День 23 февраля выдался не очень морозным, но в школьном зале было прохладно: экономили топливо, поэтому печки едва топились. Директор школы Ольга Савельевна разрешила всем остаться в пальто.
Ничего страшного, успокоил ее Урмонбек Ульмасов, прогуливавшийся в ожидании начала встречи вместе с директором и Олимовым по коридору, посидим и в пальто, наши люди получили закалку в жесточайших морозах!
Когда, Ольга Савельевна, зал будет полон, вы сами убедитесь, что нет надобности и печки топить! засмеялся Олимов.
Ольга Савельевна рассмеялась.
Вы правы, особенно когда после торжественной части начнется музыкальная, а потом и танцы, тогда уж, по-моему, никто ни на что не будет обращать внимания!..
Вечер должен удаться, я уверен! сказал Ульмасов. Вы не жалели сил, чтобы организовать его
Как мне известно, доверительно нагнулся к Ульмасову Ориф, многие приглашенные должны показать свое национальное искусство петь, танцевать, в том числе и мы с вами!..
Пусть люди немного отдохнут сегодня и развеются, они имеют на это право, товарищи. Но пора и начинать, к Ольге Савельевне подошла Людмила Платоновна, и директор распорядилась открыть торжественную часть.
Вместо официального доклада выступили представители воинских частей, рядовые и командиры. Выступали и те, кто принимал участие в боевых действиях и понюхал пороха, а теперь, вернувшись по инвалидности с фронта и работая в тылу, рассказывал о том, что враг, конечно, силен и что воевать с таким серьезным противником нелегко И звучали полные веры слова: обязательно придет светлый день день победы над фашистской Германией
Ей-богу, если бы мне разрешили, на сцену поднялся стройный, широкоплечий, черноволосый молодой человек с боевыми орденами на груди, в тельняшке и матросской куртке, левый рукав которой был пуст, вот этой здоровой рукой отправил бы жариться в ад еще несколько гадов-фрицев! Я, товарищи, с детства остался без отца и матери. Воспитывался друзьями родителей, старыми большевиками, а позже в детдоме. До начала войны работал инженером-электриком в Белогорске. Поскольку срочную службу проходил в военно-морских частях, как только началась война, меня отправили на флот. Был командиром подразделения, служил на Балтике, в Ленинграде. Здесь вижу много своих земляков: уверен, их служба сегодня ни в чем не уступает службе солдата на фронте! Могу с гордостью заявить таджикским товарищам, что моим фронтовым другом, братом по оружию был один из лучших снайперов Ленинградского фронта таджик Тешабай Одилов
Все с интересом слушали моряка. Кто-то из зала громко спросил:
А вы сами-то откуда, товарищ?
Я родом из Джизака, знаете, есть такой город в Узбекистане? До войны окончил школу-интернат в Самарканде, поступил в Свердловский политехнический институт, а закончив учебу, остался работать здесь, на Урале. Отсюда же и в армию был призван.
У вас остались родственники в Джизаке? почему-то волнуясь, спросил Урмонбек Ульмасов, сам бывший джизакец.
Нет, никого! По словам людей, был у меня дядя, которого еще до гибели моих родителей губернатор Самарканда сослал в Сибирь за участие в восстании 1916 года, и после этого о нем ни слуху ни духу. Был я недавно в Джизаке. Вдруг повезет, думал, стал расспрашивать людей из нашей махалли о судьбе близких родственников и дяди. Один старик сообщил мне, что вроде дядя мой жив, работает в Ташкенте. Приехал искать в Ташкент. Там узнал, что, похоже, он отправлен на Урал представителем ЦК Компартии Узбекистана, вроде политруком трудовой армии Взял вот его адрес и, вернувшись на Урал, уже неделю ищу дядю по трудовым отрядам
Урмонбек внезапно изменился в лице, взволнованно спросил:
Как ваша фамилия и имя, молодой человек?
Ульмасов Рустамбек!
Ульмасов поспешно вышел из-за стола президиума, подошел к моряку.
Вы знаете фамилию и имя своего дяди?
Молодой человек выглядел необычайно растерянным, взволнованным, как и сам Урмонбек. Зал притих, словно все ждали чего-то необычного, что должно было произойти теперь, сейчас, на их глазах.
Говорили, что его фамилия тоже Ульмасов, а вот имени, к сожалению, не знаю
Урмонбек шагнул к Рустамбеку, крепко обнял его за плечи, воскликнул:
Считай, что ты нашел своего дядю, я Урмонбек Ульмасов!
С трудом справившись с охватившим его волнением, не снимая руки с плеча племянника, Урмонбек повернулся к залу:
Дорогие товарищи, чего только не бывает на свете!.. В семнадцатом году, когда я вернулся из Сибири, мне рассказали, что после смерти родителей Рустамбек куда-то исчез. Куда никто не мог сказать. Я тоже его искал долгие годы, ведь из близких у меня никого нет! Какой удивительный случай, товарищи!..
В глазах Ульмасова блеснули слезы, Рустамбек же молчал. Только глаза его выдавали волнение.
Подошел усто Барот.
Мне снова вспоминается, дорогой друг Урмонбек, шестнадцатый год Трое нас было в той ссылке, вы, Ака Навруз и я Каких только лишений не претерпели! Вдали от родины одни из нас потеряли родителей, близких родственников, другие лишились здоровья уже в молодые годы. И вот сегодня, дорогие товарищи, мы встретились на Урале. Возраст нам не позволил взять в руки винтовку и сражаться с проклятым врагом. Груз наших сегодняшних забот, скажу прямо, не легок. Однако этот груз несем на своих плечах не мы одни. Тысячи людей прибыли нынче на Урал. В этом краю мы нашли новых друзей, новых товарищей. Вот и мой друг Урмонбек нашел своего племянника, однополчанина нашего земляка, снайпера Тешабая Одилова. Хочу сказать, что здесь, на Урале, мы, рабочие трудовой армии, в лице директора школы товарища Комаровой, преподавателей Сабуровой и Николаевой нашли по-настоящему заботливых и любящих нас сестер Благодаря им мы с вами, дорогие товарищи, присутствуем на таком великолепном вечере дружбы
Все повернулись к преподавателям школы, захлопали.
Сначала выступили школьники. Потом показали свое искусство молодые воины. За ними на сцену вышли Ака Навруз, Исмат Рузи с домброй и запели.
Только Урмонбек Ульмасов и его племянник Рустамбек сидели в уголке зала уединившись. Они были настолько поглощены неожиданной встречей, рассказами о прожитом, что не слышали ни песен, ни музыки.
И это было настолько естественно, что все вокруг, радуясь в душе этой встрече, и не пытались как-то мешать их беседе или нарушить уединение. Зато другие узбеки, соревнуясь в мастерстве с Ака Наврузом и Исматом Рузи, так пели и отплясывали, что все без исключения были покорены их искусством.
Звучали узбекские и таджикские национальные мелодии. Людмила Платоновна вместе с другими учителями смотрела, как искусно, зажигательно и неутомимо танцуют гости. К ней подошел Ориф. Его не смущало, что Исмат Рузи не научился еще на своей домбре исполнять танго или фокстрот, ритм его мелодий был достаточно четок и внятен, и молодые люди закружились в танце. Ориф слегка обнял Людмилу, она залилась румянцем, что очень оживляло ее лицо.
Вы не сердитесь на мою дерзость? тихо спросил ее Ориф.
Что вы, нисколько! не глядя на него, отвечала Людмила. Наоборот Я ждала когда вы пригласите меня.
Таджикские и узбекские музыканты и певцы уступили место военному духовому оркестру.
Теперь уже Людмила пригласила Орифа.
Надеюсь, и вы не рассердились за мою назойливость? искренне засмущалась Людмила, улыбнувшись.
Сердиться на такую деятельную женщину, прекрасного организатора грех, Людмила Платоновна! пошутил Ориф.
Несколько раздосадованная таким ответом, она воскликнула:
О! Зачем же так официально, товарищ Ориф Одилович?
Ориф тут же понял, что пошутил неудачно; пытаясь загладить свою вину, чистосердечно рассмеялся:
Это все влияние моей работы, дорогая Людмила Платоновна! Вот вы преподаете язык, литературу. И речь ваша, и обращение соответственно этому интеллигентны. Не торопитесь, потихоньку и мы научимся этому деликатному делу!
Кто же вас научит? полюбопытствовала Людмила.
Вы, естественно! ни на минуту не задумавшись, ответил Ориф.
Людмила громко и откровенно смеялась, так что некоторые даже повернулись в их сторону. Не обращая внимания на эти взгляды, она назидательно пошутила:
Тогда будьте внимательным, прилежным учеником, товарищ Олимов!
Я готов всем сердцем!.. тихо сказал Ориф.
Этот ответ, видимо, удовлетворил Людмилу, потому что она чуть теснее, чем того требовал танец, прижалась к Орифу, и они закружились в вальсе. Подол ее голубого в горошек платья широко развевался, и Ориф подумал, что она похожа на красивую летящую бабочку.
Все, кто умел танцевать, заполнили зал. Ольга Савельевна пригласила на вальс усто Барота, и тот, нисколько не смущаясь, уверенно, немного тяжеловато, иногда сбиваясь с такта, закружился с директором школы, чем привлек к себе всеобщее внимание. Даже Ориф растерялся, недоуменно задаваясь вопросом, когда это старик успел научиться танцевать.
Каков наш усто, а? подмигнул он Ака Наврузу.
Что ни говорите школа, Орифджан! пошутил Ака Навруз. Дружба с молодым русским прорабом в Сибири не прошла даром. Вместе и на вечеринки рабочие ходили, там и танцевать научили нашего усто!..
Поблагодарив Ольгу Савельевну, усто проводил ее до места, сам же подошел к Ака Наврузу. Выглядел он слегка побледневшим, тяжело дышал. Было видно, нелегко ему дался этот танец.
Друг мой, я восхищаюсь вами! похвалил Ака Навруз, усаживая его на стул. Вы и теперь, как прежде, танцуете по всем правилам!..
Усто Барот все еще еле переводил дыхание.
Коль пригласила женщина, я не мог ей отказать, друг!
Однако, должен заметить, вовремя музыка кончилась, усто! сквозь смех проговорил Хакимча. У вас уж и ноги начали заплетаться, не дай бог, упали бы еще к ногам женщины!..
Все рассмеялись шутке Хакимчи, но усто Барот и не думал сдаваться.
Ну, упасть бы не упал, но после болезни, верно, слабость еще не прошла.
Друг мой, хорошо, что все обошлось благополучно, не то не сносить бы вам головы перед мехрабадской тетушкой, вашей женой!.. добродушно усмехнулся Ака Навруз.
И снова все дружно рассмеялись. Искренне хохотал и сам усто Барот и, кивнув на Орифа, увлеченно беседовавшего о чем-то вдали от всех у окна с Людмилой Платоновной, спросил:
А что вы скажете, друзья, о нашем Орифджане?
Э, дорогой друг, в его возрасте человек подобен строптивому коню: не признает ни узды, ни подуздка! махнул рукой Ака Навруз.
Да я пошутил, что вы, друг! Конечно, нельзя забывать, он очень молод! согласился Барот-амак. Вы только посмотрите, как благодаря Олимову и всем, кто помогал ему, хорошо прошел сегодняшний вечер, как заставил он оттаять наши заржавевшие сердца!.. А я-то, глупый, считал, что это пустая затея, не соглашался с Олимовым!..
Да еще прибавьте к этому, Ака Навруз посмотрел в сторону Ульмасовых, благодаря этому вечеру Урмонбек нашел своего племянника. Это ли не радость?
А дядя с племянником все еще сидели рядышком и никак не могли наговориться. То и дело к ним подходили учащиеся школы с тетрадками в руках и просили расписаться на память об этом дне.
Заставили оттаять наши заржавевшие сердца, повторял про себя усто Барот, более точно не скажешь! Причину такого ощущения не надо и объяснять, она понятна без слов. Оторванные от родных мест, в течение долгих дней и месяцев пребывавшие в однообразных условиях работы и жизни, трудармейцы не могли не черстветь душой, порою даже сторонились друг друга, потому что, как говаривал усто Барот, сердца их порою уже не в состоянии были что-то воспринимать. Но когда они собрались все вместе на праздник Дня Красной Армии, поняли, что не могут существовать друг без друга, что нет ничего превыше чувства дружбы, которое спаяло их здесь, в далеком уральском поселке, и что нет ничего прекраснее, чем это товарищеское общение в редкие часы отдыха, которые выпали и будут выпадать им в будущем нечасто. Ушли и мрачные мысли, одолевавшие в последнее время, осталось ощущение своей необходимости другому, независимо от разности языка или рода занятий каждого. Конечно, тут сыграло свою роль и то, как был организован вечер.
И вот теперь, когда время близилось к одиннадцати, и до отключения электричества оставались считанные минуты, и все знали, что, несмотря на праздник, завтра предстоит обычный рабочий день и всем подниматься чуть свет, тем не менее никто не хотел расходиться. Поэтому то усто Барот, то Хакимча просили, чтобы оркестр поиграл еще немного. По очереди выходили в круг то узбекские, то таджикские трудармейцы, танцевали свои танцы, пели песни, не давая спадать общему веселью. Снова, уступая просьбам старейшин, заиграл духовой оркестр, закружились в зале пары.
Уже поздно, озабоченно посмотрел на часы Ориф Олимов, обращаясь к Людмиле Платоновне. Как бы наша хозяйка Ольга Савельевна не рассердилась, что так затянулся вечер.
Людмила незаметно глубоко вздохнула.
Если бы я была директором
И что бы вы тогда сделали?
Разрешила бы всем, кто захочет, не расходиться хоть до самого утра!
Знаете, Людмила Платоновна, хорошо, что вы не директор! то ли в шутку, то ли всерьез сказал Олимов.
Почему вы так говорите?
Да потому что завтра никто бы не смог подняться, чтобы идти на работу.
Людмила, улыбаясь, взглянула на Орифа, укоризненно покачала головой:
О, молодой человек, мы с вами говорим о совершенно разных вещах!
И Ориф, тотчас понявший свою оплошность, почувствовал себя снова неловко от смущения за несообразительность, не знал, что и ответить. Он глядел на Людмилу, не в силах оторвать взгляда от ее лица, потом наконец произнес:
Я понял, Людмила Платоновна, вы хотели сказать, как некогда говорил поэт:
Свеча, не гони от себя мотылька,
Миг встречи не долог, померкнешь с зарей.
Он перевел ей смысл бейта.
Как хорошо! заулыбалась она. Как хорошо, что был такой умный поэт, который написал столь мудрый стих!..
И тут вдруг у Орифа, помимо его воли и желания, вырвалось:
Дорогая моя Людмила! Если бы я был свободен Свободен, как ветер! Мое сердце принадлежало бы только вам. И знаете, что бы я теперь сделал, если бы это было так?.. Голос Орифа задрожал от волнения.
Но Людмила не дала ему договорить:
Да, да, я знаю, я все знаю, не говорите, не надо, прошу вас! Знаю, что вы женаты, что у вас хорошая жена. Но разве может кто-то запретить любить женатого мужчину? Разве от нас это зависит? Все случилось еще в первую нашу встречу, там, на остановке. Потом я захотела узнать вас ближе, познакомиться с вами. И не для того чтобы преследовать или удерживать возле себя, связывать какими-то обещаниями, нет! Я сама удивляюсь, как в моем сердце родилось это чувство. Много раз решала: все, не буду больше думать о вас. Но ведь недаром говорится: сердцу не прикажешь. Нелегко мне будет, я знаю. Но все равно я не могла не сказать вам А теперь прощайте, дорогой Ориф. До свидания.
Кончил свою песню Исмат Рузи, и снова заиграл оркестр; дирижер объявил, что это последний танец. Людмила не успела уйти, и Ориф, взяв ее руку в свои, снова пригласил. И она не в силах была отказаться. Они танцевали, глядя друг на друга неотрывно, нежно. И думали об одном и том же о том, что неизбежно возникло между ними, что это выше их разумения, а потому сопротивляться этой силе, наверное, бесполезно.
13
Верно говорят в народе: февраль кривые дороги Вторая половина месяца выдалась на Урале особенно ветреной. Словно разгневавшееся, беснующееся существо, ветер свистел на все лады, с остервенением крутил снежные вихри, высоко поднимая их, буравил небо. Редко в эту военную зиму выдавались солнечные, безоблачные дни почти все время от одного конца горизонта до другого небо заволакивали огромные тучи. И только теперь, в конце февраля, вдруг к середине дня где-то на юге небо светлело, тучи таяли, незаметно превращались в легкие, маленькие облака и сквозь них на короткие мгновения голубело небо. Но это продолжалось недолго. Вновь налетал сильный порывистый ветер, собирал эти разрозненные облачка в тучу, и снова нависала серая беспросветная хмурость.
Трудармейцы, уже привыкшие к таким переменам погоды, к здешней суровой зиме, не обращали особого внимания на капризы природы, тем более что и времени на это не хватало, некогда было замечать, когда тучи, а когда солнышко: все с утра до ночи были заняты делом. Снова и снова долбили киркой и лопатой неподдающуюся промерзлую, каменно затвердевшую землю. Укладывали фундамент, заливали цемент, бетон, возводили стены, настилали крыши. И едва новый очередной корпус завода-гиганта готов был наполовину, тотчас туда начинали подвозить на огромных грузовиках станки и оборудование. Рабочие бережно снимали ящики, поднимали их кранами, устанавливали на место. Подводили к ним электроэнергию. И наступал сжатый до предела срок испытаний. В следующие дни, когда их испытывали, в холодных цехах, где не было еще ни дверей, ни крыши, за станками уже стояли рабочие. Большей частью это были женщины и подростки, жители той же Каменки и близлежащих деревень. Пройдя короткий курс обучения в ремесленных училищах, никогда прежде не знавшие, что такое производство, они теперь у станков заменяли опытных кадровых рабочих, ушедших на фронт. Надевалось все, что находилось теплого в каждом доме. Кутаных-перекутаных в семь одежек, обвязанных платками женщин трудно было узнать, так они стали похожи на редко встречающихся в цехах мужчин в ватных стеганках и штанах, заправленных в сапоги и валенки, в промасленных рукавицах, они были неповоротливы. Лишь по грустным глазам можно было определить: так смотреть могли только женщины.