Ты молчишь всегда. Они просто не знают
Командир должен заботиться о своих бойцах не словами, а делами. Красноречие комиссару нужно, закурил, прибавил: Слава богу у меня хороший комиссар.
И замолчал.
Дуся поглядела на мужа, повздыхала И, отбросив минутную тоскливость, засмеялась, сыпанула скороговоркой, веселым щебетанием.
Войну Федор Федорович встретил в Прибужье в звании подполковника. Полк отступал с тяжелыми боями, но получалось как-то так, что потери в триста тринадцатом были самые что ни на есть малые, даже питались бойцы лучше, чем в других полках.
Подполковник Крутой никогда ни на что не жаловался, не имел привычки просить сверх положенного, но и своего, законного, не упускал. Больше всего Крутой не любил поверяющих. Он сердился: «Если командира надо поверять, его следует заменить. Как можно скорее».
Все в триста тринадцатом было прочно и надежно: уж если окопы, так полного профиля, если блиндаж, так зимовать можно.
Федор Федорович говорил: «Война это работа».
На коротких летучих совещаниях в штабе дивизии Крутой молчал, в присутствии большого начальства молчал Когда его пытались упрекать за это, качал головой: «На войне разговаривать надо меньше».
От рядового бойца он отличался внешне, пожалуй, только знаками различия, среди командиров заметно не блистал. Но триста тринадцатый был самым надежным.
Подполковник Крутой приучал солдат к личной ответственности, каждый быстро усваивал: «Все зависит от меня».
Все зависело от человека с оружием. Эту истину, ставшую известной с тех пор, как появилось оружие, в триста тринадцатом полку возвели в культ.
Подполковника Крутого солдаты видели часто. Но слышали редко. Только со свежим пополнением командир полка говорил непременно сам: «Все зависит от вас, ребята, и тыкал пальцем в солдат: От тебя, вот от тебя Оробеете, струсите ни я ничего не сделаю, ни командир дивизии, ни командарм Никто. Вся надежда на вас, ребята».
И шел дальше.
Он не произносил громких фраз, говорил совсем простые слова. Именно эта простота порождала в солдатах уверенность.
Сейчас командир полка стоял перед Добрыниным «смирно», вытянув руки по швам. Но докладывать не стал. Только сказал:
Прошу, и повернул голову к начальнику связи. Тот выпрямился, ткнулся головой в низкий бревенчатый потолок. Передайте в батальоны: командир дивизии вместе с нами.
Видимо считая, что главное сделано, опустился на свое место:
Прошу.
И говорил, и двигался командир полка неспешно, вдумчиво, Ивану Степановичу даже показалось застенчиво. Но громадный, тяжеловесный капитан Иващенко повернулся живо В каждом движении была готовность подчиниться и выполнить.
Возле двери стоял лейтенант Веригин. Посторонился, пропуская капитана, и, когда увидел, что командир полка смотрит на него, лихо взял под козырек. Иван Степанович сказал:
Командир взвода автоматчиков. Со мной. Взвод полного состава. Распорядитесь
Лейтенант Веригин стоял в туго затянутой фуфайке, с автоматом поперек груди. Сапоги хоть глядись. Когда он успел? Подполковник Крутой прошелся по лейтенанту снизу вверх.
Молодец! сказал он. Ничего не скажешь молодец. Мотнул головой на дверь, прибавил поспешно: Пойдете с капитаном Иващенко в первый батальон, и, видя, что лейтенант стоит, кинул строго: Все!
Лейтенант повернулся как на учебном плацу. Когда дверь захлопнулась, Крутой повторил:
Молодец!
Деревянные стены вздрагивали, огонек в картонной плошке шатался и слабенько, бессильно взметывался. Как будто хотел оторваться
Послышалась автоматная трескотня. Распахнулась дверь, автоматные очереди ворвались железной скороговоркой. Пожилой солдат, тот самый, с чирьями на шее, просунулся вместе с лейтенантом Веригиным, сказал громко:
Немцы! Рядом!
Он произнес эти слова несуетно и безбоязненно, как если б докладывал, что идет поверяющий. Командир полка не тронулся с места. Только повернул голову.
Лейтенант, позвал он жестко, Добрынину показалось излишне медлительно, противника уничтожить. И в первый батальон, кашлянул, насупился: После боя старший лейтенант. Так что постарайся
Командир дивизии не успел удивиться только увидел отчаянные глаза Веригина, и дверь захлопнулась.
Подполковник Крутой положил перед собой автомат. Телефонист, щелкнув на ходу затвором винтовки, вышел из блиндажа.
Орудийный гул стал глохнуть, яснее проступила автоматная перепалка. А через несколько минут и она отодвинулась
Подполковник Крутой поправил фитилек, негромко сказал:
Что ж, буду докладывать.
В голосе, в лице не было сейчас ничего, кроме усталости. Но в спокойном голосе жила твердость военачальника, который не уступит, который выстоит.
Добрынин понимал, что докладывать нечего. То, что можно сказать, он, Добрынин, либо уже знал, либо понял за то время, пока добирался до командного пункта, пока находился вот тут, в блиндаже. Понял, что связи с батальоном нет, в резерве ни одного человека, что полк дерется до последнего патрона.
Докладывать не надо, досадливо сказал Добрынин. Понимаете, явился принять дивизию, а через полчаса убежал вот сюда. От самого себя убежал. Чтоб не мешать начальнику штаба.
Подполковник Крутой прислушался:
Перебили немцев. Лейтенант этот ваш молодец.
Старшего обещали за сапоги? спросил Добрынин.
И опять уловил в себе досаду и раздражение.
Сапоги дело важное. Гвоздь, так сказать, в сапогах, поднял голову, едва заметно сбочил: слушал что там, наверху. Встал, повесил автомат. И чуть заметно улыбнулся, шевельнул квадратными бровями.
Добрынин сухо кашлянул:
Я пришел потому, что ничего другого не сумел. Если хотите от растерянности.
Подполковник Крутой согласно кивнул:
На вашем месте я поступил бы, наверно, так же.
Вернулся капитан Иващенко пола шинели оторвана, по лицу размазана кровь. Привалился к притолоке, минуту стоял молча. Смотрел мимо, дышал часто и тяжело:
Еще три танка Готовы И смолк. Словно перестал дышать. Потом неожиданно четко прибавил: Обороняться больше некому. И нечем.
В картонной плошке стеарин догорел. Огонек чадил и потрескивал, воняло горелым сукном.
Подполковник Крутой поднялся:
Теперь пора. И надел фуфайку. Опустил голову, точно увидел что-то под ногами, произнес раздумчиво, глухо, как говорят только самому себе: Господин фон Моргенштерн готов торжествовать
Рядом с блиндажом тяжело рвануло. Из-за бревенчатых накатов потекла земля. Капитан Иващенко вполголоса матюкнулся, потом закашлялся. Полковник Добрынин спросил:
Это кто такой, Моргенштерн?
Генерал-майор, командир пятисотой пехотной дивизии. Пятьдесят шесть лет, член гитлеровской партии, уроженец Франкфурта. Приверженец старопрусской школы. Пользуется благосклонностью своего командующего.
Однако
Подполковник Крутой надел каску, повернулся к Иващенко:
Соберите всех.
Капитан шатнулся в дверь:
Раненые остаются в строю.
Он сказал все. Исход боя сейчас решали отдельные люди, которые сидели в полузасыпанных окопах и разрушенных блиндажах, которые не имели никакого представления о том, что делается слева, справа, сзади
С наблюдательного пункта полковник Добрынин видел широкую лощину, перепаханную, взрытую снарядами Там и там чадили разбитые танки, над землей стелился черный дым. Воронки, трупы, обломки Только в одном месте Добрынин заметил своих бойцов. Они выбрасывали лопатами землю, углубляли окоп.
Если немец не изменит традиции, сказал полковник Добрынин, то главный удар нанесет на другом участке.
Не изменит, заверил Крутой. Какой же он после этого немец?..
* * *
Генерал-майор фон Моргенштерн видел ход боя так же отчетливо, ясно, как если бы смотрел на шахматную доску. Разница заключалась в том, что, заведя машину и нажав на рычаги, он уже ничего больше не делал, не переставлял фигуры. Все шло теперь само собой. Только наблюдал, как воплощается его замысел в бою, опрокидывает и ломает расчеты противника. Донесения ласкали слух и средне, потому что все было так, как он предполагал, как того желал. Тысячи людей неукоснительно и точно выполняли его приказ, выполняли то, что родилось в его голове. Генерал фон Моргенштерн упивался ходом боя, в сущности, упивался самим собой, предвкушая, каким спокойным, почти безразличным тоном доложит в армию о выполнении приказа Там поймут и оценят. Стародавняя формула немецких военных «Доверие в ответ на ответственность, ответственность в ответ на доверие» всегда будет в силе. Он, Моргенштерн, верит в немецкого солдата, каждый солдат дивизии верит ему Командование армии верит в него, он в свою очередь, не вдаваясь ни в какие рассуждения, выполнит любой приказ
На этом стоит армия. Именно это, помноженное на техническую оснащенность, определяло, по его мнению, боеспособность армии, делало ее непобедимой. Не надо только подменять испытанную германскую стратегию цветистым дилетантством К сожалению, это неизбежно, если политическое руководство начнет вмешиваться в дела военных. А политическое руководство все чаще вмешивалось в решение не только стратегических вопросов, но даже тактических, низводя генералов до роли исполнителей. От такого положения ничего хорошего ждать не приходилось. Но война с Польшей кончилась победоносно, за восемнадцать дней. Потом Дания и Норвегия С Францией было покончено за шесть недель. Именно во Франции генерал-майор фон Моргенштерн, окрыленный успехами германских вооруженных сил и прочностью своего собственного положения, допустил непростительное. Он занимал должность начальника оперативного отдела штаба армии и на совещании тридцатого мая позапрошлого года прямо заявил, что обходное движение в направлении на Лаон и остановка подвижных соединений у Сент-Омера является ошибкой, допущенной по вине ОКВ. Остановив подвижные соединения, немцы потеряли время, кольцо вокруг французов и англичан было замкнуто слишком поздно, и это дало противнику возможность избежать окружения и уничтожения. Генерал фон Моргенштерн отбросил всякую дипломатичность, свое недовольство высказал аргументированно и четко, как и все, что говорил и делал. И остался доволен смелостью своих формулировок, определенностью выводов на его стороне был факт непростительного ротозейства. Его удивило только то, что участники совещания отнеслись к его демаршу весьма сдержанно, а некоторые, вопреки очевидной логике, пытались возражать Но вскоре понял, какую неосторожность допустил Косвенно ему стало известно, что на решение ОКВ повлиял сам Гитлер
Война против Франции закончилась блестяще. Но для Моргенштерна ничем. И даже хуже: вместо ожидаемых наград и повышения ему дали дивизию. Внешне все было обставлено вполне благопристойно и выглядело если не повышением, то, во всяком случае, доверием командования. А по существу, его понизили, отодвинули на армейские задворки. Оставалось учесть свою ошибку и выждать, не упустить момента и доказать
Генерал фон Моргенштерн снял телефонную трубку и услышал слова доклада. Плечи его потянулись кверху: не может быть! А впрочем, не надо удивляться. Кроме известных четырех арифметических действий русские владели пятым. Неизвестным и загадочным, которым опрокидывали законы войны.
Если бы генерал фон Моргенштерн захотел понять и признать это пятое действие, он признал бы свое поражение в самом начале, задолго до того, когда война выльется в катастрофические формы. Но пятое действие, которое было не чем иным, как духом солдата, духом народа, оставалось недоступным для генерала, привыкшего к упрощенному пониманию силы. Он и сейчас знал только, что перед ним обороняется ослабленная дивизия, что у нее нет командира По сведениям, которыми располагал, резервов нет во всей армии Фон Моргенштерн верил, что разобьет, уничтожит дивизию русских. Знал: этот бой имеет сугубо местное значение, чтобы улучшить позиции, создать необходимые условия для предстоящего большого наступления. Но генерал решил воспользоваться слабостью противника, прорвать оборону и по возможности развить успех. Хотел снять с себя прошлогоднюю опалу блестящим делом.
По мнению генерала Моргенштерна, момент выдался самый подходящий, и он в разговоре с начальником штаба армии дал понять, что рассчитывает на успех, выходящий за рамки поставленной перед ним задачи. Его поняли. Кажется, от него ждут сейчас именно этого Но четвертая атака отбита, в душу пополз боязливый холодок.
Как и планировал, основной удар генерал фон Моргенштерн нанесет на соседнем участке. Конечно, этот участок теперь оголен. Через несколько минут он введет в дело главные силы. Танки и мотопехота решительно войдут в прорыв, армии не останется ничего, как только поддержать дивизию, развить успех. Однако потери превзошли самые крайние предположения, они неоправданно велики. А русские не отступали ни на шаг. Может быть, он, генерал фон Моргенштерн, в чем-то просчитался, допустил ошибку?
Мысленно прикинул все, начиная с разведданных и кончая хорошей похлебкой Расчеты были математически точны. Не забыли ни шнапса, ни пленного русского, маленького, раненого, жалкого, которого водили по окопам
Но у русских свои расчеты. Им невозможно отказать ни в гибкости ума, ни в храбрости. О храбрости можно бы вообще не говорить. Это даже не храбрость, а фанатизм. В данном случае, он думал, невысокий уровень культуры русского солдата дает ему определенное преимущество. И было что-то еще, чему генерал фон Моргенштерн не знал названия.
По логике вещей, по ходу боя можно было предположить наверняка, что триста тринадцатый русский полк уже не существует, от него ничего не осталось. Как бы ни упрямился русский командир, обязательно оголит соседний участок. Будет понимать пагубность своих действий и все-таки оголит. Иначе оборону прорвут на участке триста тринадцатого. Конечно же, полк держится только потому, что ему отдали все Русский командир вынужден сделать это. Он, Моргенштерн, заставил его!.. Дальше все пойдет, как бывало раньше. В Польше, в Бельгии, во Франции. Да и в России
Мысль генерала осеклась. Потому что в России было не так. Совсем не так. Ему вдруг захотелось увидеть русского командира, который в двадцати километрах от него, наверное в таком же вот бункере, направляет игру.
Генерал вдруг решил: оттого, увидит иль не увидит русского, будет зависеть успех или неуспех.
Чувствовал наступила минута, тот самый момент, который решит исход боя. Русский командир, если предположить, что он настолько умен и многоопытен, что до сих пор не пошел на поводу, сейчас должен ошибиться. Генерал фон Моргенштерн сделает последний шаг, русский вынужден будет отворить ворота.
С другого конца провода долетел твердый, раздраженный голос. Напряженно и гулко толкнулась мембрана:
Господин генерал, я позволю себе настоятельно требовать прекратить атаки! Нет никаких сомнений русские обороняются на этом участке силами всей дивизии!
Моргенштерн улыбнулся. Сдержанно, едва заметно.
У него не осталось сомнений. Но береженого бережет сам бог. Кажется, так говорят русские. Подался вперед, навалился локтями на край стола.
Немедленно атаковать! сделал паузу, скрипуче покашлял: Полуротой и тремя танками. Он положил трубку. Откинулся на спинку походного стула, лениво пожевал: Я вижу русского командира Смелый и талантливый человек. Но я разобью его.
Генерал фон Моргенштерн говорил раздельно и четко. И только человек неискушенный, незнакомый со штабными нюансами мог подумать, что командир дивизии говорит для себя Он говорил для тех, кто его слышал. Потому что успех, в котором генерал фон Моргенштерн сейчас не сомневался, нуждался еще в достойном обрамлении. Это обрамление что и как сказать об успехе иной раз стоило дороже самого успеха. Генерал фон Моргенштерн произнес громкие слова отнюдь не для истории. Но для командующего армией. Завтра до штаба дойдет каждое слово, каждый жест. И все будет учтено
Он приказал подать обед и, чувствуя гордость от замешательства штабных офицеров, улыбнулся. Сдержанно и высокомерно. Мысленно увидел родной Франкфурт: ратуша в старой части города, собор святого Павла и дом, в котором родился Гете Кайзерштрассе и Цель. Магазины, отели, кафе
Через неделю Шарлотта узнает обо всем. А случится все это через двадцать минут
Ему вдруг опять захотелось увидеть русского командира. Но если час назад это желание возникло потому, что сомневался, то сейчас им руководило только любопытство. И пожалуй, даже великодушие. И он увидел его, достойного боевого командира. Но растерянного и подавленного. Тот сидит, безвольно бросив руки, перед ним на столе револьвер.
Все будет именно так. Через двадцать минут. Нет, через пятнадцать. А сейчас, при поддержке трех танков, в атаку идет полурота
Генерал фон Моргенштерн привычно пожевал бесцветными губами, усмехнулся: полурота
ГЛАВА 3
Лейтенант Веригин перебинтовал простреленную ногу и теперь ждал