Знаешь, то ли в шутку, то ли всерьез предложила Людмила после собрания, мы сами будем убираться в доме этого молодого человека, ты же его помнишь!.. Пусть порадуется, а то скучает, поди, здесь!.. Как ты думаешь?
Ирина многозначительно подняла на подругу свои ясные голубые глаза и, помолчав, улыбнулась одними губами..
Что, Людмилочка, неужто этот черноглазый одним взглядом пленил твое сердце?
Людмила, мгновенно залившись румянцем, как это нередко случается с блондинками, вроде бы рассердилась сначала, даже приготовилась было отчитать подругу, но раздумала и лишь тихо произнесла в ответ: «Бесполезно с тобой говорить!» И уже минуту спустя решила:
Ладно, пусть и в его доме убираются наши ученики!
Но от Ирины не так-то просто было отделаться.
Нет, вы только взгляните на нее, капризничает, словно девочка! Ладно уж, будь по-твоему! Сами будем у него убираться!
Желая поскорее закончить спор, Людмила, едва Ирина проговорила «будь по-твоему», довольная, рассмеялась.
Эх, подружка! Чего смеешься? Ведь знаешь, что я не свободна, как ты. И месяца не прошло, как мой Федор ушел на фронт, а дома двухлетний наследник растет.
Кто знает женское сердце? многозначительно, словно бы самой себе, сказала Людмила.
Вообще-то ты права, в раздумье подтвердила Ирина, потому что мы, женщины, существа слабые. Достаточно порой одного доброго слова, взгляда, обращенного к нам, как мы, сами еще того не понимая, прикипаем к сказавшему это слово всем сердцем Если хочешь знать мое мнение, этот парень, наверное, стоит того, чтобы его полюбили, я почему-то это чувствую. Я часто встречаю его в горсовете, слышала однажды, как он разговаривал с председателем. Весьма образованным человеком выглядит! Даю слово!..
Людмила тоже хотела было сказать подруге, что и она не раз видела Орифа у автобусной остановки, слышала, как он на хорошем русском языке по-доброму, увлеченно разговаривал со своими попутчиками, однако, решив вдруг, что может выдать себя с головой, прослыть легкомысленной, напустила на себя безразличный вид.
Они решили и в тот же вечер вместе с учащимися старших классов, в основном с девочками, разошлись по общежитиям, мальчики занялись заготовкой угля, дров и сбором вещей у населения. Взяв у коменданта общежития ключи, ведра и тряпки для мытья полов, Людмила и Ирина навели порядок в общежитиях трудармейцев и, отпустив ребят, пошли домой к Орифу. В комнате было так холодно, что леденели руки, поэтому сначала принесли угля, дров и жарко растопили печь. Когда стало потеплее, принялись за уборку.
Вроде бы чистоплотный человек, заметила Людмила, подметая пол, пыли совсем немного.
И постель в порядке, сказала Ирина, приподнимая одеяло. Но простыню и наволочку надо бы сменить! Спросить, что ли, у коменданта? в раздумье остановилась она посреди комнаты.
Давай я схожу! предложила Людмила.
Поздно уже! Пока мы его найдем, получим со склада белье, полночь наступит. Давай уж в следующий раз!..
Людмила сказала:
Знаешь что, лучше уж я сбегаю и принесу из дома, наведем полный порядок!
Ирина, с самого начала догадывавшаяся об истинной причине такого отношения подруги к незнакомцу, засмеялась.
Людмила быстро оделась, ушла и вскоре вернулась с узелком в руке.
Молодец, Людмила, и бегать ты, оказывается, мастер! Не успела я глазом моргнуть, а ты уже тут!
Беспокоилась, что ты одна осталась, летела сломя голову!
Спасибо, Людмилочка! Если ты думала только о моем одиночестве, бесконечно благодарна!
Людмила сначала смутилась, но тут же мягко рассмеялась в ответ и сразу занялась работой, тихо попросив:
Ирина, прошу тебя только об одном не придирайся к словам. Ладно?
Подруги молча прибрали комнату Орифа, перед уходом подбросили в печку угля, оставив на столе записку. Они не хотели сразу же открываться, кто они и откуда, надеясь, что Ориф сам догадается. Поэтому оставили в записке только имена, без фамилий и места работы.
В тот же вечер Ориф и пришедшие в гости узбеки узнали от Сорокина, по чьей инициативе проводилась уборка в общежитиях трудовой армии, однако по каким-то своим соображениям Ориф никому не рассказал о записке, найденной дома и подписанной Людмилой и Ириной.
На следующее утро он встал раньше обычного, после зарядки умылся, побрился, наметил в записной книжке список дел, которые предстояло сделать в течение дня. Заварив чай и вытащив из полевой сумки, которую постоянно брал с собой, несколько сухариков из черного хлеба, Ориф съел их, предварительно обмакивая в чай, налитый в металлическую кружку. Потом сел писать письма, в первую очередь отцу. Долго думал, с чего начать. И вот уже побежали строчки, одна за другой
«Мой дорогой, беспокойный отец! Примите от вашего преданного сына пожелания здоровья и бесконечного уважения. Я здоров. Работы много, условия, в которых мы живем, вполне сносны, наверное, в соответствии с военным временем это не самое худшее, что может быть. Погода, как и полагается здесь, стоит холодная, снежная. Не всякий может привыкнуть к ней сразу, поэтому возникает немало трудностей. Тем не менее я с гордостью говорю: какая железная воля у наших людей! Большинство из них хорошо понимает, в чем заключается сегодня священный долг советского человека. Несомненно и то, что для разгрома немецко-фашистских захватчиков нам необходимо изо всех сил не только воевать, но и трудиться, слившись душой и телом с теми, кто на фронте, быть одним неразрывным звеном! Ведь в другое время и при других обстоятельствах, я думаю, здесь невозможно было бы удержать людей, хоть осыпь их золотом с головы до ног. В общем, я, отец, не ошибусь и не приукрашу, если скажу, что и мы здесь на передней линии войны. Только вместо оружия у нас в руках лом и лопата, а вместо солдатской шинели рабочая одежда.
Теперь о том, что написали вы. Очень обеспокоен тем, что сестру Гулсуман призвали на военную службу и отправили в далекий эвакогоспиталь. Что вы будете делать один-одинешенек? Была бы матушка жива другое дело. Особенно в эти дни, когда сердце ваше изранено, подорвано страданиями из-за без вести пропавшего Маруфа.
Дорогой мой отец!.. Вы сами меня наставляли, говоря, что невозможно жить без надежды и веры. Я хочу повторить ваши же слова: может быть, и мой брат жив и в один прекрасный день войдет в дом, каких только чудес не происходит на войне, вы же знаете! Только не падайте духом, надо надеяться.
Дорогой отец! Думаю, было бы очень хорошо и мне спокойнее, если бы вы решили на время оставить свой дом в районе и переехать в Мехрабад к Шамсие и внуку. Хочется надеяться, что вы выполните мою просьбу!
Передайте привет и добрые пожелания Шамсие, Озару и нашей приемной дочери Нине. Напишу им отдельное письмо. Жду вашего ответа.
Конвертов в то время не было, поэтому Ориф сложил письмо треугольником, как это делали все, надписал адрес и отложил в сторону. И только было взялся за ручку, чтобы начать письмо жене, как, постучавшись в дверь, вошли усто Барот, Ака Навруз, Хакимча-фрунзевец и Собирджан Насимов. Положив на стол узелок с сушеными фруктами долю из подарка узбеков, все они поздоровались с Орифом и расселись на табуретках и скамейке, стоявшей вдоль стены.
Вы же работаете сегодня во вторую смену, что так рано поднялись? недоумевал Ориф, дивясь столь раннему визиту.
Решили пораньше нагрянуть, опасались, как бы вы не ушли, ведь ваше рабочее время не ограничено, как у нас, вот и поспешили! засмеялся Ака Навруз.
Ориф налил гостям чай.
Пожалуйста, чай от меня, а к чаю ваше собственное угощение!
Собирджан развязал узелок, погладил непослушными шероховатыми пальцами усы, от смущения закашлялся:
Вот это ваша доля, товарищ Олимов! Распределили всем поровну. Хоть и понемногу пришлось, но дорого внимание братья узбеки от всей души
Будем надеяться, что и мы не останемся в долгу, ответил задумчиво Олимов.
Можно было только догадываться, о чем он думает, говоря эти слова, и Ака Навруз шутливо добавил:
Ничего страшного, мулло, представится случай, и мы устроим такое, что все только рты поразинут от удивления! Будьте спокойны!..
Ориф, не улыбнувшись, встал, закурил, в его голосе зазвучали нотки укоризны:
Лучше бы вы, Ака Навруз, позаботились, чтобы люди воздали должное таким болтунам, как Очилов! Готов был провалиться сквозь землю вчера после его слов при братьях узбеках и Сорокине, не знал, что и предпринять!..
В комнате повисла неловкая тишина, молчание нарушил сам Ориф:
Кто спорит: конечно, продукты лучше денежной премии! Но уместно ли было говорить об этом вчера? Будто он век не ел, будто голод схватил его железной рукой за глотку!
Не от голода это, мулло, вы же отлично понимаете! успокаивал усто Барот. От жадности все происходит. Наши люди долго вчера не спали, порицали его даже те, кто сначала поддержал, поддавшись минуте.
Кроме Ака Навруза, у всех вас в карманах партийные билеты, резко бросил Ориф. Не стыдно будет, если завтра люди пойдут не за вами, товарищи большевики, а за такими собственниками и баламутами, как Очилов?!
Не допустим, товарищ Олимов! запротестовал Хакимча, выражая мнение всех.
Люди наши не настолько глупы, Орифджан, спокойным и уверенным тоном добавил усто Барот, а про одного-двух подобных саботажников хорошо в народе сказано: теленок резв до кормушки Единственное плохо, что это случилось при наших гостях.
Дымя папиросой, Ориф все ходил и ходил по комнате. Видно было, что его не очень-то убедил ответ Хакимчи и усто Барота.
Я вот что предлагаю, товарищи, заговорил он. Пусть сами рабочие обсудят и дадут оценку поведению своего товарища. Пусть все знают, что трудности со снабжением тыла продовольствием возрастают и требование в этой ситуации продуктов вместо денег надо расценивать не иначе как провокацию.
Не успел он договорить, как кто-то без стука вошел в комнату. То был фельдшер Харитонов, воротник его пальто, шапка-ушанка все было покрыто инеем.
Пожалуйста, Иван Данилович, заходите! Приветствую вас! Что случилось? удивился его внезапному появлению Ориф.
Неприятные вести, Ориф Одилович! Только что сообщили в медпункт: в отряде строителей железнодорожной ветки несколько человек обморозили руки и ноги, двое свалились с тяжелой формой воспаления легких, вторые сутки без сознания
Лицо Олимова переменилось на глазах, взгляд помрачнел. Он нервно затушил папиросу, предложил Харитонову:
Идемте туда, к строителям, Иван Данилович!
Надо найти хоть какую-нибудь машину, далеко же! И идти холодно! Харитонов снял рукавицы, согревая руки своим дыханием.
Где вы ее сейчас найдете, машину, пойдемте пешком! Может, подвернется по дороге попутная
Здесь около восьми километров, Ориф Одилович! Не так уж и близко.
Пойдемте, пойдемте, ничего с нами не случится! твердо решил Ориф и поспешно начал одеваться. На улице извиняющимся тоном распрощался со всеми и, подняв воротник, уверенно зашагал к дороге.
Ему намного труднее, чем всем остальным!.. понимающе сказал усто Барот, задумчиво глядя вслед удаляющемуся Олимову.
Наше счастье, что у нас такой политкомиссар! искренне вырвалось у Хакимчи.
Да будет в делах его, сердечного, лад! добавил Ака Навруз.
Ориф и Иван Данилович уже давно скрылись из виду и все шли и шли по степи, начинавшейся прямо за Каменкой. В восьми километрах от нее один из отрядов трудовой армии начал прокладывать железнодорожную ветку, которая должна была соединить строящийся завод в Каменке с Белогорском.
Обуреваемый мрачными мыслями и предчувствиями, однако уверенно ступая, шел навстречу сильному пронизывающему степному ветру Ориф. Невысокий, полноватый Иван Данилович, семеня чуть сзади, едва поспевал за ним. Одетый в стеганку и ватные штаны, на которые он с трудом натянул еще и пальто, в солдатских сапогах, обмотав предварительно ноги несколькими слоями портянок и плотно закутав лицо и голову, он был недосягаем для холода.
Его беспокоило сейчас одно: сможет ли он в таком темпе дойти до общежития, ведь Олимов, шагавший впереди, был значительно моложе, а потому подвижнее и легче, чем он. Когда прошли половину пути, Иван Данилович попросил передышки. Ориф согласился, надеясь, что, пока они стоят, появится хоть какой-нибудь транспорт.
Сойдя на обочину не очень широкой, с проложенной грузовыми автомобилями и санями колеей дороги, они присели на корточки в небольшой ложбинке, защищенной от ветра и сплошь покрытой затвердевшим, обледенелым снегом. Олимов закурил, а Иван Данилович стал рукавицами сбивать сосульки с бровей, ресниц и усов.
Ориф курил, всматривался в ту сторону, откуда шла дорога: не появится ли машина, и какие только мысли не приходили ему в голову!.. Пройдут, думал он, тяжелые дни, месяцы, годы, и эта степь изменится неузнаваемо, расправит крылья новая жизнь. Пустыня превратится в цветущий край, люди будут гулять в парках и садах, будут работать, творить, созидать, растить детей, учить их наукам и искусству. Встанут в степи по воле человека громадные заводы, предприятия Вспомнят ли их в том далеком будущем? Скажут ли доброе слово о них, ожививших эту первозданную землю, поливших ее своим потом, поднявших к жизни тяжелым трудом, ценой безвременной смерти многих, пришедших сюда в эти трудные военные годы со всех концов необъятной страны?.. Известна мудрость, что человек за свою жизнь должен посадить хотя бы одно дерево, напоить жаждущих, проведя ручей в пустыню Значит, те, кто вкладывает сегодня свою душу в преобразование этой бескрайней степи, воистину настоящие люди! Да в этом и не может быть сомнений! Ориф верил, что грядущие поколения сумеют по достоинству оценить этот героический труд
Ориф поднялся, затоптал в снег папиросу.
Пойдемте, Иван Данилович! Не будем дожидаться транспорта, тем более что и не видно ничего подходящего! Быстрее доберемся на своих двоих.
Харитонов покорно поднялся и снова засеменил за Олимовым.
К полудню они дошли наконец до общежития строителей железнодорожной ветки. Бо́льшая часть отряда работала, несколько человек остались ухаживать за больными. Едва Ориф с Харитоновым переступили порог барака, как трудармейцы сообщили им печальную новость: двое заболевших воспалением легких не дожили до утра, остальным необходима срочная медицинская помощь.
Раздевшись и вымыв руки, Иван Данилович занялся осмотром и лечением больных. Олимов обошел барак, здоровался со всеми, успокаивал, приободрял больных, внимательно смотрел, как живут рабочие.
Внешне барак ничем не отличался от тех, что в Каменке, но здесь, на отшибе, он наводил какую-то тоску на человека, попавшего сюда впервые. Беспорядок царил страшный: повсюду разбросаны нужные и ненужные вещи, наверное, давно не убирали тут по-настоящему, постели не прибраны, в воздухе стоит тяжелый, неприятный запах запущенного жилья. Видно, был засорен дымоход, потому что к стойкому резкому запаху человеческого жилища примешивалась едкая горечь дыма, валившего в помещение из печных щелей. Вокруг чугунной печки полно золы и угольной крошки, большой жестяной чайник почернел так, что напоминал котелок, долго коптившийся над костром.
Но Олимова больше всего расстроила какая-то безысходность, которой веяло отовсюду, это соответствие, как отметил про себя Ориф, внешнего вида жилья душевному настроению рабочих: на лицах многих он прочел уныние, какое-то безразличие и ощутил молчаливое скрытое недовольство. В первую очередь, как обычно, когда что-нибудь не ладилось, Ориф винил самого себя. Он давно не был на этом участке строительства, бросил его, как говорится, на произвол судьбы. Мысленно сыпал упреки он и на головы старшин и бригадиров: такие с виду вроде бы степенные, уважаемые люди и допустили, чтобы люди жили в таких невыносимых условиях! Но он никому не сказал ни слова, отложив упреки на будущее, до более удобного момента, и принялся расспрашивать возвращавшихся с работы людей. Рабочие прежде всего просили разрешения захоронить умерших по национальным обычаям и традициям. И Олимов без всяких возражений согласился. Смуглый, с морщинистым лбом пожилой мужчина, обвязавшийся, словно чалмой, платком из выстиранной мешковины, стоящий рядом, почтительно благодарил его:
Спасибо, товарищ начальник! И, обернувшись к своим товарищам, добавил: Боль мусульманина, конечно, может понять только мусульманин