ночами, чтобы поправить одеяло или подушку Но вместе с тем и она, и муж часто думали о родной матери Давлята: она с состраданием, он все больше возмущенно.
Ты неправ, Максим, говорила она.
Ну, а ты, Ксана, ты могла бы не искать ребенка? возражал он. Ведь не ищет, устроила свое счастье и довольна.
Как знать, может, и в живых уже нет ее Надо узнать. Пойми, это нужно и Давляту: боюсь, очерствеет.
Не очерствеет.
Но, уступая настояниям жены, Мочалов вновь позвонил в Дангару и отправил на имя председателя райисполкома длинное письмо с просьбой внимательнее расспросить всех бывших соседей Султана Сафоева. Ему ответили, как искали Давлята всем миром, и посоветовали обратиться в Сарай-Камар. Круг замыкался.
Куда же она могла еще уехать? спросил Мочалов Давлята.
Не знаю.
Понимаешь, комиссар-заде, ведь мать
Дядя Максим!.. зазвенел и осекся голос Давлята.
Что?
Давлят опустил голову.
Почему мы вы ее ищете, а она она меня нет?
Где могла искала. Откуда же ей знать, что ты здесь?
Нам учитель говорил: «Кто ищет, тот находит»
Правильно, комиссар-заде! сказал Мочалов, не сводя с него глаз: он только теперь осознал, какая ненависть может взрасти в душе Давлята. Этого нельзя допускать. Ни в коем случае. И он повторил: Кто ищет, тот находит Она не может не ждать ведь она мать! Понимаешь, мать!
Если она с Шо-Каримом, я не вернусь.
А ты представь, как она страдает. Ты подумай: может, она от огорчения слегла? Нуждается в твоей помощи? Ты всегда должен любить и жалеть мать.
Ее Шо-Карим жалеет
Мочалов подумал, что, наверное, говорит не очень убедительно, так как сам не уверен в своих предположениях. Кто знает, может, и вправду мать Давлята счастлива с новым мужем и забыла сына? Разве мало еще матерей, которым дети обуза? Но он, Мочалов, не имеет права позволить Давляту возненавидеть мать. Отсюда не мудрено дойти и до отрицания всего святого на свете. Что бы там ни было, Давлят должен сохранить сыновние чувства к женщине, давшей ему жизнь и грудью вскормившей
Как всегда, когда нервничал, мелко барабаня пальцами по столу, Мочалов сказал:
Вот что, комиссар-заде. Не к лицу тебе такие речи про мать. Твой отец любил ее, должен любить и ты Эх, мальчик, если бы ты знал, как ей сейчас тяжело!
Да, если бы Давлят знал! Если бы донесся сюда через горы, перевалы, ущелья ее голос!.. День и ночь причитала она:
Потеряла Давлята своего, богатство и счастье, упустила милого голубя, сына-сыночка!.. Где ты, гордость моя и надежда, мой утешитель-заступник, родимый несчастный сыночек?!
Не видел Давлят ее слез, не слышал ее плача. Однако слова Максима Макаровича запомнил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ушла золотая осень, миновала обычная в Гиссарской долине сырая, слякотная зима, пришла буйная, звонкая весна. Все вокруг одевалось в яркие наряды. С гор, еще не расставшихся с белыми зимними шапками, устремились пенистые потоки и, замедляя в низинах свой бег, растекались по каналам и арыкам, несли жизнь на поля. В ослепительно голубом небе то и дело появлялись кучерявые облака, быстро темнели и проливались на землю шумным благодатным дождем, после которого на редкость легко дышалось, а природа казалась еще наряднее и прекраснее.
Любуясь в окно молодыми зелеными деревцами, Мочалов сравнивал с ними Давлята, которому в эту весну пошел четырнадцатый год. Он словно тоже тянулся к солнцу заметно вырос, раздался в плечах, на худощавом лице стал пробиваться темный пушок.
«Мужает, чертенок! восхищался Мочалов и растроганно отмечал, что обличьем, повадками, норовом Давлят все больше становится похожим на отца, безвременно погибшего комиссара Султана Сафоева. Два года прошло с этой поры. Недолго и вместе служили, а вот поди-ка, так побратались, что будто жили под одной крышей и ели за одним столом многие годы».
Мочалов вновь перевел взгляд на Давлята, который был рядом, за столом у окна, искал что-то в отведенном ему ящике. «И умом, и упорством в отца», едва подумал Мочалов, как услышал с улицы хриплый голос, спрашивающий его.
Здесь, прозвенела в ответ Наташа.
Глянув в окно, Мочалов увидел худого, длиннолицего усатого мужчину в рыжей меховой шапке, лягушачьего цвета брезентовом плаще и заляпанных грязью кирзовых сапогах. Увидел его, подняв голову, и Давлят.
Шо-Карим! вскрикнул он.
Какой Шо-Карим? не сразу сообразил Мочалов.
Тот мамин муж
Ах, во-от кто Ты чего побелел?
Максим Макарович, дядя Максим, миленький, дорогой, не говорите, где я, не отдавайте ему! взмолился Давлят.
Мочалов сжал ему руку, твердо сказал:
Не бойся, комиссар-заде, никому я тебя не отдам. Иди в ту комнату и сиди тихо. Занимайся своим делом.
Давлят попятился, не сводя с Мочалова умоляющих глаз, а тот дожидался, когда он затворит за собой дверь, и только потом, откликнувшись на зов Наташи, вышел к Шо-Кариму, сказал: «Я Мочалов» и спросил, словно не зная:
А вы?
Осмелюсь донести, я Шо-Карим Шо-Рахимов, сын амака Шо-Султана Сафоева, который во время войны с Ибрагим-беком был в одном отряде с вами. Шо-Султан
Я не знаю никакого Шо-Султана, резко перебил Мочалов.
Его коробило это «Шо», которое, он знал, горные таджики обычно приставляют к имени и тем самым как бы подчеркивают, что они не те, кого означают имена, а только их низкие приверженцы, жалкие ученики и последователи, блеклые тени От суеверия идет, от темноты, в которой томились веками!.. Но что пристало этому типу, как Мочалов окрестил в душе нежданного гостя, который, сразу видно, не карим и не рахим, то унизительно для боевого комиссара. Какой он Шо, если был свободным и смелым человеком?
Эти мысли вихрем пронеслись в голове Мочалова, и, прервав Шо-Карима, он добавил:
Я знал Султана Сафоева!
Шо-Карим будто поперхнулся.
Да, Султан, конечно, Султан, пробормотал он, кашлянув. Султан Сафоев Осмелюсь донести, привычка: мы с малолетства звали его Шо-Султан.
Ясно, сказал Мочалов. Если разговор долгий, то прошу в дом. Он посторонился. Как говорится, добро пожаловать!
Нет, нет, спасибо за милость, отказался Шо-Карим и показал на скамейку у крылечка. Вот тут бы посидели, осмелюсь донести, на свежем весеннем воздухе. Я ненадолго.
Воля ваша, усмехнулся Мочалов и велел Наташе принести чай.
Сели лицом к лицу, оседлав скамейку с двух сторон. Шо-Карим кашлянул в кулак, сунул в карман плаща бумажку, как видно, с адресом Мочалова, которую до сих пор держал в руке, и засипел:
Осмелюсь донести, что жена моего двоюродного брата Шо-Султана простите, Султана Сафоева она, значит, его жена, после его смерти, осмелюсь донести, вышла за меня. Да, сделал, осмелюсь донести, доброе дело, чтоб не оставалась сиротливой семья нашего кровного родственника
Если впрямь поступили по-доброму, то зачтется, сказал Мочалов с деланно-равнодушным видом.
Казалось, его больше интересует приготовление к чаепитию. Он расстелил на вынесенном дочерью табурете газету, принял из Наташиных рук и поставил на табурет чайник и две пиалы, вазочки с сахаром и конфетами, положил булки. В одну пиалу налил чай себе, в другую Шо-Кариму.
Осмелюсь донести, напрасно беспокоитесь, обошлись бы без чая.
По обычаю, гость, в тон ответил Мочалов. Знаем, как принимают таджики.
Это, осмелюсь донести, видно и по тому, как знаете наш язык, сказал Шо-Карим, взяв пиалу.
Угощайтесь. Вот хлеб, берите конфеты
Спасибо, возьму.
Мочалов отпил глоток и, держа пиалу в ладони, спросил:
Ну, а дальше?
Осмелюсь донести, наша жизнь протекала хорошо, как говорится, в довольствии и согласии, ни на кого и ни на что не жаловались, ни в чем не нуждались. Но однажды утром встали, осмелюсь донести, а мальчика, сына Султана, нет, сбежал
Почему?
Бог его знает.
Может, обидели? спросил, как выстрелил, Мочалов, буравя собеседника взглядом.
Шо-Карим быстро поставил пиалу, всплеснул руками и засипел еще сильнее:
Нет, нет, не обижал, что вы! Осмелюсь донести, он был мне как собственный сын, да, как собственный!.. Я, осмелюсь донести, ничего не жалел
Видя, что Шо-Карим снова заводится, Мочалов решил не церемониться. Останавливая поток его слов, он лукаво спросил:
Так почему же мальчик проявил неблагодарность? Почему он бежал, как вы говорите, от сытой жизни и теплой постели?
Вот-вот, да будет благословенна память вашего отца!.. В этом все дело, товарищ Моачалуф, выговорил фамилию на свой лад Шо-Карим. Осмелюсь донести, чего ему не хватало? Ну, так уж сложилась судьба его отца, не выпало счастье. Об этом же, осмелюсь донести, я думал, когда решил взять его на свое попечение. Не хотел, чтобы женщина с ребенком обивала чужие пороги. Осмелюсь донести
Подождите, снова перебил Мочалов. Вы напали на след мальчугана?
По лицу Шо-Карима пробежала ухмылка. Он достал коробку папирос, закурил и, пустив дым изо рта и ноздрей, сказал своим сиплым голосом:
Напал
Мочалов услышал стук собственного сердца, но сумел не выдать волнения. «Продолжайте», сказал он взглядом, и Шо-Карим, пыхнув табачным дымом, опять ухмыльнулся.
Осмелюсь донести, приезжал из Каратегина по делам в Дангару. Да, приезжал Там мне, осмелюсь донести, мои знакомые шепнули, что вы, товарищ Моачалуф, и звонили, и письма слали и что Давлят вроде бы, осмелюсь донести, был в вашем доме.
Это было давно
Осмелюсь донести, голубь тянется к голубю, гусь к гусю, говорят. Что хорошего он увидит в чужом доме?
Теперь, через столько времени, в чьем бы доме он ни был, он уже не чужой.
Ой, не скажите! Осмелюсь донести, чужой сын не свой сын, товарищ Моачалуф.
Искренний друг лучше бессердечного брата, ответил Мочалов тоже поговоркой и спросил: Почему не искали по горячим следам?
Искали, товарищ Моачалуф. Осмелюсь донести, не осталось места, которое не облазили бы.
Но к нам собрались только теперь?
Не знали, товарищ Моачалуф. Если бы, осмелюсь донести, знали
Знали не знали, теперь это не имеет значения. Поздно хватились.
Шо-Карим вздохнул.
А мы, осмелюсь донести, надеялись на вашу помощь, сказал он.
Какую помощь?
Сказали бы, где он теперь
А-а Как слышал, он должен был поехать в какой-то интернат, то ли в Самарканде, то ли в Ходженте, сказал Мочалов, кляня себя в душе за вранье и боясь, как бы Давлят ненароком не выглянул.
А других вестей не было?
Нет, с трудом вымолвил Мочалов.
Боясь сорваться, он поспешил предупредить другие вопросы.
Послушайте, гость, рубанул он воздух рукой, что за нужда вам остужать его теплое место? Ну, понимаю, искала бы мать другой разговор. Но если мать отказалась, вам на что?