В этом что-то есть, Ориф, человек вы не глупый, и, как говорится, попытка не пытка! Давайте пишите! И Ульмасову надо сказать, он небось не был на этом рынке, не изучил потенциальных возможностей своей республики! пошутил он.
Если люди хоть раз в два месяца получат такую посылку, это ободрит их и, несомненно, явится хорошим подспорьем!
Давайте, Ориф, пойдем теперь же, не откладывая, в обком и подумаем над текстом письма или обращения, предложил Сорокин, все более проникаясь идеей Олимова.
Они уже совсем было вышли за ворота рынка, как взгляд Орифа невольно задержался на людях в дальнем углу торговых рядов. Двое из них присели на корточки перед мешочком с сухофруктами: они о чем-то договаривались с женщиной, остановившейся возле них и судорожно сжимавшей в руке деньги. Ориф подошел ближе и тотчас вернулся обратно, пробормотав что-то себе под нос, в сердцах плюнул на землю.
Что случилось? забеспокоился Сорокин.
Ничего, пойдемте, Сергей Васильевич! зло бросил Ориф.
Двое, привлекшие внимание Орифа, были Очилов и Кучкарбай. Они торговали сухофруктами, присланными из дома.
10
Учительница Каменской средней школы номер один Людмила Платоновна Сабурова после той памятной встречи с Олимовым рьяно принялась за подготовку встречи с трудармейцами. По ее предложению, педсовет и администрация школы решили организовать эту встречу 22 февраля, в канун Дня Красной Армии, пригласив на нее кроме трудармейцев Олимова представителей военного гарнизона Белогорска, людей из трудовой армии Узбекистана, где политруком был Ульмасов, а также товарищей из трудотрядов других национальностей.
Как говорится в народе, и сито сгодится в поводья, когда хорошая дорога! Людмилу не беспокоило большое количество ожидаемых гостей, и она была счастлива от одной мысли, что встретится с Орифом, пусть при большом стечении людей, это не имеет значения, поближе познакомится с ним. До этого дня вместе со своей подругой Ириной и учащимися она еще несколько раз наводила порядок в общежитиях трудармейцев, но ни разу не довелось ей встретиться с Олимовым: он возвращался к себе поздно, да и не было возможности дожидаться его, не вызвав подозрения у окружающих.
Кто мог знать, какая тайна волновала сердце Людмилы, какими надеждами она жила эти дни? Ей одной было ясно: она мечтала признаться ему в своей неожиданно обрушившейся на нее любви, пробудив в его сердце ответное чувство. Известно ведь, что каждый человек по-своему приходит к своей судьбе: поэтому для каждого любовь нова и неповторима. Может быть, не ведая того, и сердце Орифа жило ожиданиями чего-то нового, неизвестного, кто знает: ведь сердце человеческое не из дерева или железа сделано, а из живой плоти и крови
Дни и ночи думая об Орифе, Людмила далеко уносилась мыслями своими в сказочную землю сладких надежд и жаждала одного никогда не возвращаться с этой земли, не отказываться от своей мечты.
С юности она была мечтательницей, обаятельной, веселой девушкой, вызывавшей восхищенные взгляды многих. Серьезное увлечение литературой, страсть к изучению творчества великих классиков воспитали в ней душу тонкую, легкоранимую. Ее работы, исследования, доклады и в старших классах и в годы учебы на литературном факультете Ростовского педагогического института отличались глубиной и серьезностью. Но основные знания Людмила получила в семье, родители ее, люди образованные, к сожалению, рано умерли. Отец Платон Петрович Сабуров, майор инженерных войск Красной Армии, погиб в 1939 году в войне с белофиннами, мать, Мария Максимовна, до недавнего времени преподававшая историю в одной из школ Ростова, попала под бомбежку во время эвакуации из города. Двое братьев служили в действующей армии. Кто знает, как сложилась бы и ее собственная судьба, если бы после размолвки с мужем она не переехала на Урал. Ее муж без меры употреблял спиртное, отчего в семье возникали постоянные ссоры, скандалы, и Людмила не в состоянии была вынести все это. Она очень хотела иметь ребенка, но не решалась, поскольку муж был пьяницей. В конце концов развод стал неизбежен, муж остался в Ростове, а Людмила приехала на Урал, получив назначение в среднюю школу Каменки.
Уже третий год Людмила Платоновна Сабурова преподавала в этой школе и пользовалась всеобщим уважением среди учащихся и коллег. Ее подруга Ирина, имея в виду неугомонный, веселый и открытый характер Людмилы, частенько повторяла, что, мол, в ней течет казацкая кровь: можно сказать, что этим ее в избытке наделила природа.
Людмила по-настоящему, искренне любила детей. Всех без исключения. Помимо того что она была настоящим наставником своих учеников, она успевала возиться и с соседскими детьми, детьми своих подруг, с учениками младших классов, находила время погулять с ними, почитать им стихи и сказки. Случалось, когда подруги или соседи уходили вечером куда-нибудь по своим делам, детей приводили, нередко без предупреждения, прямо домой к Людмиле, оставляли на ее попечение. Наверное, если бы иные матери не возражали, то дети, привязавшись к тете Люде за ее нежное и ласковое обращение с ними, не прочь были бы остаться у нее пожить.
Дай-то вам бог самой хороших детей! приговаривали женщины, видевшие, как их ребятня привязана к этой милой женщине.
Людмила ласково улыбалась:
Мне бы хоть одного!..
Выходите замуж, дорогая Людмила Платоновна, будет и не один, наставляли женщины.
За кого? Всех хороших мужей разобрали давно! Неженатые на фронте! отшучивалась Людмила, а сама почему-то грустно думала: выходить замуж разве это означает, что твой любимый всегда будет рядом с тобой?..
Она принадлежала к тем молодым женщинам, которые в полной мере сознают свое очарование, а потому, жаждут, чтобы их красотой постоянно восхищались, равно как их делами и поступками. Конечно, во многом здесь была повинна ее молодость, и всякий, кто знал Людмилу, не мог не попасть под ее обаяние.
Когда Ориф встретился с ней незадолго до праздника в школе, именно такой он увидел ее, и, будучи человеком понимающим, умеющим оценить прекрасное в другом, не без труда отводил от нее свой взгляд, ибо кто устоит против притягательной внешности, живости ума собеседницы? На то и даны каждому смертному глаза и уши, разум и сознание, чтобы отличить прекрасное от дурного, мудрость от невежества, уметь восхищаться совершенным созданием природы. А посему, как можно было предположить, милую добрую Людмилу Платоновну и Орифа Олимова ожидали в будущем немалые испытания, и чем они завершатся, не знали еще ни он сам, ни она, ни ее ближайшая подруга Ирина Ивановна, в какой-то мере поверенная ее сердечных тайн.
В те считанные дни, которые оставались до годовщины Красной Армии, и в жизни трудовой армии Каменки произошли немалые события. Состоялось заседание военного трибунала в присутствии сотен рабочих по делу дезертира Максудова, пытавшегося бежать из эшелона по пути на Урал и после ранения оказавшегося на больничной койке. Сегодня к полудню процесс был закончен, Максудова приговорили к семи годам лишения свободы. Но поскольку обвиняемый чистосердечно раскаялся и просил суд разрешить ему смыть вину честным трудом, в чем его поддержали свидетели по делу, военный трибунал передал его на поруки рабочим, особо отметив, что при повторном совершении преступления он будет наказан по всей строгости.
Случаи бегства из трудовой армии бывали и прежде, но впервые военный трибунал проводил по такому делу открытый судебный процесс, и Олимов видел, как тяжело переживают земляки это нерадостное событие.
Надо, чтобы впредь такое больше не повторялось, горячо говорил вечером Олимов. Пусть этот процесс послужит наглядным уроком всем нам, а особенно тем, кто отвечает за Максудова-дезертира и берет его на поруки!
Орифджан, брат мой, ты говоришь совершенно справедливо, но люди наши не так глупы: нужно будет такое зададут, что этот Максудов и ему подобные сразу уразумеют, что к чему! заверил Ака Навруз, догадываясь, в каком состоянии после суда находится сам Олимов.
А как же расценивать поступок Кучкарбая и того, другого, которых мы встретили недавно на рынке? Ориф вопросительно посмотрел на Ака Навруза.
Не беспокойтесь, товарищ Олимов, ответил тот, мы им уже задали жару, но они знай твердят одно в свое оправдание: «Наши это были фрукты, лишние, продали, мол, чтобы купить хлеба!..» как им не верить, скажите?
Представив себе, что это и в самом деле было так, Ориф на мгновение растерялся, подумал: да они же вольны так поступать. Но закрадывалось сомнение: а если это все же спекуляция?
Ака Навруз снова успокаивал Олимова: продать три-четыре килограмма сушеных фруктов разве это спекуляция? Не заслуживают ли более пристального внимания разодетые в овчинные тулупы так называемые инвалиды, пудами торгующие на рынке кишмишем и сухофруктами?..
Знаете, Ака Навруз, те торговцы не наши люди, не трудармейцы, возразил Олимов. И запрещать им продавать, выясняя, кто они такие, не наше занятие. Но те, кто занимается подобным делом у нас в отрядах, на виду у своих нуждающихся товарищей Нет! Я не согласен с вами!.. Какой пример они подают остальным? Позор! Вместо того чтобы разделить лишнее с земляками, они несут это на рынок? Так получается?
Ака Навруз нерешительно пытался оправдать людей:
Э э Орифджан, время такое, война сделала многих такими!
Нет, Ака Навруз, твердо настаивал на своем Ориф, не война! Наоборот, она объединила нас перед лицом опасности, объединила всех от мала до велика, все народы и нации, чему не только враг, но и весь мир удивляется. В каком народном предании или историческом повествовании вы читали или, может быть, слышали, как двадцать восемь воинов разных национальностей, не жалея жизни, противостояли смертельной атаке сотен вражеских танков и защитили столицу своей Родины?! Я говорю о двадцати восьми панфиловцах
Истинная правда в ваших словах, Орифджан! подтвердил Ака Навруз. Можно только восхищаться нашей партией, сумевшей в столь короткий срок объединить, сплотить между собой разные нации и народности, разные по происхождению и месту жительства, да так сплотить, как вы сами сказали, чтобы выдержать жесточайшие испытания в огне войны
Вы, усто, высказываете очень зрелые мысли, а еще говорите, время такое, война виновата
Ака Навруз смущенно замялся.
Если хотите знать, мулло, я все это по-настоящему стал понимать не так давно, с тех пор как война началась, это тоже уроки времени и той же проклятой войны
Они вышли из клуба строителей, где заседал военный трибунал, и продолжали беседу по дороге в общежитие, когда им навстречу попался Урмонбек Ульмасов. Вид у него был растерянный.
Что случилось, Урмон Ульмасович, вы такой мрачный, невеселый? спросил Ориф.
И не говорите, друг мой! Вчера вечером пятнадцать наших трудармейцев, возвращаясь с ночной смены, попали в автокатастрофу, четверо не дожили до сегодняшнего утра. Вот теперь я весь в заботах о предстоящих похоронах, надо же сделать все достойно Такое горе!
Выразив соболезнование Ульмасову, Ориф и Ака Навруз вместе с другими трудармейцами, возвращавшимися с заседания военного трибунала, пошли прямо в общежитие братьев узбеков.
Погода стояла в тот день ветреная, небо заволокло тучами. В лицо летел колючий снег, отчего передвигаться было трудно. Несмотря на плохую погоду, похороны собрали много людей, которых повезли на кладбище три большие грузовые машины. До кладбища было неблизко: оно располагалось на одном из холмов Каменки и с чьей-то легкой руки было заблаговременно названо национальным. Захоронения там стали делать не так давно, всего полгода назад, но могильные холмики уже протянулись далеко к вершине холма.
После прощальных речей и завершения обряда погребения многие из тех, кто пришел сюда, опустились на колени или присели на корточки. Кто-то напевно читал аят из Корана, да читал так вдохновенно, что всех пронзила волна бесконечной скорби; склонив головы, люди отдались во власть печали. Олимов, Ульмасов, представители администрации строительства, среди которых было много русских и украинцев, издали молча наблюдали за церемонией.
Завершился обряд чтения аята, люди шептали прощальные слова, произносили «аминь», вставали и, покидая кладбище, как было положено, восхваляли достоинства безвозвратно ушедших.
Что и говорить, глаза б мои не глядели на эту церемонию! устало сказал Ульмасов. И не придумаешь более тяжелых дней, чем те, которые еще предстоит пережить родным, когда семьи получат извещение о гибели!..
Шедший чуть сзади него Ака Навруз философски заметил:
Да пребудут их души в раю, брат Урмонбек! Такова судьба человеческая: как ни суетись, все равно устремлен к земле, из которой создан
И хотя слова эти явились не более чем толкованием Корана, они как-то успокоили пожилых верующих мусульман, и те, кто шел рядом с Ака Наврузом и слышал эти слова, согласно закивали, приговаривая:
Слава богу, что они хоть похоронены по-человечески, как полагается, преданы земле!
Что верно, то верно, Садык-ака, согласился с пожилым узбеком-рабочим Ака Навруз и, пока они шли к общежитию, рассказал, как в 1916 году во время отправки таджиков на тыловые работы в царскую Россию, будучи куплен одним мехрабадским богатеем, который заплатил ему деньги, он был отправлен в Сибирь вместо сына этого кулака-богатея. Другого выхода не было очень тяжело приходилось семье!..
Сотни детей ремесленников, рабочих и батраков ехали в Сибирь в больших товарных вагонах. Голодали, мерзли, погибали от брюшного тифа. Не доехав до станции Туркестан, умерло трое заболевших брюшняком. На требования рабочих похоронить умерших никто не обращал внимания ни охранники, ни царский офицер, начальник поезда. Наконец чувство страха взяло верх: боясь заразиться, офицер и станционные работники разрешили похоронить умерших на пристанционном кладбище. С десяток человек, среди которых был и Ака Навруз, поспешили унести усопших на трех наскоро сколоченных носилках. Но кладбище оказалось христианским, а до мусульманского, которое находилось на окраине города, надо было пройти по крайней мере километров восемь. Дойдя до города, долго блуждали, наконец нашли. Но оказалось, что мусульманское кладбище для знатных и богатых, для бедняков же за городом, в другой стороне. Понесли туда, руки от тяжести уже ничего не чувствовали, онемели. Наконец нашли и это кладбище для чужеземцев и бездомных до самого заката проблуждали Это было каменистое, поросшее колючкой и густым бурьяном поле. С превеликим трудом камнями выкопали неглубокие могилы и предали несчастных земле. Подошел к ним тогда какой-то грязный оборванный старик, сказал, что и он бездомный беззащитный странник, заброшенный в этот уголок земли по воле жестокой судьбы: несколько лет назад в поисках работы он перебрался сюда из Бухары, но год назад тяжело заболели его жена и двое детей, на лечение денег не наскребли, так он их одного за другим и похоронил здесь, на этом кладбище Сам же вконец обнищал, не на что вернуться в родные места, а здесь живет подаяниями Собрали товарищи Ака Навруза старику какие-то копейки из своих скромных кошельков, старик взял эти деньги и на прощание в благодарность прочитал плачущим голосом бейт, отчего даже у бывавших в жизненных переделках товарищей Ака Навруза на глаза навернулись слезы:
Отчизну предавший твой жалок удел,
Ты предал свободу и цепи надел.
Вернулись Ака Навруз с товарищами на станцию, а поезда, на котором они ехали, уже нет прошло-то более полусуток! Тут же их схватила железнодорожная полиция, подозревая в дезертирстве, а на следующий день отправила в Сибирь теперь уже в эшелоне заключенных, участников восстания 1916 года в Ходженте и Джизаке. Здесь и произошла первая встреча Ака Навруза с Урмонбеком Ульмасовым и кузнецом усто Баротом, с которыми он прожил в Сибири годы подневольного труда
Вывод из этой истории, я думаю, можно сделать один, заключил рассказ Ака Навруз. Мы должны быть благодарны, что ни один из нас, подобно тому старику бухарцу, не оторван от родины, ведь мы, даже уехав далеко от родных мест, не на чужбине живем, не в услужении у богатея!..
Поистине верны ваши слова, Ака Навруз! согласился Садык-ака.
Да убережет бог оказаться на чужбине без родины! поддержал его товарищ.