Ну, это вы, товарищ, зря! прервал его Олимов. Разве кто-то запрещал вам хоронить согласно обычаям?
Орифу ответил стоящий справа от него квадратный широкогрудый человек с пушистыми густыми усами, придававшими его не лишенной приятности внешности еще и некую важность.
Да, товарищ Олимов, наш комендант категорически запретил делать это!
По каким причинам? Ориф наливался нетерпеливым раздражением.
А вы у него и спросите об этом, посоветовал пожилой мужчина и показал на человека, спешившего к ним и припадавшего на одну ногу.
Комендант, фронтовик Пушкарь! браво отрекомендовался вошедший и протянул руку для приветствия.
Олимов оглядел его с головы до ног. Перед ним стоял кругленький короткошеий человек с узкими щелками глаз на крупном небритом лице, отчего до смешного походил на ежа. Говорил он быстро, безостановочно, проглатывая отдельные слоги, и оттого почти неразборчиво.
Разрешите, товарищ начальник, довести до вашего сведения, затараторил комендант, надоели они мне своими приставаниями еще со вчерашнего дня! Все требуют, чтобы я нашел им для савана полотно, дал бы доски, да еще то, другое, третье для погребения двух умерших. Неужели они не понимают, что время-то сейчас военное, на фронте люди умирают десятками, сотнями, и кто им сейчас позволит соблюдать всякие там обычаи, традиции при таких условиях и полувоенной дисциплине? Не лучше ли им собраться вместе и выкопать вон на той горке одну общую могилу для обоих умерших, похоронить их в том, во что они одеты? Теперь бог всем и все простит! Не так ли, товарищ начальник?..
Взвинченный и без того, Олимов с трудом удержался, чтобы не взорваться, а оттого перешел почти на шепот:
Вы на каком, позвольте, фронте воевали, товарищ комендант?
Пушкарь некрасиво облизнул губы, прокашлялся, отчего-то заволновавшись:
Сожалею, что проклятый фриц не дал возможности дойти до фронта и участвовать в бою! Следовал эшелоном, попали под бомбежку фашистских самолетов, и меня ранило осколком в левую ногу. Два месяца пролежал в свердловском госпитале. Вот, товарищ начальник, хромым остался на всю жизнь, похлопал он себя по ноге.
Вы здесь с самого начала работаете комендантом? уже более громко спросил Олимов.
Пушкарь широко распахнул свой длинный, громоздкий тулуп.
Э-э-э, товарищ начальник, перед тем я три года служил надзирателем в лагере
На лице Олимова появилась кислая, болезненная гримаса, словно от зубной боли. Он понял: здесь надо быть непримиримым.
Вот что, товарищ Пушкарь! Пусть рабочие похоронят умерших товарищей по своим обычаям! То, что они просят, не такой уж дефицит! Завтра похороны, и я сам приму в них участие. На будущее же хорошенько запомните, что здесь работают не заключенные и не пленные: они солдаты и защищают свою Родину, только не на фронте, а в тылу. Очевидно, вам это не совсем ясно?
На лице коменданта выступил пот. Он попытался было возразить:
У меня, товарищ начальник, нет такой возможности!.. Нет и лишнего метра ткани, которую они просят
Сгодится и выстиранная простыня! предложил выход кто-то из присутствующих.
Не терпящим возражения взглядом Олимов пристально поглядел на коменданта:
Надеюсь, мне не нужно повторять еще раз? Вы поняли, что я сказал, товарищ Пушкарь?
Понял, понял!..
По тону и виду Олимова комендант решил, что спорить с комиссаром бесполезно, поэтому, неуверенно передернув плечами, он не нашелся что возразить.
На следующее утро умерших предали земле. На похороны пришел почти весь отряд, были тут и руководители строительных работ.
Двое наших товарищей, наших трудармейцев погибли как солдаты на боевом посту при исполнении задания, торжественно заключил свою речь на похоронах Олимов. Так пусть же их славные имена навечно останутся в наших сердцах, в нашей памяти, в сердцах будущих поколений!
Да будет так! произнес мужчина в чалме, завершая обряд погребения.
На обратной дороге к общежитию благодарные люди воздавали хвалу Олимову, и, конечно, он все это слышал, ему эти похвалы были не безразличны. Однако больше всего Орифа заботило теперь настроение рабочих: он узнал, что постоянные ссоры и перебранки со старшиной, начальством стали здесь явлением повседневным.
После похорон он остался ночевать в бараке, пробыв с рабочими половину следующего дня. Он приказал коменданту организовать уборку общежития, проследил, как это было сделано, посоветовал разжигать костры на рабочих местах, как в Каменке. И удивительное дело согрелись не только руки и ноги людей теплее стало на душе, сердца их постепенно оттаивали, чувствовал Олимов.
Какой это был урок для политрука! Какой горький урок! В который раз он понял, что нужна постоянная связь со всеми трудармейцами, на каком бы отдаленном участке они ни работали.
С такими мыслями он уезжал из отряда строителей ветки. На санях, запряженных коротконогой карей масти лошадью, он вместе с Иваном Даниловичем отправился обратно в Каменку.
Как чувствуют себя наши больные? Олимов положил руку на плечо фельдшера Харитонова. Я не успел перед отъездом зайти попрощаться с ними
Завтра утром всех отправляем в больницу, невесело ответил Иван Данилович.
Олимов помрачнел и до конца дороги не задал больше ни одного вопроса. И когда уже в Каменке вылезали из саней, Харитонов, продолжая будто только что начатый разговор, тяжело вздохнул.
Это еще ничего, товарищ Олимов, тихо сказал фельдшер, вот что в будущем нас ожидает, одному богу известно!
И хотя Ориф хорошо расслышал сказанное, он ничего не мог ответить фельдшеру, устремив свой взгляд в бескрайнюю степь, по которой они только что ехали. Он не обращал внимания ни на сильный ветер, пробирающий до костей, ни на подгоняемые этим ветром тысячи крохотных колючек перекати-поля, передвигающихся, словно маленькие верблюжата. Одно заботило его: судьбы людей, за которых он отвечал головой.
7
Ускоренное строительство завода, важного военного объекта на Урале, продолжалось, несмотря на труднейшие условия жизни и усложняющееся снабжение трудовой армии всем необходимым. Каждый, кто имел возможность наблюдать темпы стройки, видел, что лишь за первый месяц с небольшим был выкопан громадный котлован под фундамент, уложено колоссальное количество бетона. Горами развороченной, вздыбленной земли стройка издалека напоминала панораму угольных копей, но все в округе знали, что это предвестник рождения предприятия-гиганта с многочисленными корпусами, ажурными перекрытиями металлических ферм. В следующие месяцы к небу взметнулись десятки метров этих сложно переплетенных перекрытий, которые постепенно соединялись, обозначая контуры будущих цехов
Тот, кто работал на строительстве завода-гиганта рабочие, бригадиры, прорабы, инженеры, трудились не за страх, а за совесть, самозабвенно, героически. Все на стройке безостановочно двигалось, она не замирала ни днем ни ночью. Это был обычный ритм, привычный темп, явление каждодневное люди из-за сильных морозов ни на минуту не оставались в состоянии покоя, холод подгонял, стал невольным катализатором: работа спорилась быстрее.
Игнат Яковлевич Соколов, первый секретарь Белогорского обкома партии, вместе с группой ответственных работников области, руководителями других уральских строек, инженерами-специалистами, обстоятельно, шаг за шагом обходил объекты стройки, внимательно ко всему присматривался, часто останавливался, подолгу говорил с рабочими. Он больше, чем кто-либо здесь, знал об условиях жизни этих людей, знал о нехватке порой самого необходимого, знал, что большинство недосыпает, недоедает, поэтому, каждый раз беседуя с рабочими, старался ободрить, вселить надежду и веру в лучшие времена.
Мы все прекрасно понимаем, дорогой товарищ, говорил он одному, работать не на сытый желудок да в холоде уральской зимы это по плечу только мужественному человеку! Не только мы все Родина перед вами в долгу! Спасибо вам за это!
Иные без обиняков, прямо заявляли секретарю обкома:
Если, товарищ секретарь, сыт, то и холод нипочем!
Без громких фраз и пустых обещаний Соколов, верящий в этих людей, в дело, которому они все служили, откровенно и честно говорил:
Не хочу вас обманывать, дорогие товарищи, но должен сказать со всей большевистской прямотой: не теряйте надежду на лучшее будущее!
В группу сопровождающих секретаря обкома входили и Ульмасов с Олимовым. После этих слов Соколова оба понимающее переглянулись.
Такие, брат, дела! шепнул Урмонбек Орифу. В ближайшее время не взойдет над нами солнце, это уж точно!..
И Олимов, разволновавшись от этих простых, по-человечески искренних слов незнакомого ему до этой поры человека, вдруг сказал в порыве откровенности:
Знаете, Урмон Ульмасович, что меня больше всего тревожит теперь? Растущее с каждым днем число больных и обмороженных
Разве это предмет тревоги для вас одного, дорогой вы мой друг? И у нас в отрядах такое положение, посетовал Ульмасов, конечно, это не радостное утешение
И ведь все наши трудармейцы люди не одинокие, горячо продолжал Олимов, у всех есть жены, дети, старики родители, родственники Каково-то им потерять мужа, отца, сына, да еще не на фронте, на тыловых работах
Истинную правду говорите, брат Орифджан, но ведь вы понимаете, что здесь, в тылу, гибель человека во сто крат менее оправданна, чем там, на поле битвы, где невозможно обойтись без человеческих потерь
И вот поэтому, товарищ Ульмасов, мне кажется, я долго думал над этим, что просьба рабочих увеличить норму продуктов вместо денежной премии справедлива.
В этом никто не сомневается, товарищ Олимов, но где взять продовольствие, которое можно купить на эти деньги, вот в чем вопрос?
Знаете, как говорится, ищущий да обрящет!.. Пусть наш обком наведет здесь справки по всем соответствующим организациям сверху донизу. Неужели в этой ситуации ничего нельзя предпринять?
Ульмасов удрученно покачал головой.
Знаете, я тоже все время думаю об этом, и вот что пришло мне на ум. А если областное руководство официально обратится в соответствующие организации наших с вами республик за помощью и после согласования отправит туда представителей, ну, уполномоченных, что ли. Может быть, из этого что-нибудь и получится? Как вы думаете?
Ваше предложение, Урмон Ульмасович, не лишено смысла! тут же заговорил Ориф. Давайте как можно скорее посоветуемся с Сорокиным, а потом обратимся к Соколову! Может быть, средства, отпущенные на премии, употребить на то, чтобы рассчитаться частично с республиками, если, конечно, они пойдут нам навстречу в этом вопросе?..
Пока Ульмасов с Олимовым обсуждали этот наиважнейший для всех вопрос, и так и эдак прикидывая все варианты выхода из трудного положения, Соколов с сопровождающей его группой подошел к наполовину готовым заводским корпусам. В одном были возведены лишь стены, в другом уже смонтировали железные фермы перекрытий и настилали крышу. И, несмотря на это, полным ходом шел монтаж оборудования. Подъезжали машины, большими подъемными кранами снимали ящики и сгружали их в определенных местах. Рабочие разбирали деревянную обшивку и, согласно заданной схеме, устанавливали станки и оборудование.
Костры горели теперь не только по всей территории стройки. Разжигали их и в недостроенных корпусах. Для этого шли в ход большие металлические бочки из-под горючего, топливом же служили сотни ящиков, которыми были обшиты при перевозке станки. От тепла и дыма костров на этих ящиках, привезенных за тысячу километров из прифронтовой полосы, таяли снег и наледь, образуя лужи на бетонном полу.
Секретарь обкома детально и долго знакомился с ходом установки оборудования, потом позвал всех, кто сопровождал его, и четким, решительным голосом объявил:
Теперь, товарищи, задача состоит в том, чтобы эти станки были один за другим пущены в ход! В самые ближайшие дни завод должен начать выдавать готовую продукцию. Это установка Центрального Комитета.
В голосе Соколова никто не уловил и тени сомнения, он говорил об этом как о деле решенном, будто все остальные проблемы уже сняты с повестки дня и завод готов к пуску. А между тем перед взором собравшихся стояли корпуса без дверей, оконных переплетов, без крыш. Со всех сторон стройку яростно продувал пронзительный ветер, он разгуливал по недостроенным помещениям, безжалостно выдувал тепло, идущее от костров, с таким трудом разведенных. Его порывы иногда были так стремительны, что рассекали воздух, словно лезвием меча, вонзаясь в лицо, нос, уши. Вмиг ноги стоявшего без движения человека леденели. Стоило рукой прикоснуться к ледяному металлу, как он тут же намертво прилипал к коже.
Вот в таких поистине нечеловеческих условиях рабочие должны были встать к станкам и, как сказал секретарь обкома, не сегодня завтра начать выдавать продукцию.
Здесь не шел в расчет никакой здравый смысл: вопреки всему, завод должен был начать работу, но мало кто из присутствующих и сопровождающих Соколова верил в это чудо; трудармейцы же, узнав о распоряжении Соколова, тоже сочли это просто невозможным.
Наверное, Ориф Олимов принадлежал к тем немногим, кто не сомневался в том, что это будет именно так. Он верил, как и Соколов, что чудо свершится, верил, потому что знал людей, с которыми каждый день и час совершал это чудо. Ориф также знал, что этот подвиг совершают сегодня не один трудармейцы, его земляки. Ленинградцы, харьковчане, москвичи, тысячи, десятки тысяч рабочих в других краях, областях, республиках, в глубоком тылу и в осажденных врагом городах приближали долгожданную победу. Мужество не покидало их: по двенадцать, а то и более часов в сутки стояли они у станка, порою спали тут же, в цехах; в свирепый мороз, при скудном освещении они делали святое дело ковали оружие для разгрома ненавистных фашистов. Какая же великая ненависть к врагу кипела в сердцах его соотечественников, думал Ориф, если вместе со взрослыми к станку становились и подростки, почти дети. И так было везде и всюду Ориф знал это, поэтому не терял веры в стойкость и мужество своих земляков
Пробыв несколько часов на строительстве и ознакомившись с ходом работ, Игнат Яковлевич решил осмотреть общежития и рабочие столовые. Последним, куда они пришли, был барак усто Барота, куда Соколов тоже решил заглянуть. Настроение его испортилось окончательно, он все более мрачнел, переходя из одного общежития в другое.
То, что мы с вами, товарищи, увидели здесь, не поддается никакому описанию! Там, на стройке, люди отдают последние силы, работают поистине героически! А место, где рабочие должны отдохнуть, набраться сил для следующего трудового дня, место, которое теперь по существу является их домом, пусть временным, я понимаю, находится в таком плачевном состоянии!.. И мы с вами честно должны признаться мало, очень мало сделали, чтобы общежития трудармейцев имели мало-мальски приличный вид!..
Соколов поблагодарил Олимова, предложившего сесть к столу, где обычно принимались гости. Было видно, что секретарь обкома намерен серьезно обсудить сложившееся положение и некоторые вопросы решить тут же, на месте, прямо в общежитии.
Члены комиссии расселись кто куда. Многие основательно замерзли, следуя за неутомимым секретарем обкома, и держали руки в карманах пальто. Было так холодно, что около рта при выдохе тотчас возникало молочное облачко пара; кто-то попросил разжечь чугунную печку, но Соколов встал и довольно резко отчитал просившего:
Вы понимаете, люди здесь живут, спят, отдыхают? А вы, я вижу, и полчаса не можете перетерпеть этот холод! Где ваша совесть? Не хвастаюсь: и мне в гражданскую пришлось подолгу жить в таких вот бараках. Но, честное слово, тогда не было в них так холодно, как теперь здесь! Потому что все щели снаружи и внутри мы конопатили войлоком, паклей, да при желании все это можно сделать, найти!.. Нам всем ясно, много встает проблем и с обеспечением теплой одеждой, продуктами, но неужели, дорогие товарищи, невозможно раздобыть самую обыкновенную паклю, войлок или что-нибудь еще, что заменило бы их, чтобы в общежитиях наконец стало тепло?! К вашему сведению, новые кирпичные общежития, которые мы начали строить, сданы будут не скоро, не надейтесь на это! Не закончится в ближайшее время и призыв в ряды трудовой армии, и вы прекрасно знаете почему: с Урала тысячи людей скоро снова уйдут в действующую армию. Короче, сейчас все силы должны быть брошены на то, чтобы создать как можно скорее более-менее сносные условия в общежитиях рабочих-строителей!..