Вы сами-то хоть на минутку вышли бы из кузницы на мороз, отошли от огня, вот тогда мы и посмотрели бы, каково вам придется!
Кучкарбай мгновенно, будто уже очутился на леденящем ветру, втянул голову в плечи, вернулся к наковальне, надев толстые брезентовые рукавицы, и стал суетливо перекладывать с места на место готовые инструменты и те, которые еще требовали обработки.
Прислушиваясь к перепалке своих товарищей, Барот-амак озабоченно улыбался и, продолжая работать, с головой погрузился в собственные думы Да, мучительно трудно привыкать людям к новой работе, жизни. День ото дня все тяжелее условия труда. А поглядеть, во что превратилась одежда на иных, так прямо плакать хочется. Не прошло еще и трех недель, а у многих она вышла из строя: у кого порван рукав, у кого нет куска подола, у кого разваливается единственная пара обуви. Истощались и запасы еды. Той нормой хлеба и продуктов, что получали по карточке рабочие, накормить досыта было трудно. Изменятся ли эти условия в будущем, кто знает? Немало трудармейцев в последнюю неделю простудились и слегли. Уж закончилось бы все добром да поскорее зима эта свирепая проходила
Хакимча, догадавшись, очевидно, по выражению лица усто Барота, о чем тот думает, все же рискнул полюбопытствовать:
Усто, наверное, Кучкарбай испортил вам настроение?
Конечно! Тупица! Совсем не сочувствует людям и, поглядите-ка, еще насмехается, безмозглый! разразился гневной тирадой усто Барот. Пусть с завтрашнего дня поработает землекопом, сам увидит и поймет, как тяжело другим!
Хотя за ударами молота, стуком и звоном ударяющихся друг о друга заготовок, которые перетаскивали рабочие, Кучкарбай не расслышал слов усто Барота, все же он поймал на себе его недовольный взгляд и понял, что тот рассердился не на шутку и сейчас скажет ему что-нибудь не особенно приятное. Поэтому хитрец быстро подхватил первую попавшуюся под руку тяжеленную заготовку и потащил ее на улицу, надолго исчезнув из поля зрения усто Барота и Хакимчи. Через какое-то время Хакимча, выйдя на мороз, увидел Кучкарбая, сидящего на бревне, скрытом за стеной мастерской, греющего руки у наполовину потухшего костра и сосредоточенно что-то дожевывавшего. На минуту Хакимча, уставившись на него, застыл в удивлении. Кучкарбай же с безразличным видом продолжал работать челюстями, при этом усы и борода его равномерно двигались и он не сводил взгляда с костра. Проглотив наконец прожеванное, он, воровато оглянувшись, вытащил из-за пазухи новый кусок хлеба, набил им рот и начал жевать снова.
Кучкарбай! окликнул его Хакимча. Вы блаженствуете, а работать должны другие? Так?
От неожиданности тот так и подскочил, и, наверное, кусок застрял у него в горле, потому что дыхание перехватило и он не мог слова выговорить. В это время невесть откуда появились Олимов с Харитоновым, они о чем-то беседовали. Кучкарбаю стало совсем худо: он не мог ни вздохнуть, ни охнуть. Заметив костер на снегу, Ориф на мгновение вдруг замолчал, а фельдшер Харитонов, подойдя близко к Кучкарбаю, насмешливо спросил:
Не сделать ли вам, товарищ, какой-нибудь согревающий укол?
Мы ведь выросли под солнцем, дядя Ваня, покорно сложив руки, с трудом нашелся Кучкарбай, поэтому холод нам противопоказан!
Ориф улыбнулся.
Добавьте к этому, что мы еще и потомки огнепоклонников, ака Кучкар!..
Сказал это Ориф, и перед его взором вновь прошли люди, с которыми он сегодня в течение дня встречался на площадках и в котлованах стройки: покрытые с головы до ног белым налетом инея, с ледяными наростами на бровях, усах, бороде, они тем не менее не теряли присутствия духа. От сильного мороза и ветра иной человек и рта не в состоянии был раскрыть, поэтому чаще обращались друг к другу жестами и знаками, движением рук или головы.
Больше всего Орифа поразил один рабочий, прибежавший откуда-то из котлована и впопыхах схватившийся голыми руками за лом. Внезапно раздался душераздирающий крик, словно рабочего укусило неведомое ядовитое насекомое. Олимов тут же подбежал к нему, спросил, в чем дело. Рабочий отбросил в сторону лом, стал быстро дышать на ладони, пытаясь отогреть их, и, чуть не плача, тут же сунул за пазуху.
Что случилось, земляк? снова осторожно спросил Ориф.
Тот молча протянул вперед руки: ладони были лиловые, пальцы не сгибались.
Наверное, мороз прихватил, посочувствовал пожилой рабочий, оказавшийся рядом.
Разве у вас нет рукавиц? тяжело вздохнул Олимов.
Есть, но они остались там, в котловане, ответил рабочий. Напоролся на камень в земле, не было возможности вытащить его без лома и кирки. Кирку отдал товарищу, а сам забыл про рукавицы и побежал наверх за ломом. И вот попал в беду!
Сейчас же идите к фельдшеру Харитонову! голосом, не терпящим возражений, приказал Ориф. Он окажет вам первую помощь! Отправляйтесь немедленно!
Будто кипятком ошпарило! болезненно скривившись, прошептал рабочий. Так горит, что Неужели от мороза железо становится таким беспощадным? Не знал прежде.
Ориф проводил трудармейца до медпункта. По пути он мысленно обвинял старшин отрядов и фельдшера за то, что те вовремя не предупреждали людей о возможности таких случайностей, не обращали серьезного внимания на технику безопасности. И, будто подслушав его мысли, рабочий попросил:
Не обвиняйте дядю Ваню, товарищ Олимов! Он предупреждал всех. Мы сами виноваты, честное слово! И ведь друг мой, Шодмон, кричал вслед, не ходи, мол, без рукавиц, обморозишь руки! Однако, скажу откровенно, товарищ Олимов, эти рукавицы что есть, что их нет! Хоть и брезентовые, а за один месяц изрядно поистерлись и нитки из них повылезали!
Пока Харитонов оказывал рабочему первую помощь, Ориф быстро набросал что-то в свою записную книжку.
Вы из какого отряда? внимательно посмотрел он на рабочего.
Из отряда Собир-ака Насимова, ответил вместо него Харитонов, назвав имя и фамилию рабочего, Нормат Нурматов.
Неужели это тот самый мехрабадский Нормат-самоварщик, подумал Ориф и, еще раз взглянув на рабочего, окончательно узнал его.
Вы буквально кладезь всяких сведений, добрый Иван Данилович! Всех-то вы знаете, и все-то знают вас!.. похвалил Олимов.
Мне положено по работе, Ориф Одилович, заулыбался Харитонов. Закончив перевязку, он предупредил Нурматова: Официально освобождаю вас от работы на несколько дней, идите прямо в общежитие!
Против ожидания, Нурматов твердо возразил:
Спасибо, дядя Ваня! Но что я там один буду делать? Вечером вместе со всеми и поеду!
Да вы без дела замерзнете до вечера!
Почему без дела, я работать буду!
Вы с ума сошли! еще жестче проговорил Харитонов. Разве можно работать с обмороженными руками?
Сейчас уже не так жжет, дядя Ваня, и, дай-то бог, до вечера все заживет! с этими словами Нурматов поспешил к выходу.
Но от Харитонова не так-то просто было отделаться: догнав его, он еще раз попытался заставить Нормата идти в общежитие, предложил даже проводить, но вернулся ни с чем. Ориф удивленно наблюдал эту сцену. Харитонов же, разгоряченный сопротивлением рабочего, не желающего выполнить его фельдшерский совет, решил выложить Орифу все начистоту когда еще представится такой случай!
Товарищ Олимов, должен откровенно предупредить: если мы в ближайшее время не позаботимся об улучшении условий труда и жизни рабочих, будущее наше окажется печальным! Поверьте!
Олимов грустно посмотрел на Харитонова и, ничего не ответив ему, молча положив записную книжку в карман, закурил. Но тут же загасил папиросу, вспомнив, что он в медпункте.
Вы правы, Иван Данилович, абсолютно правы! подтвердил Олимов, надевая свой жесткий, из сыромятной кожи полушубок. Однако не скрою, я все еще под впечатлением поступка этого Нурматова. Он не послушался вас и с больной рукой все же вернулся на работу
Харитонов улыбнулся одними губами.
Я понимаю, о чем вы думаете, товарищ Олимов! Такими, как Нурматов, мы можем гордиться. Это так! Но учтите, силы и здоровье человека, даже очень стойкого, имеют свой предел
Ориф положил руку на плечо Ивана Даниловича.
Дорогой вы мой, много значат и нравственная стойкость, твердость человеческих убеждений. Тем не менее ваши слова справедливы, и я постараюсь сделать все, что в моих силах Поверьте!..
Об этих событиях, происшедших совсем недавно, невольно вспоминал Ориф, стоя у костра Кучкарбая. Глядя на капризного эгоиста, он не мог не сопоставить его с Нурматовым и мысленно снова и снова убеждался в справедливости сказанного там, в медпункте, Харитонову: да, действительно, дорого стоят и нравственная стойкость, и твердость убеждений.
Неожиданно Ориф обратился к Хакимче:
Иногда скверный поступок одного рождает дельную идею у других. Знаете, усто, о чем я подумал, глядя на этот костер?
О чем же, Ориф-ака?
Для того чтобы хоть как-то обогреть людей в эти свирепые морозы, во всех отрядах и днем и ночью должны гореть вот такие костры!
Откуда мы возьмем, Ориф-ака, столько дров и сухих веток?
Да вокруг полно дров и веток! виновато забормотал Кучкарбай. От соломы и колючек до дров и бревен, от щепок до выброшенной резины!.. Ее ведь тоже можно жечь!..
Ориф и Хакимча незаметно перемигнулись, как бы без слов поняв друг друга: «Вы, мол, слышите?» и оба рассмеялись.
Где это наш Барот-ака? поинтересовался Олимов и, не дожидаясь ответа Хакимчи, пошел в мастерскую. Давайте посоветуемся с ним!..
С того памятного дня стали жечь костры по всей стройке. Очень скоро по инициативе самих строителей, с помощью руководства создали солидные запасы топлива. Теперь всюду горели костры, и степь, особенно по ночам, напоминала гигантскую поляну, на которой нашли приют десятки светляков. Но главное от огня и дыма костров вроде бы мягчал мороз, и людям работалось легче.
Конечно, это не было кардинальным решением вопроса, и Ориф Олимов почти каждый новый день начинал с обхода соответствующих учреждений области в поисках решения многих проблем, связанных с жизнью трудовой армии. Вторую половину дня он целиком посвящал Каменке. Но поскольку положение в стране было тяжелым, в первую очередь все отдавалось фронту, снабжение тыла продовольствием, медикаментами, одеждой и обувью становилось делом затруднительным.
Ежедневно надо было решать задачу со многими неизвестными. Главное же, как считал Ориф Олимов, состояло в том, чтобы избежать нелепых потерь людей на стройке. В этом он видел свою основную задачу, ради этого готов был не спать подряд несколько ночей, не есть неделями горячего. Здесь, на Урале, он был политруком трудовой армии и отвечал за нее головой.
Однажды в конце января, вернувшись по обыкновению домой уставшим и голодным, Ориф был неожиданно удивлен. Открыв дверь и включив свет, он поразился, как изменилась в его отсутствие комната. Жарко горели дрова в чугунной печке, было тепло, чисто, и он вдруг после мороза почувствовал несказанное блаженство от одного опрятного вида своего заброшенного жилища, чьей-то заботы, проявленной по отношению к нему. На столике, сколоченном Орифом в первые дни приезда, была расстелена чистая скатерть. Свежее постельное белье сияло белизной.
Ориф подошел ближе к столу и тут же увидел записку.
«Уважаемый товарищ! говорилось в ней. Извините, что без вашего разрешения вошли к вам в дом. Но так получилось. Хотели, чтобы вы в этих стенах почувствовали себя лучше.
Не отрывая взгляда от записки, Ориф мучительно вспоминал: кто же это такие Людмила и Ирина?
Его мысли внезапно прервал стук в дверь. Он громко пригласил: «Войдите!» но никто не входил. Тогда Ориф повторил приглашение, и снова ответом ему было молчание. Он пошел открыть дверь, но там никого не оказалось; он услышал только донесшийся уже издали женский смех, на что Ориф просто не обратил внимания и тут же решил, что все это ему почудилось. Удивленный до глубины души, он вернулся в свою комнату.
5
В тот вечер было чему подивиться и землякам Олимова, строителям-трудармейцам. Вернувшись после работы, они нашли свои общежития чистыми и прибранными, постели со свежим бельем, а большие чугунные печки так и пылали жаром. Никто, конечно, не догадывался, чьих это добрых рук дело. Еще более поразительным было то, что, например, в бараке, где жил Барот-амак, у печки лежала большая охапка сухих дров и уголь, а в углу появилось пар двадцать, правда, поношенных, но еще крепких валенок, стопка чистых ватных штанов и ватников. Одни говорили, что это результаты хлопот комиссара Орифа Олимова, проявление его заботы о рабочих; другие утверждали, что это сделано по приказу администрации стройки Словом, толкам не было конца.
Эй, братья! воскликнул тем временем усто Барот, переодевшись во все чистое. Как говорится, ешьте виноград и не спрашивайте, из чьего он сада! Всякому, кто проявил такую заботу о нас, тысячу раз спасибо!
Как всегда, усто Барота поддержал Ака Навруз:
Правильные слова говорите, друг! Продолжим мелодию этого дела отдохнем около горячей печки, поблаженствуем вдоволь, насладимся песнями и музыкой! Ну как, брат мой, Исмат Рузи, ты уже переоделся? Готов усладить наш слух?
Сейчас, усто, я быстро! пообещал тот, снимая с себя грязную, поношенную стеганку.
Братцы, мне кажется, пару валенок, штаны и ватник мы должны прежде всего отдать нашему музыканту Исмату Рузи! предложил Хакимча-фрунзевец. Вы только поглядите, на что похожи его башмаки и ватник живого места нет!..
Все было согласились, однако из своего угла заворчал Кучкарбай:
Не забудьте, что и маленьким людишкам, вроде меня, тоже нужно одеться-обуться!..
На сей раз никто не вымолвил ни слова, только ироническая усмешка набежала на лица некоторых. А Кучкарбай вытащил из вещмешка кусок хлеба, кишмиш, перемешанный с орехами, и, не смущаясь, отправил все это себе в рот, продолжая недовольно бубнить себе под нос.
Ну и ненасытная утроба! Только пришел из столовой и опять рот набил! не выдержал Собирджан Насимов. Оставшись в одной майке и брюках, он мыл холодной водой прямо из-под крана свою большую голову и мощную шею.
Хакимча, подошедший к умывальнику ополоснуть лицо, заступился за Кучкарбая:
Да ладно тебе, Собирджан! Хоть он ненасытный и неженка, если прикажут, работает, пока не упадет. Сегодня усто Барот здорово напугал его, пообещав отправить из кузнечной мастерской на площадку к рабочим-землекопам. Стоило парню это услышать, как он стал хвататься за самые тяжелые заготовки, мы все только удивлялись!
Барот-амак поступил справедливо, одобрил Собирджан, с силой растирая тело после мытья холодной водой, не то подобные личности перепортят всем настроение!
В это время привлек к себе внимание усто Барот: обнаружив на столе записку, он надел очки, пробежал ее глазами и стал громко читать вслух, чтобы было слышно всем:
«Уважаемые отцы и братья! Мы, педагогический коллектив и учащиеся старших классов средней школы 1 города Каменки, решили начиная с этого дня взять над вами шефство: убирать и топить ваши общежития ведь вы солдаты без оружия, вы на передовой войны в тылу! Это лишь начало нашего шефства. Мы просим извинить нас, что без вашего разрешения, но с позволения и в присутствии коменданта вошли к вам. Хотели сделать приятное. Теплая одежда и валенки, которые найдете, хоть и не новые, но чистые, починенные. Это скромный дар от нас и наших семей, надеемся, что все пригодится вам для работы на строительстве.
27 января 1942 года».
Это маленькое событие принесло трудармейцам неожиданную радость. Забыв на какое-то время про усталость, все собравшиеся за столом стали оживленно беседовать.
Даже если инициатива учащихся и преподавателей школы была просто проявлением заботы о строителях в военное время, тем не менее это придавало новые силы, люди ощутили на себе заботу в нелегкий час жизни, вдали от родных мест. Разбередил сердца своей домброй и Исмат Рузи: он настроил инструмент и начал наигрывать знакомый большинству каратегинский напев. Сразу же все примолкли, каждый думал о чем-то своем, сокровенном, мелодия навеяла воспоминания. В печке уютно потрескивал уголь, гудел огонь, всех охватила приятная истома, да еще музыка Рузи просто сердце разрывала
А Исмат все играл и играл, то запевал песню, то просто перебирал струны домбры. Он с таким воодушевлением, так самозабвенно это делал, что с лица его начал стекать обильный пот, а вскоре и рубашка на нем взмокла. Кто знает, сколько бы он еще играл, как долго отдыхали бы уставшие за день трудармейцы, только вдруг громко постучали в дверь и внимание всех мгновенно переключилось. Кто-то побежал открывать, в барак вошла большая группа узбеков во главе с Ульмасовым и Сорокиным. Двое, замыкавшие шествие, поставили на пол три большие картонные коробки.