Все это Олимов, стараясь быть спокойным и сдержанным, снова и снова объяснял коменданту, а тот, как только комиссар трудовой армии в очередной раз появлялся перед ним, неизменно повторял:
В первую очередь эшелоны, следующие на фронт! Во вторую эшелоны с ранеными, вы в третью очередь!
Наконец Олимов не выдержал и, придя в комендатуру, наверное, уже в шестой раз, в упор поглядел на коменданта:
Я требую отправить наш эшелон! И немедленно! В течение ближайших часов! В противном случае я вынужден буду обратиться в областной комитет партии и к руководству военного округа!
Вы меня не пугайте! Не из пугливых! усмехнулся комендант. Немало повидали таких шустрых на передовой! Да и здесь насмотрелись!.. Освободите помещение, вот что я вам скажу!
Нервы Олимова были на пределе, впервые в жизни у него тряслись руки, он засунул их в карманы пальто и, не находя иного выхода, вытащил из кармана гимнастерки красную книжечку удостоверение члена ЦК Компартии Таджикистана, положил перед комендантом. Он был непреклонен.
Немедленно соедините меня с начальником гарнизона или с любым секретарем горкома партии! Если с вами мы не можем найти в течение вот уже полудня общего языка, надеюсь, там-то меня поймут!
Комендант взял в руку документ, и Ориф не расслышал, что он сказал, что-то вроде: «Зачем это мне?» Тогда Олимов повысил голос, приказал: «Читайте!» И тот, сначала нехотя, еще раз взглянул на удостоверение, потом более внимательно на Орифа и, нервно покашливая, после минутного молчания вернул ему удостоверение:
Товарищ Олимов, ну зачем же нервничать?.. Мы что-нибудь придумаем!.. Обязательно! Тон его помягчал, он вроде бы извинялся.
Не успел комендант договорить, как вдруг где-то поблизости прогремел выстрел. Оба в испуге так и застыли. «Что стряслось?» только и мог вымолвить комендант, побледнев. Тут же, почти без перерыва, бабахнуло снова.
Извините, я сейчас, только разузнаю, в чем там дело! Комендант торопливо вышел.
Минута превратилась в полчаса, однако он все еще не возвращался, терпение Орифа лопнуло, и он, выйдя на платформу, увидел в конце ее группу солдат, что-то беспорядочно выкрикивающих и приближающихся вместе с комендантом к комендатуре. Среди них Ориф узнал Барот-амака, Ака Навруза и других трудармейцев. В центре группы, различил Ориф, один из солдат с винтовкой наперевес вел кого-то впереди себя.
Что случилось? спросил Олимов Барот-амака, идущего прямо к нему.
Тот был растерян, обескуражен, впрочем, как и все остальные, кто шел с ним.
И все же, товарищ комиссар, трус совершил свое позорное дело!
Что случилось, объясните?!
Двое из тринадцатого вагона все-таки задумали бежать, да у стоящего рядом эшелона с военным снаряжением напоролись на часового. На его предупреждение среагировал только вот тот, Тулабай Захиров, он остановился, а другой, Максудов, продолжал бежать вдоль состава. После третьего предупреждения часовой выстрелил и ранил его в ногу Ну, он, конечно, упал А второй вот он, впереди часового, рассказывал Барот-амак, кивая головой на группу солдат, приближающихся к ним.
Впереди часового со связанными за спиной руками, опущенной головой медленно шел человек, по виду еще не очень старый, крепкий, с густыми усами.
По приказу коменданта часовой провел задержанного в комендатуру, куда он пригласил и Олимова, потом вошел сам, плотно закрыл за собой дверь. Олимов попросил пригласить Барот-амака как старшего по эшелону и Ака Навруза, его заместителя.
Где же раненый? коротко спросил Олимов.
Его увезли в больницу! Ака Навруз был в совершенном расстройстве.
Тяжело он ранен, Ака Навруз?
Во всяком случае, не смертельно
Комендант посмотрел на Олимова:
Что будем, товарищи, делать с этим гражданином?
Что будем делать? гневно сверкнул глазами Ориф. По законам военного времени его как дезертира немедленно следует передать военному трибуналу!
Беглец с низко опущенной головой не произнес ни слова.
Ака Навруз подошел к нему.
Вы хоть представляете себе, Тулабай, чем может обернуться для вас этот поступок?
Дезертир вопросительно глянул на Ака Навруза.
В лучшем случае это тюрьма и не на один месяц! продолжал Ака Навруз, на годы! скрестив пальцы, он посмотрел сквозь них на Тулабая. А ваши товарищи в это время будут честно трудиться, и наступит время, когда все они с чистой совестью, сознанием выполненного долга вернутся домой к своим женам и детям!
Тулабай неожиданно вдруг заныл, но Барот-амак одернул его:
Опозорил всех, трус, теперь еще и слезы проливаешь!..
Итак, товарищи, как же мы поступим? снова задал вопрос комендант. Может быть, подготовим документы, а до суда посадим его на гауптвахту?
Барот-амак с сожалением, грустно обвел взглядом стоящих рядом Олимова, Ака Навруза, поглядел на коменданта, устало проговорил:
Если не возражаете, хочу дать вам совет.
Слушаем вас, пожал плечами комендант.
Впервые у нас произошел такой случай, он не только для таких, как этот, для всех нас послужит хорошим уроком Барот-амак помолчал, будто сомневался в чем-то. Что, товарищи, если на первый раз мы возьмем его на поруки?..
Взоры всех обратились к Тулабаю, который все продолжал всхлипывать. Олимов нерешительно покачал головой, но из-за уважения к Барот-амаку промолчал.
Хотелось бы знать, что думает по этому поводу ваш комиссар, товарищ Олимов, комендант повернулся к Орифу. Я не против. С этим поступайте, как сочтете нужным. Но документы на того, другого, раненного при попытке к бегству, подготовить необходимо и как можно скорее!
На лице Олимова боролись гнев и сомнение.
Если вы, уважаемые Барот-амак и Ака Навруз, возьмете этого человека на поруки, пожалуйста, это в вашей власти, но я не могу и никогда на это не решусь! Ибо нет у меня твердой веры
Тулабай внимательно слушал тех, кто сейчас решал его судьбу, и, видно, порядком перепугался, потому что, услышав последние слова Олимова, зарыдал теперь по-настоящему, в голос, и, всхлипывая время от времени, умолял:
Учитель, клянусь своими детьми, это никогда больше не повторится, дьявол попутал, верьте мне, я поступил подло!.. Я понимаю!.. Искуплю!
Барот-амак примирительно заметил:
Что ж, повинную голову и меч не сечет! А, Орифджан?!
Ну, усто, если вы ручаетесь Олимов еще раз внимательно перевел взгляд с беглеца на Барот-амака, если вы ручаетесь Вы знаете этого человека лучше меня, усто Рискните!.. Но в случае чего отвечать ведь придется нам всем вместе. Вы понимаете это? И мне, и вам
Участь Тулабая была решена, и он, сопровождаемый Барот-амаком и Ака Наврузом, побрел к своей теплушке.
Скоро вернулся от коменданта и Олимов, сообщив, что он твердо обещал отправить эшелон еще до рассвета.
А что вы решили с тем, другим, которого ранили при попытке к бегству? спросил Орифа Ака Навруз.
Залечит ногу, а потом со всеми документами его отправят в Белогорск, там дело будет решать военный трибунал. Другого выхода у нас нет!
Барот-амак с Ака Наврузом в полном молчании вскипятили чайник, достали остатки сухарей, изюма и пригласили поужинать с ними Орифа. Но Олимову есть не хотелось, глаза его после всего, что недавно произошло, ни на что не смотрели, и он, не раздеваясь, бросился на нары. Едва голова его коснулась жесткого ложа, как он забылся в тяжелом сне. Но, увы, сон продлился недолго: он проснулся вскоре одолевали кошмары. Вот и теперь он в непонятной тревоге открыл глаза, руки и плечи его замерзли. Теплушка, давно не топленная, остыла, поэтому в холодном ее воздухе каждый выдох превращался в молочно-белое облако пара. Другой конец теплушки оглашал богатырский храп фельдшера Харитонова. В вагон доносились далекие гудки паровозов, перестук колес проходящего мимо состава. Ориф присел, закурил. Ему хотелось, пока их эшелон стоит на путях, выйти на воздух, подвигаться хоть немного, для того чтобы согреться. Однако едва он об этом подумал, как состав дернулся и он едва устоял на ногах: наверное, к эшелону прицепили паровоз. Тотчас же вагоны ударились друг о друга буферами, и минуту спустя Ориф ощутил легкое покачивание, в узенькое оконце теплушки увидел, как за окном медленно проплыло здание вокзала, несколько голых в инее деревьев.
Эшелон снова двигался к месту своего назначения, к неведомо далекому уральскому городу Белогорску.
А на утро следующего дня прибыли наконец, после трехнедельной трудной и утомительной дороги, в Белогорск. Эшелон приняли на запасный путь, ибо, насколько хватало взгляда, все вокруг было забито составами специального назначения. Независимо от того, какими были вагоны крытыми или открытыми, Ориф видел, каждый из них сопровождали трое вооруженных часовых: в начале, середине и конце платформы.
Вокзал встретил трудармейцев рабочим шумом наступающего утра. Крупный железнодорожный узел Белогорск принимал в те дни сотни составов, но, судя по всему, не хватало путей. Шум, стук, скрежет, гудки, несмолкающий голос диспетчера, усиленный динамиками, оглушали, не давали возможности расслышать и сло́ва, произнесенного обычным человеческим голосом.
Погода в тот день стояла морозная, ясная. Голубело небо; поблескивая в междупутье, искрился под холодным зимним солнцем снег.
Но Орифа Олимова не смущал ни этот станционный гвалт, состоящий из множества шумов, ни мороз, который давал о себе знать весьма ощутимо, перехватывало дыхание, ресницы покрывались изморозью. Едва остановился эшелон, Ориф спрыгнул прямо в снег и, лавируя между составами и вагонами, держа наготове в руке, на случай проверки, удостоверение уполномоченного ЦК республики, быстро, насколько это было возможно, пошел к зданию вокзала. И, уже почти подойдя к перрону, обратил внимание на большую группу людей, отдававших распоряжения и руководящих погрузкой открытых платформ, которые составляли длинный состав, занявший весь первый путь. На эти платформы, увидел Ориф, красноармейцы ловко и споро грузили самоходные пушки и танки. Все они были выкрашены в один свежий, яркий зелено-защитный цвет, на боку каждого орудия алела пятиконечная звездочка. Новенькие! искренне радовался Ориф Олимов, душа которого ликовала. Значит, заводы Белогорска уже начали выпускать их, значит, эвакуированные заводы начали выдавать продукцию на новом месте! Скоро и они, таджикские трудармейцы, вместе с теми, кто восстанавливает эти заводы, будут работать плечом к плечу: посланцы Таджикистана покажут, на что годны их рабочие руки!
С такими мыслями пришел Ориф в военную комендатуру, предъявил свои документы и попросил разрешения позвонить в обком партии.
Ответил знакомый голос Сергея Васильевича Сорокина: несмотря на ранний час, он был уже на месте.
Оо-о! Ориф Олимов! Дорогой! Как я рад слышать ваш голос. Мы давно ждем ваш эшелон! Приветствую вас на уральской земле! Сейчас я приеду, дорогой Орифджан, ждите!
Голос Сорокина был слегка простужен, хрипловат, но Ориф все равно почувствовал в нем радостные нотки, уловил сердечность, с которой Сорокин встретил весть о прибытии еще одного отряда трудармии Таджикистана.
Олимов положил трубку, поблагодарил коменданта, и губы его вдруг сами собой сложились в улыбку, которую он никак не мог погасить на своем лице, как ни старался. Впервые за двадцать один день путешествия он почувствовал, что тревога куда-то отступила, подумал: «Как хорошо, что наше путешествие удачно завершилось!.. Как хорошо! Первый шаг сделан!»
Часть втораяТАМ, ЗА УРАЛЬСКИМИ ГОРАМИ
1
Южная гряда знаменитых Уральских гор это бескрайняя степь, тянущаяся, насколько хватает глаз, до самого горизонта. Зимой она белым-бела от снежного покрова. Порывы яростного ледяного ветра с посвистом сметают все на своем пути, вырывая с корнем кусты колючки, полыни, и несут их, несут, гонят по степи. Вдали, если приглядеться, объятые темными тучами, которые ветер все время гонит в одну сторону, видны очертания невысоких гор, напоминающих мощные зубчатые крепостные стены. Наверное, тем, кто приезжает сюда из горных краев, где гигантские вершины вздымаются высоко в небо, горы эти покажутся игрушечными Но кто не знает, что у них мировая слава, веками люди называют их кладовой несметных природных богатств.
И вот здесь, рядом с этой кладовой, всего за каких-нибудь три-четыре месяца, должен быть возведен завод, который получит впоследствии короткое загадочное название «энский».
Руководитель трудовой армии, комиссар, как прозвали его трудармейцы-таджики, Ориф Олимов, уполномоченный обкома партии Сергей Васильевич Сорокин и представитель администрации энского завода инженер-строитель Виталий Игнатьевич Куликов вышли из черной «эмки», словно по команде повернулись спиной к ветру, внимательно огляделись.
Завод, товарищи, должен быть построен вот на этом самом месте, говорил Куликов, поднявший, как и его спутники, воротник полушубка, прикрывая рукавицей от холода нос и рот.
Следуя примеру Куликова, Ориф посмотрел на бесконечно тянущуюся степь, и в короткий миг голова его наполнилась множеством мыслей и дум, главной из которых была та, что ближайшие месяцы для его земляков будут в этом краю тяжелейшими. Ведь до этого времени почти никто из них не видел в своей жизни такой суровой зимы, как эта. Работавшие на земле, в кустарных мастерских, на небольших заводах и фабриках своей республики нередко вместе с членами семьи, своими детьми, теперь они должны были окунуться в совершенно иные жизненные условия прийти в эту голую степь, долбить мерзлую землю, закладывать фундамент для будущего завода из железа и бетона, возводить каркас главного корпуса, монтировать двери и перегородки цехов, а потом, установив с помощью рабочих-специалистов станки, запустить их и выдавать продукцию. Все эти работы должны быть сделаны за какие-то считанные недели! Выдержат ли его земляки такой жесткий темп работы и жизни? Будут ли сыты, ведь на рабочую карточку в последнее время стали выдавать меньше хлеба и продовольствия, есть предстоит не досыта, ибо в первую очередь все идет фронту. Да, кроме того, нет и подходящего жилья, не хватает теплой одежды А морозы?..
Помимо своей воли одолеваемый этими думами, Ориф машинально произнес словно про себя:
Ей-богу, высшей похвалы и почестей удостоится тот, кто мужественно взвалит на свои плечи невиданные и неслыханные эти испытания!..
Есть ко мне какие-то вопросы, может быть, особые на этот счет суждения? неожиданно повернулся к Орифу Сорокин, по-своему истолковав это невольно вырвавшееся восклицание.
Должно быть, из-за сильного ветра Ориф не расслышал Сорокина, и тот, подойдя вплотную к Орифу, повторил вопрос:
Так есть какие-то вопросы?..
Олимов, все еще во власти своих дум, нерешительно зябко повел плечами, как бы отвечая, что, мол, таких вопросов нет, потом, будто подытоживая свои размышления, протянул «да-аа» и остановил свой взгляд на Сорокине.
Раз нет вопросов, едем в рабочее общежитие. Сорокин открыл дверцу машины и, сев рядом с шофером, пригласил последовать его примеру Олимова и Куликова.
Подняв вихрь снежной пыли, «эмка» понеслась к общежитию на южной окраине Белогорска, расположенному от строительной площадки километрах в семи.
Не успела машина проехать и половины пути до общежития, как огромные тучи заволокли небо, сделалось темно и внезапно поднялся снежный буран, нависнув надо всем непроглядной молочной мглой. Небо, земля, дома на окраине города, деревья все утонуло в этой снежной мгле. А снег валил и валил, поэтому редкие прохожие, попадавшиеся по дороге, будто только что вышли с мельницы, так казалось Орифу, потому что сплошь были облеплены снегом.
Вихри бродяги бурана, зарождавшиеся где-то далеко, на севере, на побережье Ледовитого океана, долетали сюда, на город и степь, ветер свистел, завывал, проносясь почти надо всем Уральским хребтом. От его холодного дыхания все леденело, заносило снегом тропинки и дороги, а люди, застигнутые непогодой, попадали в бедственное положение.
До общежития оставалось всего каких-нибудь полтора километра, когда «эмка» сбилась с пути. Водитель почти не видел дороги, стекла в машине залепило снегом, колеса пробуксовывали, съезжали с колеи, застревали в сугробах, мотор подолгу ревел вхолостую, но машина не двигалась с места. В конце концов все трое, кроме водителя, вышли из машины и стали подталкивать ее руками, плечами, чтобы кое-как вновь вернуть на дорогу. Так и случилось, что двадцатиминутная дорога обернулась часом пути. Наконец добрались до Каменки, небольшого поселка, соседствовавшего с Белогорском, где жили рабочие-строители; предстояло посмотреть общежитие, в котором поселили трудармейцев.