Во-первых, из Закавказья, уточнил Сорокин. А во-вторых, если хотите знать, человеку легче переносить сухой мороз, чем такой вот, как у вас, при большой влажности.
Ориф поднял руки в знак того, что признает правоту Сорокина, тем более что и сам испытал на себе эти капризы зимы.
Беседуя, они поднялись на второй этаж, подошли к приемной Джамалова и, поскольку до назначенного Олимову времени оставалось еще целых пятнадцать минут, остановились в коридоре у высокого, почти под потолок окна и закурили. Курили и наблюдали за проходившими мимо сотрудниками Центрального Комитета. Встречались среди них и знакомые, тогда, обменявшись взаимными приветствиями, справлялись о здоровье друг друга, работе. Орифа, видел Сорокин, особенно раздражали назойливые вопросы о том, почему он ушел из горкома. В ответ он отшучивался или отмалчивался, загадочно улыбался, пожимая плечами.
Наконец стрелки часов приблизились к назначенному времени, к ним вышел помощник секретаря и пригласил их. Сорокин и Олимов машинально подтянулись, привели себя в порядок, пригладили волосы и быстро прошли в кабинет.
Камол Джамалов, невысокий, смуглолицый, черноволосый мужчина средних лет, может быть, чуть старше сорока, улыбаясь, легко поднялся, вышел из-за рабочего стола и, пройдя несколько шагов навстречу, радушно протянул вошедшим руку, усадил за длинный стол под зеленым сукном недалеко от окна, а сам сел в кресло напротив.
Впервые попавший сюда Сорокин во время разговора с неожиданным интересом спокойно огляделся. Кабинет как кабинет, обычный, как у других секретарей, у которых ему приходилось бывать. Только, в отличие от тех, на столе, за которым они сейчас сидели, увидел небольшие таблички, где печатными буквами от руки было выведено: «Просьба не курить!» «Ого! усмехнулся про себя Сорокин. Это обращение к таким заядлым курильщикам, как мы с Олимовым!..»
Сорокин еще раз перечитал табличку и, опустив голову, приготовился внимательно слушать.
Олимов уже выкладывал секретарю ЦК свои соображения. Он говорил, глядя в глаза Джамалову, что ежели теперь с помощью Центрального Комитета не позаботиться о снабжении отъезжающих через три-четыре дня на Урал мобилизованных в трудовую армию теплой одеждой и продовольствием, хотя бы на первое время, то последствия могут быть очень печальными
Джамалов тревожно поглядывал то на Орифа, то куда-то за его спину и легонько постукивал карандашом по лежавшей перед ним записной книжке.
Воспользовавшись возникшей паузой, Сорокин поддержал Олимова:
Поскольку организация трудовой армии дело новое для всех нас и времени было в обрез, конечно, многое застало всех врасплох. Это и понятно В итоге произошло немало неприятных, я бы сказал, даже трагических событий, и сведения об этом уже дошли до Государственного комитета обороны. Я информирован об этом.
Джамалов, еще не продумавший, очевидно, всех аспектов данной проблемы, старался казаться спокойным, но все же заметно волновался:
Да, знаю, по этому поводу нас сверху уже основательно потрясли, особенно досталось некоторым нашим ответственным работникам. Да я и сам стал не так давно свидетелем одной тягостной истории
Олимов и Сорокин незаметно переглянулись, продолжая внимательно слушать Джамалова.
Был у нас знаменитый бригадир-хлопкороб Хушмурод-ака, один из первых переселенцев, осваивавших еще Вахшскую долину, человек мужественный и честный. В сентябре военкомат призвал в трудовую армию несколько его родственников и знакомых. Хушмурод-ака тоже собрал свои вещички и добровольно явился в положенный день вместе с ними в военкомат, пошутил еще: «Хоть таким образом Урал погляжу!»
В военкомате рады каждому новому добровольцу, поэтому его ни о чем не спросили и отправили, как он хотел, на Урал. В Свердловске отряд, куда попал наш Хушмурод-ака, бросили на строительство новой железнодорожной ветки. Первые месяцы поработали неплохо, даже фотографии уважаемого человека и его земляков напечатали в местной газете. А про Хушмурод-аку даже написали целую статью, которая называлась «Богатырь с берегов Амударьи». Номер этой газеты он собственноручно в письме отправил домой Едва похолодало, начались дожди, снегопады. Наши привыкшие к теплу люди стали мучиться, болеть из-за отсутствия зимней одежды. Руководство строительством считало, что всем должны были выдать эту одежду еще в Таджикистане, но здесь у нас, оказывается, военкомат отделался пустыми обещаниями: мол, теплой одеждой вас обеспечат на месте будущей работы Однажды, когда отряд поздно вечером возвращался после долгого трудового дня, попали в сильный буран. Человек сильный, физически крепкий, Хушмурод-ака тащил на своей спине до самого жилья а это километра четыре тех, кто уже не мог идти сам, слабых, больных товарищей. Когда он вернулся в третий раз, чтобы оказать помощь, то сам по колено увяз в сугробе, потерял дорогу и замерз, занесенный снегом Только на следующий день его нашли, но уже без признаков жизни. Вместе с ним замерзли еще трое его земляков. Одеты все они были, как выяснилось, лишь в легкие ватные мелкостеганые сатиновые халаты, уши и лоб обвязаны платками, на ногах кирзовые солдатские сапоги
Рассказ Джамалова произвел удручающее впечатление. Все молчали.
Да, прервал молчание Сорокин, подумать только, куда дотянула свою кровавую руку война!..
Джамалов искоса глянул своими темными проницательными глазами на промолвившего эти слова Сорокина и опустил их снова.
Я, товарищ Сорокин, скажу, что, конечно, война войной, но главная причина этих потерь бессердечие, даже, я бы сказал, жестокость, безответственность тех, кто занимается мобилизацией людей в трудовую армию. Скажите мне, товарищи, разве на фронте так заботятся о солдате? Что ему необходимо котелок, каска, лопата, противогаз? Голова и ноги в тепле? Сыт, одет, окоп по всем правилам выкопан?.. Оружие в комплекте? И обо всем этом заранее думают командиры и комиссары, все проверят-перепроверят. А как же иначе? Там, на фронте, судьба солдата непосредственно связана с опасностью, там иначе нельзя Так неужели здесь, в глубоком тылу, мы не в состоянии проявить заботу о людях, пришедших в трудовую армию? Пусть они будут работать за тысячи километров от передовой, но они, как те солдаты в окопах, тоже работают на победу, приближая ее своим трудом
Мне осталось, дорогие товарищи, сказать вам только о завершении этой грустной и поучительной истории. Родственники погибших с неисчислимыми трудностями перевезли из Свердловска на родину, сюда, в Таджикистан, тело Хушмурод-аки и его товарищей, предали земле Печальный итог! Семьи остались без кормильцев, осиротели дети. А жены!.. Если бы вы видели их глаза, их слезы! «Пусть бы наши мужья погибли на фронте, не было бы так обидно и горько!» говорили они мне.
Ориф Олимов, удивленный откровением Джамалова, размышлял об услышанном. Сорокин, хотя его имя и не было упомянуто, принял этот рассказ тоже как упрек в свой адрес, поэтому чувствовал себя неуютно, то краснел, то бледнел, очень волновался.
Поэтому я прекрасно понимаю товарища Олимова, продолжал свою мысль Джамалов. Его беспокойство за судьбу людей вполне закономерно и своевременно.
Он прошелся по кабинету, вернулся к столу, за которым сидели Сорокин и Олимов.
Скажу откровенно, товарищи, положение с запасами продовольствия и одежды в республике весьма затруднительное. Вам должно быть известно, какие экстренные меры предпринимаются, чтобы в первую очередь обеспечить всем необходимым фронт. Однако и товарищу Олимову надо помочь! Это ясно. Но что и откуда взять об этом сейчас необходимо как следует подумать.
У меня есть одно соображение, товарищ Джамалов, не знаю, одобрите ли? Ориф Олимов вопросительно посмотрел на секретаря ЦК.
Пожалуйста, я вас слушаю.
Что, если для разрешения проблемы снабжения продовольствием привлечь и тех людей, которые призваны в трудовую армию?
Джамалов попросил:
Поясните, пожалуйста, вашу мысль!
Да, конечно! Что, если с помощью местных партийных советских органов провести собрания, беседы в колхозах, совхозах, на предприятиях, в организациях словом, там, где работали люди до мобилизации в трудовую армию, пригласить их семьи, родственников, близких. На этих собраниях, все разъяснив, призвать в эти очень тяжелые для страны дни оказать активную помощь отцам, братьям и сыновьям, отправляющимся на Урал и в Сибирь выполнять свой высокий гражданский долг перед Родиной. Уверен, товарищ Джамалов, что у наших людей, заключил Ориф, очень развито чувство долга и они обязательно откликнутся на наш призыв.
Джамалов одобрительно улыбнулся.
Что ж, товарищ Олимов, предложение ваше не лишено смысла!
Но сколько потребуется на все это времени? забеспокоился Сорокин. Ведь до отправления эшелона остается всего каких-нибудь два-три дня?
Ничего, успеем! Надо только срочно посоветоваться с товарищами из ЦК, ответственными за это, созвониться с районами, ответил Джамалов.
Сорокин одобряюще похлопал по плечу Олимова, улыбнулся ему.
Коли так, я еще раз приветствую дельный совет Олимова, товарищ Джамалов! И вообще, должен сказать, он достойно выполняет поставленную перед ним задачу.
Очень верно вы говорите, Сергей Васильевич! согласился Джамалов. Я лишь весьма сожалею, что горячность, страстность, с которой Олимов берется за любое дело, не всем по душе. И основная причина его ухода с должности секретаря горкома партии, по-моему, в этом и заключалась
Если бы только товарищ Олимов согласился, я с радостью рекомендовал бы его на работу в свою областную партийную организацию! искренне признался Сорокин.
Ориф, довольный принятым только что решением, мыслями был уже далеко отсюда и не особенно внимательно прислушивался к словам собеседников. Достав из бокового кармана блокнот, он записал всплывший вдруг в его памяти бейт Саади из Шираза, который как нельзя лучше отражал его теперешнее настроение:
Наш мир цветник, но сбудутся мечты,
Когда с друзьями вместе рвешь цветы.
Однако, думал Ориф, возвращаясь вместе с Сорокиным от Джамалова, как важно, когда у тебя есть единомышленники. Особенно в такое трудное время, как теперь, когда грянула война и многое даже здесь, в глубоком тылу, поставила с ног на голову, когда уже не было на многострадальной земле дома, семьи, которые не пострадали бы от фашистского нашествия и не получили бы извещения с фронта об убитом, пропавшем без вести, тяжело раненном Как горько, думал Ориф, что у иных людей все эти временные неудачи он свято верил, что вслед за горестными поражениями придет час возмездия! вызывали лишь чувство отчаяния, эгоистического желания выжить, остаться в стороне от общих забот и дел, уцелеть, досыта наесться, укрыться, переждать И это в тот момент, когда гитлеровские войска, одержимые бредовой идеей захвата нашей страны, Ориф мысленным взором окинул карту боевых действий Красной Армии, которая осталась висеть в его горкомовском кабинете, наступали по всему фронту от Крайнего Севера до южных широт, двигаясь огненной лавиной и, словно смертоносная саранча, опустошая нашу землю, оставляя за собой пепелища городов и сел, тысячи зверски замученных, сожженных, расстрелянных, брошенных в безымянные могилы детей, женщин, мужчин, стариков. Да, у многих опустились руки слаб дух человеческий при иных обстоятельствах
Зашевелились обыватели, притаившиеся до поры до времени по своим норам, злопыхатели, мелкие душонки, потерявшие от страха голову, обуреваемые единственным желанием выжить, спастись, пережить это страшное время. И каждый из них был убежден, что главная его забота теперь только о себе, о своем будущем забота, несоединимая в их скудном сознании с судьбой Родины, народа. Пустила обывательщина свои ядовитые корни, опутывая слабых, пробуждая в них трусость, жадность, подлость, корысть порочные чувства, глубоко чуждые всему строю нашей жизни, нашему укладу. И если бы не твердые, незыблемые устои социалистического строя, заложенные большевиками-ленинцами на заре революции, страшно и подумать об этом, низменные инстинкты обывателей, словно червь, проели бы и саму основу этого строя, заразили бы души миллионов, ослабив тем самым позиции наши в глубоком тылу и облегчив продвижение врага еще далее, в глубину нашей территории
Эти мысли не давали Орифу покоя ни днем ни ночью. И теперь он снова и снова думал о том, как важно, жизненно необходимо в таких экстремальных ситуациях уметь говорить с людьми по-большевистски открыто, ничего не скрывая, никого не опасаясь, чтобы найти прямой путь к их сердцам, завоевать их честностью, открытостью позиций, разбудить чувство патриотизма, преданности общему делу.
Ориф верил, и без этой веры он не представлял себе ни своей жизни, ни жизни миллионов своих единомышленников, живущих на всей советской земле, объединившихся в монолитный заслон, надежный щит, призванный защитить страну. Не может быть по-иному! был убежден Ориф Олимов, как были убеждены миллионы таких же, как он, людей, честных, преданных, верящих и всеми силами приближающих день великой победы. И эта вера росла, крепла с каждым днем, становилась незыблемой теперь, когда уже был сделан первый решительный шаг: у далекой, но ставшей такой близкой Москвы отборные немецкие дивизии потерпели полный крах
На следующее утро, когда Джамалов сообщил Олимову, что в ЦК одобрительно отнеслись к его предложению, Ориф в тот же день вернулся в Мехрабад и, не заходя домой, пошел прямо к кузнецу Барот-амаку. С кем, как не с ним, другом отца, он мог посоветоваться в отсутствие Одил-амака!
Барот-амак внимательно, не перебивая, слушал рассказ Орифа, потом спросил:
Когда отправляется эшелон?
Через три дня.
Нет, трех дней для выполнения задуманного вами маловато! По крайней мере, думаю, нужно четыре-пять дней, не меньше.
Хорошо, попробую отсрочить отъезд еще на день, с сомнением пообещал Ориф.
Барот-амак, отечески, с любовью глядя на сына своего друга, улыбнулся, поглаживая короткую, черную с проседью бородку.
Хочу напутствовать вас добрым словом, товарищ Олимов!
Буду рад! сказал Ориф.
Вчера мы с Акой Наврузом, Хакимчой и еще несколькими людьми, которые вместе с нами едут в составе трудармии на Урал, сидели в квартальной чайхане за пиалушкой чая, разговаривали о том о сем. Много раз и вас поминали добрым словом.
Ориф рассмеялся:
И что же вы, интересно, говорили обо мне?
Только хорошее, поверьте! продолжал улыбаться Барот-амак. Все довольны, что именно вы будете комиссаром нашего эшелона. Люди говорят, пусть только позовет товарищ Олимов, с ним хоть на край света, ничего не страшно, нигде не пропадем!.. Вот так-то, друг Орифджан.
Слыша добрые слова о себе из уст мудрого, повидавшего жизнь старого человека, Ориф не скрывал своего волнения, зарделись щеки, благодарно блеснули глаза, и он лишь тихо повторял «спасибо», «да будьте все вы живы и здоровы»
Барот-амак между тем выразил уверенность, что коли у людей так сильна вера в Орифа, то на его предложение о сборе продовольствия и вещей для трудовой армии люди непременно горячо откликнутся, и завтра же с утра он сам, Ака Навруз и все его товарищи, мобилизованные в трудовую армию, обязательно примут участие в этой кампании.
В самом деле, не прошло и двух дней, как домочадцы мобилизованных, а потом и семьи, жившие рядом, в соседних домах и кварталах, помогавшие экипировать отъезжающих, стали приносить на сборный пункт кто что мог теплую одежду, продовольствие, разные другие вещи, которые могут понадобиться там, на далеком Урале. Приносили даже дутары, тамбуры, рубабы, дойры, шахматы и шашки. Словом, собрали немало всего, чтобы те, кто покидал родные края, не чувствовали себя заброшенными, одинокими, тем более что никто еще и не представлял себе, какими неожиданностями удивит их, жителей юга, холодная уральская зима, да и вообще жизнь в далеком, неведомом краю.
И вот наступил день отправки эшелона. На станции, в нескольких километрах от города, собралось много народа. В больших грузовых вагонах-пульманах через открытые двери были видны двухэтажные деревянные нары. При желании на них могло разместиться по пять-шесть человек. В центре каждого вагона была установлена большая чугунная печка. Длинный эшелон сплошь состоял из вагонов однообразного коричневого цвета, лишь в середине выделялся зеленой краской пассажирский вагон для руководителей эшелона: в нем ехали Барот-амак с Акой Наврузом и еще несколько человек, уважаемых трудармейцами за почтенный возраст. С ними ехал и фельдшер, Иван Данилович Харитонов.
Дело шло к вечеру, было почти четыре часа пополудни. Влажный воздух, пропитанный легким туманом, делал золотистый диск солнца расплывчатым, а его лучи ярко расцветили край горизонта, придавая небу не зимнее великолепие.