Но я так и не смогла закончить « тебя больше видеть».
Я уже ничего не смогла. Его руки, подхватив за шею, подтянули меня к себе. И время остановилось
Словно кто-то щёлкнул пальцами: Занавес! Свет! Звук! Когда его губы коснулись моих. И свет погас. Оркестр затих. Тёмная штора отгородила нас от этого мира, оставив мне лишь тоненький голосок сознания, что противно верещал из-за кулис: «Остановись! Что ты делаешь, остановись!» Но я отмахнулась «Заткнись! Да заткнись уже!» и ответила на его поцелуй.
Всего на мгновенье забыв обо всём, растворилась в его горячем дыхании, вкусе его губ, напоре, жадности.
А когда он отстранился, нехотя, мучительно возвращалась в реальность.
Я тебе не верю, прошептал он. Ты хочешь. Я умею читать по губам. Ничего не закончилось, Эль. Ничего. Я это точно знаю, потому что всё ещё вижу тебя во снах. И брежу тобой наяву.
Уличный шум вернулся, когда он ослабил хватку. Но его сбившееся дыхание всё ещё делало все остальные звуки какими-то глухими, чуждыми.
Ты удалил мой телефон, упрямо посмотрела я в его серо-голубые, сегодня как небо над этим городом, глаза.
Да. Потому что дурак, обхватив шею, он гладил большим пальцем мою щёку. Потому что мне казалось, что ты права. Я поверил тебе. Хотя не готов был с тобой расстаться. Не готов был всё закончить вот так. Но я боялся, что, если оставлю твой номер, сорвусь. Услышу твой голос и всё брошу к чертям. Найду тебя. И хочешь ты или нет, но больше не отпущу. И, конечно, всё испорчу, как ты и предрекала. Да, тогда я тебе поверил. Но сейчаснет.
Хочешь всё испортить сейчас?
Сейчас я хочу всё исправить.
Господи, мы же на улице, оглянулась я на глазеющих прохожих.
Да плевать! развернул он обратно моё лицо.
Сейчас всё ещё хуже, Паш. Ещё невозможнее, чем тогда, убрала я его руку.
Нет. Сейчас мне уже всё равно. Я знаю, ты не поверишь, если я скажу, что именно из-за тебя до сих пор не женился. Но это так. И беременна Юлька или нет, для меня неважно. Я не брошу ребёнка, но с ней всё равно не останусь.
Правда? усмехнулась я. А она об этом знает?
Он промолчал, опустил глаза. Стиснул зубы. Вздохнул.
Ну, так я и думала.
Я опаздываю, Паш, шагнула я от него. И ты наверно, плохо слушал. Но дело не в тебе. Яне свободна.
Он схватил меня за руку.
Тот, кто с тобой сейчас, ты ведь совсем им не дорожишь.
Неправда. Он хороший человек.
Даже не сомневаюсь, что хороший. Только ты его не любишь. Я знаю точно: не любишь. Признайся!
И всё-то ты знаешь, освободилась я из его захвата. Что ты хочешь услышать? Что я люблю тебя? усмехнулась я.
Да, он самоуверенно кивнул. Мы ведь давно не подростки, чтобы строить друг другу глазки, дёргать за косички и обмениваться колкостями, правда? И я могу только надеяться на твои чувства, но зато как никогда уверен в своих. А я тебя люблю.
От его слов и пронзительного упрямого взгляда у меня словно плавились кости. Ноги не держали. Сердце сбоило как старенький мотор. Но я упрямо сделал шаг назад.
Мы и дня не повели вместе, а ты уже про любовь.
Мы опоздали на четыре года и опоздаем на целую жизнь, если ты и дальше будешь артачиться.
Яне опоздала, уверенно покачала я головой.
Он замер. Посмотрел на меня с подозрением. И чёрт его знает, о чём он подумал в этот момент, но вдруг поднял глаза вверх, на вывеску, под которой мы стояли.
Это что, гостиница? снова взял меня за руку. Очень кстати.
Паш, нет, попыталась вырваться я. Глянула на часы. Мне правда, пора.
Он достал телефон.
Говори номер. Кого предупредить, что тебя сегодня не будет, упрямо тянул он меня ко входу. Усмехнулся, когда я снова покачала головой. Я же и сам найду кому позвонить. Просто сэкономишь мне время.
Я не могу. У меня есть мужчина. И я им дорожу.
А похоже, не очень. И пойти со мной в эту гостиницуудачный повод закончить неудачные отношения, буквально затягивал он меня в открытую дверь.
И четыре года назад у него бы вышло. Да что там, я бы и десятой доли усилий не проявила, чтобы ему помешать. Но не сегодня. Не сейчас.
Нет, упёрлась я.
Он отпустил руку. И я рванула наутёк.
Эль! крикнул вдогонку. Я ведь не сдамся.
А я пленных не беру, хмыкнула я и прибавила шагу.
На ходу дозвонилась на кафедру, чтобы моих студентов не отпускали.
Ну, почему, чёрт побери, ты не прошёл мимо? Не сделал вид, что мы не знакомы?
Зачем настаиваешь? Зачем сорвал этот поцелуй? Ну добьёшься ты своего, а дальше что? На сколько тебя хватит? На неделю, две, три? А потом? Твоя изобретательная подружка ещё что-нибудь придумает. И ты снова к ней вернёшься. Начнёшь меня избегать, стесняться, тяготиться нашими отношениями, врать.
А я ждать, надеяться, кусать губы, преданно заглядывать в глаза.
Этот бесконечный разговор я вела с ним до вечера. Сама спрашивала. Сама отвечала.
Да, может, я пессимистка. Но скореереалистка. А тыохотник. Тебя привлекает процесс. Азарт. Погоня. Трофей.
Но вот рубеж взят. На стену прибит очередной скальп. Победный кубок выпит. И взмах других пышных юбок, волос, ресниц или хвоста (нужное подчеркнуть) вновь поманит за собой вдаль. А я не та скво, что будет терпеливо ждать на берегу, когда мимо проплывут трупы моих соперниц. Я гордая, уважающая себя, требовательная скво с дипломом, которой надо или всё, или ничего.
Всё или ничего, господин Верейский. И никак иначе.
Глава 10. Павел
А я уже и забыл каково этоцеловать любимую женщину. Когда пульс зашкаливает, руки потеют, в голове тесно, в штанах горячо, а, может, наоборот. Неважно. Важно само это пьянящее чувство близости, сумасшедший убойный коктейль, когда тело, душа и разум, как три стихии, объединяются. И ты хочешь, любишь и вожделеешь однопричудливо уложенный в женское тело набор атомов, генов, веснушек, ямочек и безделушек, единственно нужный тебе. Ты пропал. Вернее, япропал.
И не знал, радоваться или устраивать траур, потому что вспомнил каково это. Разворотил душу как муравейник, снова встретив Её. Мысли бегали, жалили, кусались. Но самый жуткий зуд и паховый чёс ничто по сравнению с неукротимым желанием реализовать единственно возможный вариант развития событий в данном случае: онамоя. Навсегда. Всё.
Но она была права. У неёкто-то там (я поморщился), у меня обязательства. Она занята, я несвободен. И сначала я должен разобраться с тем, что имею, а потом уже втягивать её в новые отношения, если рассчитываю довести их не до ближайшего мотеля, а до «долго, счастливо и умерли в один день».
В чемодан, раскрытый на кровати, я сбрасывал вещи, что могут понадобиться мне в ближайшие дни.
Куда ты летишь? обняв колени, сидела на широком подоконнике Юлька.
Последние недели две она была странная. То взрывалась, орала «Не трогай меня!» на малейшее прикосновение, то становилась тиха, нежна и сама ластилась. То устраивала неожиданные вылазки «ползком по барам» до утра с подружками, то сутки не поднималась с кровати, читала, бесцельно пялилась в телек.
Сегодня с ней и вообще творилось что-то неладное. Рядом лежал ноутбук, и он был закрыт! Её миллион, наверняка, обновлял и обновлял страницу в ожидании новой публикации, а она сидела ненакрашенная, с опухшим носом, красными глазами и не выходила в эфир.
И я всё понимаю: беременность, гормоны, перепады настроения. Но как объяснить синяки, что она от меня скрывала? А, когда я спросил, сослалась на новую массажистку. Телефон, что раньше валялся где попало, теперь прописался у неё в кармане даже когда она шла в душ. И много других мелочей. Например, эти слёзы.
Когда живёшь с кем-то долгое время, привычки, как татуировки словно врастают в кожу. И не найдя её «какие-то цветочки» на привычном месте, я бы так же удивился, как удивился, увидев её с мокрыми глазами. Но на попытку узнать, что случилось, утешить, помочь, она грубо отмахнулась. И я замолчал, отступил, оставил в покое её тайны, раз она не хотела ими делиться.
Я лечу в Нью-Йорк, вспомнив, что забыл мамину «передачку», теперь я пытался разместить среди своих вещей увесистый пакет.
А это что?
Мама Татьяне собрала, я слегка потряс гостинец. Подозреваю, опять её любимые сушки, гематоген и ещё какие-нибудь гостинцы внуку.
А ты разве не по делам?
По делам, посмотрел я на Юльку. Выступающие лопатки. Острые локти. Она ещё больше похудела за эти дни. И сейчас казалась диковинной птицей, а скорее летучей мышью или кожистым птеродактилем, хищным, но милым.
Ты заедешь к сестре?
Обязательно. И тоже по делам. Как член Комитета по стратегии я предложил сменить философию компании. Это повлекло за собой смену бренда на более соответствующий ценностям и стилю работы, и заодно логотипа и оформления. А её предложение как дизайнера оказалось лучшим, так решил Совет Директоров.
Прикольно, хмыкнула она. Считаешь, они голосовали честно?
Если учесть, что это было анонимное голосование, подозреваю, да, улыбнулся я.
Возьми меня с собой, перемахнув с подоконника на кровать, она поползла на четвереньках, предано заглядывая мне в глаза. Я не буду тебе мешать, потусуюсь у отца.
Вот опять. Только недавно она до хрипоты рычала в трубку на предка: «Если соскучился, прилетай сам!», потому что она ненавидит адские джетлаги из-за смены часовых поясов. Потом неделю у неё будет бессонница, усталость, головная боль. Её всё будет раздражать. И вдруг «потусуюсь у отца».
Собирайся, глянул я на часы. У тебя полчаса.
Свернувшись калачиком под пледом, в самолёте она почти всю дорогу проспала. И я не стал её будить, чтобы сообщить, что наш «гостевой брак, только наоборот», как она его называла, себя исчерпал.
В гостевом браке люди женаты, но живут врозь. А мы жили вместе, но были не женаты. Наше «жили-были» подразумевало общий быт, общую спальню и свободу. И мы неплохо справлялись. У неёмиллион подписчиков, бойцовские качества, процветающая косметическая компания, деньги отца, независимость и фанатичное трудолюбие. У менясвои дела.
Её не интересовали мои деньги, мои связи, моя породистая родословная и генофонд, только я, такой как есть. Меня не раздражали её тусовки, её коллекция белых кроссовок, трусы под подушкой, прокладки в ванной и домработница, без которой, как астматик без ингалятора, она не могла начать день.
Та приходила каждое утро, когда я уезжал на работу, а Юлька ещё спала. Убирала скопившуюся за день грязную посуду, пустые банки, бутылки и коробки из-под еды и напитков; приносила из химчистки чистую одежду, распаковывала; стирала и чистила грязную; мыла полы, вытирала пыль, иногда готовила. И уходила так же незаметно, как и приходила, словно её уносило ветром, как Мэри Поппинс, до того, как Юлька вставала. Будто её и не было.
Юлька словно была у меня всегда. Мы не сходились и не расходились. Просто однажды она приехала и осталась. Но всё же это была не любовь. И не брак.
Как мигрирующие моржи, мы устроили себе лежбище на одной маленькой льдине в открытом океане и забыли, что здесь временно, что это льдина, и она тает. Стали считали её своим домом, а наше сосуществованиесемьёй.
Но как ни пытались себя обмануть, убеждая всех, да и друг друга, что у нас всё хорошо, рано или поздно мы поженимся, нарожаем детишек и будем красиво стареть рядом, наши отношения были больны и обречены.
Пришло время в этом признаться.
Нью-Йорк встретил нас проливным дождём.
Ты со мной или сразу к отцу? дрожа от холода на трапе, я пытался спастись за поднятым воротником, держа над Юлькой зонт.
Он уже прислал машину, чмокнула она меня в щёку. Таньке привет.
А я думал, ты захочешь с ней поболтать. Она же на восьмом месяце. А вы девочки, любите
Она выразительно скривилась.
Вы. Девочки. Верейский, фу, ты меня ни с кем не перепутал?
Юлька натянула на голову капюшон. На пальце сверкнуло помолвочное кольцо. Она выбрала его сама. Я, конечно, оплатил и даже торжественно вручил, преклонив колено, по её строго отрежиссированному сценариюкогда мне было всё равно, я потакал её слабостям. Она надевала кольцо в трёх случаях: похвастаться подружкам, выложить фото в Инсте и когда встречалась с отцом. Сейчас был как раз один из этих случаев.
Ты зря убеждаешь меня, что Таня тебя не любит, стёр я каплю с её щеки.
А я тебя убеждаю?
Да, чтобы со мной не идти. На самом деле тебе невыносимо видеть её мужа инвалида, и ты любыми способами избегаешь встреч с ним. Трусиха.
Я не избегаю! вспылила она. Хорошо, я пойду с тобой. Но знай, что, пока неуклюже переваливаясь с ноги на ногу как утка, твоя глубоко беременная сестра будет раскладывать по тарелкам своё фирменное спагетти, я буду думать только о том, как она его трахает. Укладывает на кровати солдатиком, и оседлав его безжизненные ноги, самоудовлетворяется. Понял?
Конечно, усмехнулся я и крикнул ей вслед. Трусиха! Тебе страшно видеть в кого ты превратишься через восемь месяцев!
Дебил! ответила она, не обернувшись.
Я поёжился и улыбнулся.
Как же легко взять тебя на «слабо», Юлия Владимировна! Надо только сказать, что ты чего-то боишься или не сможешь.
Но затащить её к сестреэто не месть и не прихоть. Именно там, увидев брезгливость на её лице, когда молодой здоровый мужик после аварии стал инвалидом, я вдруг понял, что, случись такое со мной, Юлька меня бросит. И я снова хотел увидеть эту смесь отвращения и жалости, словно обнажающие её суть, потому что это самый удачный момент сказать, что дальше нам не по пути.
Моя машина стояла чуть дальше. Но я дождался, когда Юлька уедет, а потом только пошёл.
Она бывала дерзкой пацанкой, плюющей на правила. Безбашенной сорвиголовой, всегда готовой забиваться на спор. Заносчивой сучкой, ставящей себя выше всех. Разной. Иногда тихой и задумчивой. Иногда шумной и неугомонной. Ласковой, как игривый котёнок. Злой, как дракон, плюющийся огнём. Но ни разу я не видел её размазывающей по лицу сопли. Нет, иногда она плакала. Над сентиментальными мелодрамами, от лука, или просто так на моём плече. Но ей всегда больше шла роль девчонки, что сама надерёт кому хочешь задницу, чем «девы в беде». Только вчера она плакала и не сказала почему.
У неё появились секреты, которыми она не хотела со мной делиться.
И пусть я никому не позволяю держать меня за идиота, но здесь другой случай.
Просто наша история подошла к концу.
Глава 11. Эльвира
Этого и стоило ожидать, когда полгруппы с соплями, стряхнула я градусник. И поцеловала мою малышку в горячий лобик.
Тридцать восемь и пять. Нос заложендышит ртом. Крутится всю ночь. Капризничает.
Ирина Львовна, позвоните на кафедру, пожалуйста, едва дождалась я семи утра, чтобы поговорить с администратором. Предупредите, что у меня ребёнок заболел, сегодня лекции не будет.
Элечка, а как же приём? запричитала та.
На работу я выйду. Дождусь врача, потом мама меня сменит и прибегу. А вот в университетникак.
Хорошо, хорошо, всё сделаю. Но вы постарайтесь пораньше, вас Коган хотел видеть перед приёмом.
Я обречённо выдохнула. И, куда деваться, явилась! Оставив маме подробные инструкции, проветрив комнату и наведя целый флакон соляного раствора промывать Матрёшке нос, приехала на работу. И сразу к директору.
Вызывали? заглянула в кабинет.
Заходи, заходи, пригласил меня Слав Славыч без особой теплоты в голосе. Хотя в этот раз даже дверь закрыл сам.
Я и раньше не обманывалась на счёт его ласкового тона, но, когда начальство недовольно, тем более ничего хорошего не жди. Только для лишних реверансов я слишком устала после бессонной ночи, двух дней каторжной работы, всяких мелких неприятностей, да и просто на душе кошки скребли: Машка заболела, Верейский молчал и больше не появлялся, Костя готовился к отъезду. Поэтому сразу перешла к делу.
Станислав Владиславыч, если вы про Кононову, то я ей не хамила и даже не пыталась. А что выставила из кабинета, так просто попросила сдать в гардероб верхнюю одежду.
На самом деле эта дама заявилась в кабинет вместе с совершеннолетней дочерью, более того, замужней. Но бедная девочка не могла и рта раскрыть, чтобы мать её не перебила. А той было о чём посекретничать с врачом: изменила мужу, на спинековровый ожог, на грудизасос, половой акт незащищённый. И я пыталась отшучиваться, иронизировать над «воспалением придатков» диагнозом, что уже поставила ей мать, уверяя, что мы обязательно разберёмся аднексит это или сальпингоофорит, воспаление яичников или маточных труб, но пробиться через броню в пять пачек маргарина так и не вышло. Поэтому пришлось пойти на крайние мерыотправить мать в гардероб и закрыть изнутри дверь кабинета на ключ. Она настойчиво тарабанила минут пять, потом её увела администратор объяснять, что это обычная практика: женщинам не нравится, когда во время осмотра заглядывают в дверь. Но жалобу тётка всё равно накатала.