Всю оставшуюся часть дороги молчали. Как только машина доехала до остановки, Олимов сошел, поблагодарил водителя и Харитонова и направился прямо в кузницу усто Барота.
Кузница разместилась в деревянном сарайчике с шиферной кровлей. В двух углах по горну и наковальне. Все приходилось делать вручную.
Когда вошел Ориф, кузница была пуста, ему навстречу попался лишь Кучкарбай, который тащил куда-то охапку инструментов.
А где усто Барот? в удивлении остановился Олимов.
Там, в новой мастерской, мы переехали, кивнул в неопределенном направлении Кучкарбай и лениво потащил свой груз дальше. Я иду туда, могу проводить, нелюбезно предложил он.
В новой кузнице, в просторном, с высокими потолками здании из бетона, стояло четыре полуавтоматических кузнечных пресса. Усто Барот в брезентовых рукавицах, в тюбетейке и кожаном переднике, засучив рукава, вытащив клещами из электрического горна раскаленный кусок железа, обрабатывал его. В отблесках огня багрово светились его коротко остриженные усы и борода, в больших карих глазах поблескивали искорки от напряжения. С высокого лба и кончика носа стекал обильный пот. Его обнаженные по локоть, густо обросшие темными волосами сильные руки так ловко орудовали, что смотревшему со стороны трудно было отвести взгляд от его поистине виртуозной работы.
Здравствуйте, усто! подойдя ближе, громко поздоровался Олимов. Поздравляю с переездом в новую мастерскую!
Не отрываясь от работы, усто Барот ответил на приветствие.
Вот видите, сегодня утром сюда перешли, теперь работать стало намного легче! Что вы там ни говорите, а с техникой да с электричеством совсем другое дело, товарищ Олимов!
Что-то Хакимчу не видно? спросил Олимов.
Бригадир наш отправил его с каким-то поручением к инженеру. Вы незнакомы с нашим бригадиром? Усто Барот кивнул на коренастого мужчину в черном промасленном халате и старенькой кепке, работавшего у другого горна. Знаменитый кузнец с Кировского завода из Ленинграда, Андрей Александрович Гаврилов! Недавно приехал, а его жена, сестра, сын и дочь эвакуировались к нам в Мехрабад.
Олимов подошел к Гаврилову, крепко пожал ему руку.
Должен вам сказать, товарищ Олимов, земляк ваш, усто Барот, умелый кузнец! Хоть и не очень молод, а руки сильные, глаз наметанный и толк знает в работе!
Он старейшина трудовой армии, Андрей Александрович, в свою очередь похвалил усто Олимов и шутя заметил: Раз семья ваша сейчас в Мехрабаде, то не ошибемся, если и вас будем с этого дня считать своим земляком, товарищ Гаврилов!
Бригадир благодарно улыбнулся, сказал, что семья его хорошо устроилась в Мехрабаде, и с жильем порядок приютили местные мехрабадские учителя, отношение к эвакуированным в республике самое что ни на есть искреннее и сердечное. Так пишут в каждом письме жена и сестра.
Как приятно, что и здесь, в Каменке, судьба свела меня с мехрабадскими таджиками! заключил Гаврилов.
Не стесняйтесь, Андрей Александрович, любезно предложил Олимов, которому по сердцу пришлись слова ленинградца, если вашей семье потребуется какая-нибудь помощь, я к вашим услугам, в Мехрабаде меня знают и, надеюсь, еще не забыли
Сейчас у них там все в порядке, товарищ Олимов, поблагодарил Гаврилов, моя жена врач и уже устроилась на работу, сестра педагог, дети пошли в школу, так что никто не обойден вниманием, сердечное спасибо вам!..
Олимов хотел было сказать в ответ, что и его жена врач, однако подумал, что как-то неловко становится отвлекать мастера от работы долгими разговорами, и потому стал прощаться.
До свидания, Андрей Александрович, надеюсь, у нас с вами еще будет время встретиться и поговорить!
Гаврилов своей промасленной кепкой приветливо помахал Олимову в знак прощания и тут же снова вернулся к работе. Ориф же подошел к усто Бароту и коротко рассказал ему о посещении строительства секретарем обкома партии, о том, как Соколов в отсутствие усто побывал и в общежитиях.
Мы слышали о том, что комиссия заходила к нам! сказал усто Барот. Это было как раз тогда, когда мы перебирались в новую мастерскую.
Ориф рассказал и о своей встрече с директором первой школы Каменки, разговоре с учителями, передал их просьбу о встрече с рабочими. Усто Барот скептически улыбнулся.
Не уверен в пользе такого мероприятия, мулло! По сердцу ли оно придется в такое время? с сомнением покачал головой усто Барот.
Олимов помрачнел от слов старейшины, для него была неожиданностью такая реакция мастера, у которого он надеялся найти поддержку и понимание в этом вопросе, поэтому не знал, что ответить ему.
Ориф понимал и сам, что трудно, почти невозможно ожидать активного участия рабочих строительства в подобной беседе: усталые, полуголодные люди после десяти-двенадцатичасового рабочего дня должны были что-то рассказывать, с кем-то встречаться Поэтому, конечно, была в словах старого мастера доля правды. Но, с другой стороны, Олимов не собирался отказываться от задуманного и обещанного учителям школы, ибо видел в этом мероприятии глубокий смысл. Ведь он коммунист, политический руководитель рабочих! Так неужели дело дошло до того, что людей уже ничем не проймешь, что до их сознания не дойдут никакие благие намерения, кроме разве что разговоров о еде и хлебе насущном? Слава богу, что ни один человек не умер с голоду, не лишился рук и ног! Но правильно ли будет, пусть даже в таких обстоятельствах, лишать людей возможности общения друг с другом под всякими предлогами, связанными с трудностями жизни и суровым климатом?.. Не одичают ли они от такого существования? Ведь известно, что без духовной пищи никак нельзя, она делает человека мудрей, просветляет сознание
Думы эти пронеслись в голове Орифа после того, что сказал ему усто Барот.
Мы с вами, усто, коммунисты, голос Олимова был решительным. И не имеем никакого права забывать о значении духовной пищи в жизни людей, особенно здесь, теперь, равно как мы не забываем сегодня об их питании, отдыхе, создании для них сносных по нынешним военным временам условий жизни Так что простите меня, усто, но вы не правы!
Старый мастер ничего не ответил, да Ориф и не ждал от него ответа, теперь он привык к сдержанным, неторопливым суждениям старейшины. Но он также знал, что усто Барот не раз еще взвесит, обдумает то, что сказал сегодня ему, и решит в конце концов, кто из них двоих прав.
От усто Барота пошел он к Ака Наврузу и застал его в тот момент, когда он, водрузив очки на нос и опершись на свой столярный станок, при тусклом свете электрической лампочки, медленно водя пальцами, читал какую-то газету на русском языке. Увидев Олимова, поднял на него глаза, посочувствовал Орифу:
Наверное, мулло, вы очень устали сегодня? Смотрю, долго ходили с товарищами из области
Да есть немного, признался Ориф и спросил: А вы-то сами, Ака Навруз, как себя чувствуете? Какие новости сегодня в газете?
Признаться, не по себе мне немного, мулло. Давно нет писем из дома от жены и от сыновей с фронта. Вот с трудом, по слогам читаю газетные сообщения, все надеюсь, что есть на фронте какие-нибудь изменения
Олимов понял, как расстроен старик, и постарался утешить его, хоть и понимал, что слова в данном случае ничего не значат.
Не волнуйтесь, Ака Навруз, на фронте пока без особых перемен! Что касается писем, то все мы уже вторую неделю не получаем их, дело в почте
Было бы здоровье, мулло, не думайте об этом, считайте, что все в порядке!
Ака Навруз сложил газету, сунул за пазуху и взялся было за рубанок, но в этот момент дверь отворилась и в мастерскую, запыхавшись, вбежал Хакимча.
Что случилось, Хакимджан? встревожился Ака Навруз.
Хакимча не скрыл своей радости, увидев Орифа.
Вас ходим ищем, товарищ Олимов! Я сейчас из управления строительства, вот эти повестки просили передать лично вам.
Удивившись, Олимов взял из рук Хакимчи несколько листов бумаги и быстро прочитал ту, что лежала сверху; она была на его имя.
Из военного трибунала, товарищи, читал Олимов. Пятнадцатого февраля состоится суд над тем самым дезертиром, Максудовым, который был ранен в дороге и отправлен в больницу.
Где будет происходить суд? поинтересовался Ака Навруз.
Здесь, в Каменке, в присутствии всех, то есть, стало быть, открытый процесс! ответил Олимов и протянул одну из повесток Ака Наврузу.
Это ваша повестка, вы свидетель, усто!
Ака Навруз взял бумажку, поднес ближе к лампочке, пробежал взглядом.
Вот дела так дела! Грустна мелодия этого дела!.. сокрушенно покачал он своей седой головой.
8
Под строительство общежитий, предназначенных для трудармейцев из республик, был отведен большой участок километрах в десяти от Каменки, рядом с шоссе, соединявшим ее с Белогорском. Участок этот граничил с большим заводом, обнесенным высокими бетонными стенами с колючей проволокой. Еще издали были видны его огромные трубы, выбрасывавшие попеременно то черные, то серые клубы дыма, уносимые ветром далеко в степь. Иногда крутящиеся вихри бурана, частые в этих краях зимой, смешиваясь с дымом и снегом, стелились по крышам больших заводских корпусов, окутывали с головы до ног людей, заставляя останавливаться.
В один из таких морозных ветреных дней середины февраля, когда свирепые вихри особенно разбушевались в округе, Олимов ехал на полуторатонном грузовике «ГАЗ», который из-за плохой видимости следовал с черепашьей скоростью. Мокрый снег то и дело залеплял переднее стекло кабины, и водитель ничего не видел впереди. Стеклоочиститель застревал и практически не двигался, поэтому время от времени шофер останавливал машину, выходил и тряпкой протирал стекло. Только тогда, с грехом пополам, можно было следовать дальше.
Наконец добрались до строительной площадки; там из-за дыма и непрекращающегося бурана в двух шагах невозможно было ничего увидеть. Олимов отпустил машину, а сам, преодолевая груды земли и щепок, завалы из камней, кирпича и щебня, добрался наконец до недостроенного здания общежития пока без окон, дверей, без полов и крыши. Оттуда слышались голоса людей, подозрительно валил голубоватый дым. Олимов по проложенным доскам, скользя, вскарабкался к дверному проему, и перед его взором предстала странная картина. В дальнем, скрытом от ветра углу помещения вокруг большого костра сидело человек двенадцать рабочих. Кто сушил промокшие сапоги, кто одежду, кто растирал ноги и грел над костром руки. В небольшом чугунке над огнем что-то кипело.
На уровне человеческого роста стоял едкий дым и лениво, медленно выплывал в дверные и оконные проемы. Вдохнув его, Олимов, не переставая кашлять, подошел к костру, поздоровался. Однако сидевшие неохотно поднимали головы и что-то невнятно бормотали в ответ. По произношению и одежде Олимов понял, что перед ним, очевидно, трудармейцы, приехавшие из среднеазиатских республик.
Извините, товарищи, кто вы и чем занимаетесь на объекте в рабочее время? напрямик спросил Олимов по-русски.
Мы рабочие этой стройки, нехотя ответил мужчина в белой с кисточкой киргизской шерстяной шапке, узкие глаза которого слезились и закрывались от едкого дыма.
Если вы рабочие, то почему в таком случае сидите без дела, ведь уже одиннадцать часов утра?! возмутился Олимов.
Все с недоумением переглянулись, посмотрели на Орифа. Длиннолицый, крутолобый мужчина молча разломал сухую доску, подбросил в костер и что-то, нагнувшись, сказал своему товарищу. Сухие дрова мгновенно охватило пламя, высветило лица сидевших вокруг огня, и Ориф пришел в ужас: все они показались ему первобытными людьми, только что вышедшими из пещеры, обросшие, грязные, забывшие, что такое баня, с немытыми, почерневшими от копоти лицами и руками, в латаной-перелатаной одежде.
Откуда этот мужик взялся, с неба к нам, что ли, свалился? грубо спросил кто-то по-туркменски.
Предположение высказал киргиз, словно Олимова тут и не было вовсе:
Наверное, какой-нибудь новый аксакал на нашу голову! Кого у нас теперь в избытке, так это аксакалов!..
Да что вы такое говорите? удивленно воскликнул Олимов и положил несколько кирпичей, валявшихся тут же, друг на друга, прикрыв их сверху подвернувшейся под руку дощечкой, подсел в круг этих оборванцев поближе к огню.
Все удивленно уставились на него, задетые, видно, такой бесцеремонностью пришельца.
А то нет! продолжал киргиз, поглаживая длинными худыми пальцами редкие свои усы и бороденку. Тут уж говори не говори
Кого, например, вы считаете аксакалом? полюбопытствовал Олимов.
Ну, возьмем хотя бы сегодняшний день, покашлял киргиз. Вот ты говоришь, одиннадцать часов, а ведь до этого времени, кроме тебя, уже четверо здесь побывало! Руки в брюки, этак важно туда-сюда походили-походили, выматерились на старшину, бригадира, да только мы их и видели!..
Большинство собравшихся, подумал Олимов, знает тюркский, поэтому спросил по-узбекски:
А, кстати, где ваш старшина и бригадир?
Э э ребята, так он же наш, мусульманин! обрадованно заговорили все разом, неожиданно начав приводить себя, насколько это было возможно, в порядок, потом потеснились у костра, уступая место Олимову.
Кто их знает! Неудивительно, если опять ушли куда-нибудь, на запах! высказал предположение пожилой, сухощавый и длинношеий узбек, одетый в два, один на другой, старых мелкостеганых халата из зеленоватого вытершегося бекасаба поверх гимнастерки, обмотавший голову и уши шелковым платком поверх тюбетейки.
На запах? переспросил, не поняв, Олимов.
Да! То есть за этим проклятым самогоном! объяснил киргиз.
Внимательно всматриваясь в сидящего на корточках молодого человека в гиссарской тюбетейке, пришивавшего пуговицу к ватнику, Олимов спросил его на таджикском:
Вы, товарищ, вроде бы из моих земляков?..
И вновь Олимов удивил всех, особенно юношу в гиссарской тюбетейке.
Угадали! Из самого центра Гиссара! ответил за него пожилой узбек. Очень хороший парень! Инвалид войны.
Олимов был несказанно удивлен.
Как так инвалид войны? переспросил он.
Да так вот случилось, был тяжело ранен в первые дни войны в крепости Брест, объяснил сам гиссарец, а в сентябре, после госпиталя, призвали в трудовую армию, одна нога после ранения хромает: для действительной службы уже не гожусь Да здесь таких немало, что вы удивляетесь?
Как вас зовут, товарищ?
Меня? переспросил таджик. Меня Абдурахим Саидов
Олимов перезнакомился со всеми, представился сам. Те, кто находился здесь, около костра, как и еще сотни других, прибыли сюда в числе самых первых призывников трудовой армии. Это о них, вспомнил Ориф, говорил усто Барот тогда, в Мехрабаде, незадолго до отъезда, на встрече с партийными и советскими работниками города: из-за отсутствия теплой одежды, нехватки продуктов питания и сносного жилья одни поморозились здесь, другие серьезно заболели и были официально отпущены врачами домой.
Многое еще узнал Олимов в тот день: о не вовремя поставляющихся стройматериалах, половины которых, если они и привозились, на месте недосчитывались. Часто рабочие целыми днями сидели без дела по своим вагончикам, постоянны перебои с питанием, пропадают стройматериалы, затянулось возведение корпусов общежития трудовой армии, и вообще очень сомнительно, что строительство это может быть завершено в ближайшее время
Олимов вытащил пачку «Беломора», предложил всем, но папиросу взял только гиссарец, остальные, поблагодарив, отказались.
Многие употребляют здесь нас, объяснил Абдурахим, прикуривая от уголька.
Откуда же нас достаете? поинтересовался Олимов.
Присылают время от времени из дома вместе со сдобными лепешками, сушеными фруктами, пояснил пожилой узбек.
У Олимова было желание поговорить с людьми еще, порассказать подробно о том, как живут трудармейцы в Каменке, приехавшие на Урал позже этих отрядов, но внезапно в дверном проеме появились двое полупьяных верзил в грязной одежде.
Подойдя к костру, они тотчас стали приставать к тем, кто сидел около него.
Ты, Суюнбай, приехал сюда работать или ноги греть? накинулся один на киргиза.
Под стать ему вел себя и другой.
Всех этих лентяев надо гнать отсюда в шею! куражился он над товарищами.
Ориф, сидевший к ним спиной и потому еще не замеченный ими, в ярости обернулся: