Ориф удивленно взглянул на усто Барота, будто хотел, чтобы тот что-то объяснил ему.
Не расстраивайтесь, мулло, рис не без сорняка! попытался успокоить усто Барот.
Не испортил бы он нам других, усто!
Да разве мы допустим такое?!
Тут же и Ака Навруз поспешил заверить Орифа:
Не беспокойтесь, товарищ комиссар, найдем средство, да такое, что сам пустится в пляс!..
Завтра выходит на работу первый отряд, я пришел предупредить вас, товарищи. Голос Олимова сделался громче: Всем слышно?
Около Олимова собрались самые активные, уважаемые люди старшины отрядов трудармии.
Послезавтра выходит второй, а потом и третий отряд. Людей надо как следует подготовить, главное соблюдать дисциплину. Если с первых дней мы не возьмем нужный темп, позже его наладить будет значительно труднее. Нужно работать так, чтобы постоянно быть на высоте, товарищи!
Можете быть спокойны, товарищ Олимов, заверил Хакимча-фрунзевец. Вчера вечером мы узнали от узбекских братьев, что вы остаетесь с нами до конца работ и назначены нашим комиссаром-руководителем, уполномоченным нашей республики. По правде сказать, мы очень обрадовались, ведь свой человек всегда поймет лучше других. Вы знаете нас, а мы прекрасно знаем вас, поэтому будьте спокойны, товарищ комиссар, никто не подведет, не опорочит вашего доброго имени!
Орифу приятно было услышать эти слова, однако он знал, что поведение людей порою непредсказуемо, что их сознание, характер и поведение не могут быть одинаковыми даже в одинаковых обстоятельствах; как правильно заметил усто Барот, попадаются среди них и сорняки, и мелкие камешки Нужно только, чтобы все это поскорее прошло сквозь сито, а в данном случае сито это работа и жизнь, работа и жизнь сегодня и завтра.
Наступило и это завтра. Ранним утром у общежитий выстроилась колонна автомашин с брезентовым верхом, которые должны были доставить отряды к месту работы. Укутанные, обутые кто в солдатские сапоги, кто в ичиги, кто в обмотки из толстой шерстяной ткани и галоши, закутавшиеся по самый нос в платки, куски материи, в старых, потрепанных шапках, а некоторые повязавшись к тому же поверх еще и поясными платками, люди рассаживались по машинам на установленные в кузовах скамейки. Как было решено заранее, трудовую армию разделили на отряды, в каждом свой старшина. Усто Барота и Ака Навруза, по предложению Хакимчи-фрунзевца и Собирджана-воина, провозгласили мудрыми старейшинами отрядов, да и в самом доле, оба почтенных человека пользовались всеобщим уважением и признанием. Потому-то и разделение на отряды проходило при их непосредственном участии: учитывали возраст, сложность работы, специальность людей.
И вот теперь автомашины одна за другой отвозили рабочих на объекты. Их было два: первый строительство железнодорожной ветки Белогорск Каменка, второй площадка под будущий завод в степи под Каменкой.
Представшая несколько дней назад взору Орифа Олимова бесконечной, пугающей своей нелюдимостью и безмолвием, сегодня степь выглядела совсем иной: неумолчно гудели бульдозеры, тракторы, множество грузовиков деловитым шумом моторов нарушало первозданную тишину этого края. Буквально за несколько дней, словно грибы после дождя, здесь и там выросли зеленые деревянные домики подсобок, из труб которых взвивались к небу и таяли в нем тонкие голубоватые струйки дыма. Сотни людей на необъятном степном пространстве уже были заняты работой рытьем котлована для фундамента будущего завода.
Издалека эта громадная людская масса была похожа на гигантское войско, только что закончившее очередную атаку и начавшее окапываться, рыть траншеи. Ветер в тот первый день был не очень сильный и холодный, поэтому в морозном воздухе четко слышались слова команды, оживленный обмен мнениями руководивших работами.
Когда автомашины подъехали к месту сооружения котлована, несколько человек у зеленых домиков одновременно замахали рукавицами и шапками:
Поворачивайте сюда, в эту сторону! Сюда, товарищи!..
Машины развернулись и встали.
Из кабины первой прямо в снег спрыгнул Олимов. Его уже встречали Сорокин и Куликов, а с ними еще несколько человек, очевидно, подумал Ориф, прорабы и инженеры стройки, узнавшие, что трудовые отряды Таджикистана будут работать именно здесь, на этом участке. Следом за Олимовым из машин стали выходить трудармейцы. Усто Барот и Ака Навруз попросили тут же, не теряя ни минуты, дать задание отрядам.
Прежде всего, товарищи, громко обратился Куликов к трудармейцам, если среди вас есть кузнецы, токари, столяры и каменщики, мы дадим вам работу по специальности Есть такие?
Есть! ответил Олимов за всех. И вот их старейшины кузнец Барот-амак и мастер на все руки Ака Навруз, столяр и каменщик.
Усто Барот не удержался от шутки:
И мастер-музыкант к тому же!..
Коли так, нам не придется скучать! засмеялся Сорокин.
Определили участки и объем работы для специалистов.
Как вам известно, товарищи, снова заговорил Куликов, мы начинаем сегодня строительство большого завода, и, поскольку техники не хватает, многие работы придется делать вручную. Это рытье фундамента, его бетонирование, укладка камня и кирпича, столярные, кузнечные работы и многое-многое другое. Лопаты, кирки, носилки словом, все, что нужно, получите вон на том деревянном складе, он показал рукой на один из зеленых домиков, стоящих ближе всех. Пожалуйста, товарищи, по указаниям техников, прорабов приступайте к работе!
А кто трудится на объекте рядом? полюбопытствовал Олимов, кивнув в сторону работавших невдалеке людей.
Там товарищи узбекской трудовой армии, ответил Куликов.
Как только закончим работы по укладке фундамента на участке, пояснил Сорокин, и вы, и они, и отряды местных рабочих-уральцев все вместе начнем возводить заводские корпуса и по мере завершения каждого из них будем устанавливать станки и оборудование. Ждать полного окончания строительства не станем: станки должны сразу после установки быть запущены и выдавать продукцию.
Все, кто был рядом и слышал эти слова, в том числе и Олимов, усомнились, возможно ли такое.
Да, возможно! видя недоумение на лицах многих, подтвердил Сорокин. Это не вызывает сомнений. Потому что мы с вами, товарищи, люди такого склада, которые невозможное делают возможным. Вспомните разгром фашистов под Москвой! Весь мир следил затаив дыхание за тем, как развертывались события, немцы, по мнению многих, вот-вот должны были захватить столицу Страны Советов, были люди, не верившие, что можно победить такого сильного врага, за короткий срок подчинившего себе всю Европу. Но советские люди невозможное сделали возможным. Вот какая сила, товарищи, советский человек!..
Вскоре это убеждение Сорокина уже не вызывало сомнений и у самого Орифа: оно подтверждалось повседневными делами стройки. С самых первых дней на двадцати-двадцатипятиградусном морозе люди долбили ломами и кирками твердую как камень землю, перетаскивали носилками тонны гальки, вручную заливали бетон в котлован, вырытый бульдозерами, поднимая с каждым днем фундамент все выше, укладывая в него неотесанные каменные глыбы; в холодных столярных и кузнечных мастерских изготовляли арматуру деревянные и металлические детали. Тогда же, в самый первый рабочий день, Ориф не услышал ни единого слова жалобы, никто не прекратил работу. Он часто потом вспоминал слова Ака Навруза: кто не хочет здесь замерзнуть, тот и минуты не должен пребывать в покое
В самом деле, того, кто хоть на мгновение бросал работу, мороз так и сковывал по рукам и ногам, казалось, будто вообще уже невозможно двинуться с места.
Сорокин и Куликов, обходившие вместе с Олимовым строительную площадку, остались довольны положенным началом. И Ориф не мог не радоваться этому, одновременно испытывая постоянную тревогу за своих земляков: да, начало положено, а как дальше пойдет? Он радовался мужеству, твердости людей, вдыхавших у него на глазах жизнь в эту степную вековую тишь. Не за страх, а за совесть трудились здесь они все. Из-под палки, по принуждению так работа не спорилась бы, не была бы работой от души.
Справедливо говорят, что все они тоже солдаты Родины солдаты без оружия
Закончился первый рабочий день. К вечеру те же автомашины развезли рабочих по общежитиям. В столовых, разместившихся недалеко от бараков, повара-таджики уже приготовили ужин: не бог весть какие разносолы, но пока сытно. Одни ели в столовой, другие предпочитали пить чай в общежитии, доедая сохранившиеся от дороги остатки домашних запасов. Переходя из общежития в общежитие, Ориф заметил, что многие просто свалились от усталости и, не ужиная, легли спать. А то, что это было именно так, не вызывало сомнений: в тот первый вечер во всех бараках заснули рано, свет выключили очень скоро.
Олимов, Сорокин и Куликов поужинали, как и все, мясной похлебкой в общей столовой, обсудили итоги дня. Потом Ориф проводил Сорокина с Куликовым в город, а сам еще не менее часа прогуливался по улицам поселка. Он хоть и не трудился физически, однако чувствовал себя разбитым и усталым, будто перетаскал за нынешний день тонны груза. Когда же наконец пришел к себе, включил свет и хотел было посмотреть свежие газеты, оставленные на столе возле кровати утром, сон мгновенно сморил его: едва Ориф снял пальто, даже не откинув одеяла, вытянулся на своем узком ложе и тотчас крепко уснул.
Открыл глаза далеко за полночь от холода. Огонь в маленькой чугунной печурке давно потух, не светилось ни единого тлеющего уголька. Потянулся было встать и разжечь печку, но вспомнил, что не запасся щепой на растопку, а так хотелось выпить глоток горячего чая, чтобы согреться! Но и чайник был пуст.
В сердцах Ориф швырнул его на печку, тихонько выругался себе под нос и снова бросился на кровать, натянув поверх одеяла пальто. Однако сон как рукой сняло, дела и заботы не оставляли его и по ночам. Легко ли было справиться с ними?..
4
Иван Данилович Харитонов, уступая просьбам трудармейцев, не вернулся в Мехрабад, остался в Каменке и теперь исполнял обязанности старшего фельдшера медицинского пункта. Он поднимался раньше всех, еще затемно, выходил к машинам, провожал земляков на работу.
И в это утро, как всегда, перекинув через плечо большую брезентовую сумку с красным крестом на боку, он здоровался с каждым и внимательно разглядывал группами выходивших из бараков трудармейцев, рассаживавшихся по машинам. Люди, как ему показалось, по сравнению с предыдущими днями выглядели бодрее, лица их были оживленнее. Причем с вечера к нему никто не подошел с жалобой на здоровье, как это часто случалось в самые первые дни. Все, кто проходил мимо, подняв руку или кивком головы, а кто и приложив руки к груди в знак особого уважения, приветствовали своего доктора.
Самым последним, натянув на себя какие только нашлись одежки, обмотав ноги множеством портянок, прежде чем сунуть их в кирзовые сапоги, и повязав шелковый поясной платок поверх шапки-ушанки, вышел из дверей общежития густобородый Кучкарбай. Он еле передвигался, словно тюлень, и, пока добирался до машины, люди потеряли всякое терпение.
Да шевелитесь же побыстрее! кричали ему из машины. Ноги окоченели в ожидании вас!
Кучкарбай, пробормотав что-то невнятное, чуть ускорил шаг, да и только.
Наблюдая все это, Харитонов то не мог сдержать смеха, то мрачнел: ведь сколько раз он говорил этому самому Кучкарбаю, что бесполезное занятие нанизывать одну одежку на другую, не только не согреешься, но потеряешь способность двигаться, а ведь без движения мороз прихватит мгновенно. На сей раз Харитонов, не выдержав, подбежал к упрямцу, крепко взял за локоть:
Кучкарбай! Снова ты как кокон?
Тот еле высвободил свой локоть из цепких рук фельдшера.
Ничего страшного, дорогой доктор! Только так и надо, не то свирепый мороз быстро превратит человека в бревно!
А ты и сейчас мало чем отличаешься от него! пошутил кто-то в машине.
Кучкарбай ничего не ответил. Харитонов помог ему забраться в кузов, откуда ему уже протягивали руки, и он наконец водворился на место, стараясь усесться подальше от борта. Но никто не двигался, никто не обращал внимания на его пыхтенье и попытки пробиться в самую серединку. Кучкарбай что-то недовольно бурчал себе под нос, но все же вынужден был устроиться у самого края. Едва машина тронулась, одержимый одной мыслью, как бы не простудиться, он сначала привстал, потом, ухватившись за борт, присел на дно кузова и удовлетворенно, не обращаясь ни к кому, тяжело вздохнул:
Так-то оно лучше! И от ветра спрячешься, и не вылетишь ненароком!..
Все в машине так и покатились от хохота.
Еще затемно, до наступления позднего зимнего утра, караван автомашин, преодолевая сопротивление резкого степного ветра, поднимающего за собой голубоватую снежную пыль, спешил к строительной площадке завода. Рабочие-трудармейцы уже не озирались растерянно по сторонам, как то было в первые дни их пребывания на уральской земле. Теперь все они, словно старожилы здешних мест, знали не только дорогу к месту своей работы, но и всю Каменку вдоль и поперек. Не ныли уже, как то было в самом начале, от холода, не пугались новых заданий, связанных с работой. Конечно, причины, объясняющие эту перемену к лучшему, были немалые. На сегодняшний день не голодные, тепло одетые, они еще надеялись на скорое завершение этой стройки, желали как можно скорее вернуться к своим женам и детям. Что же, закономерное желание и надежда, и никто не мог запретить мечтать об этом. В какой-то мере, исподволь, боясь самим себе в этом признаться, подобную надежду питали в сердце и руководители трудовой армии, и, конечно, Ориф Олимов. Тем более совсем недавно он слышал в обкоме, что, если советские войска в ближайшие месяцы нанесут несколько таких сокрушительных ударов по врагу и на других фронтах, как под Москвой, до завершения войны останется ждать недолго
Машины подъехали к стройке, протянувшейся, как могло показаться на первый взгляд, далеко, до самого горизонта. Рабочие тяжело выпрыгивали из кузовов, спешили каждый к своему месту. Перестук инструментов, лязганье гусениц тракторов и бульдозеров, голоса людей все сливалось в единый мощный гул стройки. Работа не замирала ни на минуту. Ночная смена строителей отправлялась на отдых, рассаживалась по тем же машинам, которые только что доставили сюда утреннюю смену.
В состав отрядов трудовой армии, кроме русских, таджиков и узбеков, входили теперь и представители других национальностей, приехавшие из разных краев страны. Так что в течение пятнадцати двадцати дней отряды почти что завершили земляные работы и укладку фундамента и кое-где уже начали возводить стены корпусов из бетона, металла и кирпича. Люди работали уверенно, как говорится, с огоньком, словно занимались этим всю свою жизнь.
Ака Навруз, занятый со своими товарищами столярными работами в мастерской, разместившейся в одном из зеленых домиков-времянок, посматривал на градусник за окном и от удивления покачивал головой: мороз крепчал, ртутный столбик все полз и полз вниз.
О-о-о! Двадцать три! изумлялся и столяр Хамдам Очилов, глядя на градусник. Вчера еще, помнится, в это время было двадцать!..
Теперь, друг, так и будет до окончания зимнего сорокадневья. Мороз будет крепчать, здесь ведь Урал, подкладывая длинное бревно под электрическую пилу, пообещал уроженец этих мест Макар Максимыч, обросший густой щетиной и не бреющий ее, чтоб не морозить лица.
Сам-то мороз не так страшен, сказал Холмурад-ака, строгавший доски после распилки. Только вот ветер больно холодный, неприятный, словно ножом кожу прокалывает, черт возьми!..
Он был недалек от истины. В степи, под Каменкой, если мороз и ослабевал на несколько дней, тотчас начинал дуть резкий и порывистый ветер, не давая возможности ни дышать, ни смотреть, ни ходить, свободно выпрямившись. Поэтому все, кто работал на открытом воздухе, утеплялись как могли. Вот когда торжествовал густобородый Кучкарбай и мог вдоволь посмеяться над теми, кто укорял его за то, что он кутается не в меру!..
Чему радуетесь, Кучкарбай? спрашивали его те, кто работал рядом.
Стоя у входа закрытой с трех сторон кузнечной мастерской, он смеялся еще сильнее.
Да вот, смеюсь над теми, кто упрекал меня утром! А сами-то, сами дрожат от холода, как тополиные листья на ветру!..
Хакимча-фрунзевец, стоя у наковальни, обрабатывал вместе с усто Баротом раскаленный брусок железа. Услышав эти слова, он резко оборвал Кучкарбая: