Где Саша? Куда он ушел? Почему меня бросил? Пусть он придет обратно, я не засну без него! кричала Нина, вцепившись в халат Шамсии и не отпуская ее от себя.
Что только не делала, как ни старалась Шамсия успокоить бедную девочку, Нина не переставая плакала навзрыд.
Тетечка, миленькая, не оставляйте меня здесь одну, без Саши! молила она, прижимаясь своим худеньким телом к Шамсие.
Шамсия прилегла рядом с ней на кровати, обняла, гладила ее голову, руки, чтобы девочка хоть немного успокоилась и заснула. Но стоило ей отойти от кровати, как душераздирающий крик ребенка заставлял возвращаться снова.
Не видя другого выхода, Шамсия, и сама еле держась на ногах, решила на время взять девочку к себе домой. И когда она подняла Нину с больничной постели, та сразу затихла, молча обвила ручонками ее шею и по-детски умиротворенно положила ей на плечо свою забинтованную голову, а когда они сели в машину «скорой помощи», тотчас заснула Спит и до сих пор на кровати Шамсии.
Вот, отец, у нас теперь появилась дочка! грустно закончила Шамсия, вопрошающе посмотрев на Орифа и свекра, притихших, внимательно слушавших ее рассказ.
Какое-то время мужчины молчали.
Благое дело вы совершили, невестушка! первым нарушил молчание Одил-амак.
Ориф согласно кивнул, как бы подтверждая, что и он думает, как отец. Но тут же мелькнула мысль: если решение жены серьезно, а это, очевидно, так, а ему не сегодня завтра придется уезжать на Урал, не будет ли Шамсие тяжело одной с двумя детьми, своим и чужим ребенком?
Ориф, что-то вы задумались? словно прочитала его мысли жена.
Нет, нет, почему же? торопливо спохватился Ориф, несколько растерявшись от переплетения сложных обстоятельств, возникавших сегодня одно за другим на его пути. Он то вспоминал недавний разговор, состоявшийся в обкоме партии, то видел перед собой строки письма комиссара батальона, где служил Маруф, то вдруг его начинало одолевать беспокойство: как же будет здесь Шамсия без него, если он уедет?.. Тем не менее Ориф старался изо всех сил сохранить присутствие духа перед женой и отцом. Если вам, дорогая, одной не будет тяжело ухаживать за девочкой, лечить ее, что ж, пожалуйста, пусть она живет у нас, я знаю ваше благородное сердце, полное сострадания к людям, в этом сомневаться не приходится.
Шамсия за этот вечер первый раз улыбнулась.
Это еще не окончательное решение, Ориф. Я сказала так, ибо пожалела всей душой несчастную девочку. Разве легко принять в семью чужого ребенка, да к тому же и лечить ее нужно еще очень долго, одевать, кормить, заботиться. Ответственность большая!
Из соседней комнаты донесся плач Нины, и Шамсия ушла, а Одил-амак посоветовал сыну:
Если этого хочет невестка, не говори ей «нет», сынок! С тех пор как тяжелая болезнь лишила ее возможности иметь своих детей, она мучительно переживает это, я вижу, поверь мне.
Почему же я должен возражать, отец? Я думаю сейчас совсем о другом.
О чем же это? Можно узнать, сынок?
Ориф не мог более скрывать от своих близких скорый свой отъезд.
Меня посылают на другую работу, отец, очень далеко отсюда!..
В этот момент вошла Шамсия с Ниной на руках и, услышав последние слова мужа, застыла, пораженная, в дверях.
Что вы сказали, Орифджан? растерянно глядя на мужа, переспросила Шамсия. Куда вы уезжаете?
Чужая девочка подняла от плача Шамсии перебинтованную голову, протянула к нему свою тоненькую руку, а глаза на ее круглом улыбающемся лице так доверчиво, кротко смотрели на Орифа, словно она его знала всю свою коротенькую жизнь.
Иди ко мне, моя хорошая!.. встал Ориф, подошел к жене, и девочка потянулась к нему.
Так получилось, что и Одил-амак, и Шамсия на какое-то мгновение забыли о новости, которую приготовился было сообщить им Ориф.
11
Не прошло и несколько дней, как по всему Мехрабаду разнесся слух о том, что Ориф Олимов ушел со своей прежней должности из горкома. Однако почему и как он ушел, каждый толковал по-своему. Одни говорили, что в преступном поведении Амактуры повинен и Ориф, другие что он был слишком упрям с руководством на работе, третьи объясняли это тем, что он якобы не нашел общего языка с Салимом Самандаровым, словом, толковали разное. Во всяком случае, людские толки в какой-то степени были справедливы, но, как всегда это случается, обрастали и несуществующими подробностями.
По собственному желанию, на основании поданного заявления Орифа Олимова официально на пленуме горкома партии с почетом освободили от занимаемой должности и с одобрения ЦК республики назначили политруком таджикской трудовой армии, эшелон с которой в ближайшие дни должен был отправиться на Урал.
Должность политрука включала в себя немало обязанностей, но это была работа с людьми, и Орифа Олимова она не пугала. Отвечать за моральный дух людей трудовой армии, оказывать трудармейцам практическую помощь на всем пути следования, помогать разместиться на новом месте жительства, организовать рабочие места на производстве, да мало ли какие непредвиденные заботы ждали политрука
Ориф Олимов был одним из первых, кого обком рекомендовал на эту должность.
Представитель партийной организации Урала, как впоследствии узнал Олимов заведующий промышленным отделом Белогорского обкома партии, Сергей Васильевич Сорокин, живший в те дни в Сталинабаде в одной гостинице с Орифом, в дружеской беседе у себя в номере как-то шутливо заметил:
Слышал краем уха, что ваш уход с поста секретаря горкома партии люди связывают с какими-то ошибками, чуть ли не серьезной виной?
Если бы в этих выдумках была хоть капля истины, усмехнулся Ориф, меня давно бы уже выставили за дверь, а имя занесли бы в черный список, Сергей Васильевич. И, надо признаться, у нас, к сожалению, есть люди, которые просто жаждут, чтобы я оказался в подобной ситуации.
Сорокин сочувственно поглядел на собеседника.
Ваша правда, товарищ Олимов, не каждый способен сказать людям правду в глаза.
Да, это так, но надо еще уметь и спокойно, с достоинством выслушать и сделать мудрый вывод на это тоже, знаете, не всякий у нас способен. Ориф многозначительно посмотрел на Сорокина.
В беседе о жизни, делах, которые волновали их обоих, которые ждали их в будущей совместной работе, Сорокин искренне признался Орифу, что тот импонирует ему не только как молодой, знающий партийный работник, но и как открытый, правдивый, волевой человек; как личность, уточнил он.
И было бы неплохо, нет, просто хорошо, добавил Сорокин, чтобы именно такой человек был в постоянном контакте с обкомом там, на Урале, политический руководитель и представитель республиканской партийной организации одного из национальных отрядов.
Ориф словно что-то обдумывал.
Я уже говорил вам, Сергей Васильевич, что главным моим желанием было отправиться в действующую армию. Но когда я поближе узнал о состоянии дел в трудовых отрядах, то подумал, что и там нужны будут такие, как я. Захотелось самому влезть в эту работу, а если нужно, то и помочь по мере сил. Ведь в отрядах живые люди, как мы с вами, им необходимы внимание, забота.
Правильно, товарищ Олимов, одобрительно улыбнулся Сорокин. Во-первых, по сравнению с вашими местными условиями жизнь и работа на Урале несравненно сложнее, особенно когда наступает зима. О наших морозах вы, конечно, наслышаны?.. К тому же отряды трудармии живут и работают на полувоенном положении, а дисциплина у них как в армии. Необходимо в связи с этим тщательно подумать, как лучше в этих условиях построить свою работу, предусмотрев грядущие трудности. В подобной ситуации ваше постоянное присутствие в отрядах, контакты с обкомом были бы как нельзя кстати
Олимов то ли в шутку, то ли всерьез ответил:
Пока, Сергей Васильевич, мне кажется, стоит воздержаться говорить слово «постоянно», потому что мое командировочное удостоверение временное Позже, когда будет продлен срок его действия, я думаю, главное, о чем нужно позаботиться, это чтобы люди в трудовых отрядах были тепло одеты, сыты и уверены в том, что они способны выдержать трудности, тяготы, уральский холод во имя нашей общей цели
На сто процентов согласен с вами! Сорокин был явно доволен услышанным.
Однако, по сведениям, которые до нас дошли, недовольно поморщился Олимов, несколько человек, мобилизованных ранее в трудовую армию, из-за отсутствия элементарных условий жизни тяжело заболели и погибли там.
Знаю, товарищ Олимов! Сорокин занервничал Ему не сиделось на месте. И, уверяю вас, в этом виноваты прежде всего ответственные на местах!
Как это понимать? Олимов вопросительно поглядел на Сорокина.
А очень просто! Военные комиссариаты республики мобилизовали рабочих, но не решили одновременно вопросов обеспечения их теплой зимней одеждой, понадеявшись на предприятия, где трудармейцы будут работать.
Если так, то почему военные комиссариаты не несут никакой ответственности за свои неблаговидные действия?
Разве вы не знаете? Согласно указанию из Москвы, несколько ответственных лиц, причастных к этому, среди которых есть и военкомы, отправлены в действующую армию. Кстати, в их числе и капитан Середин из Мехрабада, вы, наверное, знаете его?
Середина? удивился Олимов.
Его самого! Вчера в ЦК Компартии вашей республики об этом шел разговор, и некоторые ответственные работники партийного аппарата строго предупреждены за ошибки, допущенные при формировании трудовой армии.
Олимов и Сорокин помолчали, каждый думал о своем. Ориф вспоминал недавнее собрание, где выступал Середин, брошенное в его адрес обвинение в связи с делом Амактуры и, закурив, посмотрел на Сорокина.
Как вы думаете, Сергей Васильевич, после принятых мер положение рабочих отрядов должно хоть немного улучшиться?
Сорокин знал, что, конечно, одними этими мерами ограничиться нельзя и всех трудностей не разрешить. Сложное это дело сразу же изменить положение накормить, одеть, обуть, поднять настроение, повысить сознательность в условиях, когда война еще не достигла переломного момента и на первом плане, естественно, стоят заботы о солдатах в окопах, грудью своей защищающих Отечество. Накормить, одеть, снабдить их боеприпасами, снаряжением первоочередная задача. И именно они, партийные работники, такие, как Сорокин и Олимов и тысячи других, должны проявить умение работать с людьми, оперативность в решении этих труднейших проблем
В небольшом номере сталинабадской гостиницы с двумя железными кроватями, квадратным столом посредине и потертым ковриком на полу, куда с трудом проникал свет из окна, затененного с улицы густыми ветками чинар и клена, стало совсем темно от дыма папирос. Пепельница до краев наполнилась окурками, от нее шел табачный перегар.
Пока Сорокин говорил, Ориф нагнулся к руке, хотел посмотреть, который час, но из-за темноты не мог различить ни цифр, ни стрелок. Встав, он включил с разрешения Сорокина свет и снова глянул на часы: они показывали семь.
Подъем, Сергей Васильевич, идемте в ЦК! И не откладывая! решительно сказал Олимов.
Сорокин вопросительно посмотрел на него:
Что случилось? Куда мы, уже вечер
Пусть помогут нам теперь, немедленно, чтобы мы не теряли больше ни людей, ни времени!..
Насколько я осведомлен, товарищ Олимов, с сомнением покачал головой Сорокин, сейчас в ЦК не до наших с вами просьб!..
Это и в самом деле было так. В те горячие, напряженные дни и месяцы формировались новые воинские соединения действующей армии. Не только личный состав этих соединений, но и все материальное их обеспечение, снабжение взяла на себя республика. Выполнение этой задачи, почетного, первостепенной важности обязательства перед государством было провозглашено делом всего таджикского народа, и прежде всего коммунистов. Колхозы, совхозы, самые различные предприятия, учреждения науки, культуры и общественные организации оказывали практическую помощь при создании этих воинских соединений.
Однако не все шло гладко, не все понимали важность этого поистине государственного дела. Иные руководители ломали голову над проблемой: если теперь, сейчас они отдадут свои запасы на снаряжение воинских соединений, откуда, из каких источников возьмут завтра, чтобы одеть, обуть и накормить, пусть хотя бы и не досыта, тех, кто остался работать в тылу, на земле, у станка? Ведь конца войны не видно, он где-то, говорят, за горами Коф
Были и такие, кто больше беспокоился о своем животе и благе, нежели об общем святом деле помощи фронту.
Трудно описать то, что однажды своими собственными глазами видел Ориф на одной из улиц, прилегающих к рынку, при виде всего этого ужас мог объять человека, впервые сюда попавшего. Что бы ни вынесли для продажи, этих людей мгновенно обступали, беспардонно цапали за руки, без слов выхватывали продаваемое будь то сечка или маш, поношенная теплая одежда или старая шапка, отсчитывали деньги, сколько бы ни запрашивали. Увидевший впервые подобный торг, подумал Ориф, мог бы решить, что наступил конец света, что вещи или продукты, которые сегодня еще можно с грехом пополам купить здесь, на рынке, завтра уже не достанешь ни за какие деньги. Все больше появлялось барыг, перекупщиков, которые действовали и на людей благоразумных, словно война перевернула их сознание. Да и в самом деле, если глубоко поразмыслить над тем, что увидел Ориф в один из дней, проходя мимо рынка, испугало бы кого хочешь
Сорокин, трижды за последние два месяца побывавший в республике по вопросу формирования трудовой армии, не раз наблюдал, как и Ориф, эти неприглядные сцены, когда приходилось бывать на базарах и улицах, к ним прилегающих. И горячность Олимова хотя и была ему понятна, но, по его разумению, не способствовала скорейшему решению вопроса со снабжением трудовой армии всем необходимым на месте ее формирования, в республике.
Сорокин не скрывал своих мыслей от Олимова, но переубедить Орифа было не так-то просто.
Они подошли к вешалке, сняли свои пальто.
Сначала, Сергей Васильевич, все-таки сходим, изложим свое предложение в ЦК, что нам, интересно, ответят
Сорокин неопределенно пожал плечами.
Дорогой товарищ Олимов, возможно, пообещают многое, но когда обещаниями можно было одеть и накормить?..
Только что, Сергей Васильевич, вы мне говорили, что партийные работники, такие, как мы с вами, должны умело, по-большевистски действовать, решая трудные проблемы. Ведь так? Мне кажется, сейчас наступил именно такой момент: надо действовать! с подъемом произнес Ориф.
Тогда вперед, дорогой друг!
Они вышли на улицу, и тотчас пронизывающий ветер ударил им в лицо, перехватило дыхание. Оба, как по команде, подняли воротники, втянули головы в плечи. Незаметно за делами промелькнули теплые декабрьские дни, наступило холодное зимнее сорокадневье, а снега еще не было и в помине. Лишь все дул и дул, не переставая, ветер, а с хмурого неба вместо снега сыпались крохотные льдинки и, словно иголки, впивались в лица прохожих.
Одна рука в кармане, другая за бортом пальто, так они молча шагали, объятые тьмою зимнего вечера. И, наверное, потому что вышли из теплого помещения, была разительной эта смена тепла и холода, подействовавшего мгновенно, заледенели уши, нос, лоб, щеки.
Уж хоть бы не без пользы была наша вылазка в такую стужу, хоть бы кто-нибудь из нужных нам людей оказался на месте! повернувшись к Орифу, посетовал Сорокин.
Будут, будут на месте, товарищ Сорокин! успокоил его Ориф. Через полчаса меня должен принять секретарь ЦК Джамалов, во всяком случае, обещал
Что, приглашал лично? Что же вы ничего не сказали мне, хитрец?
Да, приглашал, но для другой цели проститься перед отъездом на Урал.
Они подошли к зданию Центрального Комитета. Пожилой сержант, не раз пропускавший Олимова и Сорокина ранее, тем не менее, как того требовало время, внимательно посмотрел их удостоверения, с ног до головы оглядел их самих и лишь после этой процедуры вскинул руку к козырьку, пропуская посетителей.
Они сняли пальто, шапки и, блаженствуя от царившего здесь тепла, принялись с энтузиазмом растирать руки, уши, разминать закоченевшие ноги.
Глядя на красный нос Сорокина, Ориф рассмеялся.
Что смеетесь, товарищ Олимов?
Если вы так чувствительны к нашему несерьезному холоду, как же переносите свои уральские морозы, ведь вы из самого центра России?!