Ольшан ходил из подвала в подвал и говорил в рупор одно и то же. Многие не верили и тихо переговаривались;
Дас ист нихт дер фалльэто неправда.
О, превратности жизни!
Надо быть готовым ко всему.
Однако бояться, по-видимому, было нечего. Не выставлено вооруженной охраны, все русские ушли. Остался лишь солдат с голосистым рупором. У него тонкое птичье лицо, левая рука без двух пальцев, и он не вооружен. Этот солдат ходил и посматривал на женщин. Ольшан видел, что большинство их одето плохо, но были фрау в хороших пальто, в узких туфлях на высоких каблуках, с чемоданами и сумками. Богатые дамы держались отдельно от женщин, бедно одетых, которые стояли или сидели на цементном полу. У богатых были при себе пледы, и почти возле каждой примостилась девица в скромной, но опрятной одеждеприслуга, очевидно. Пожалуй, эти пришли на станцию не в поисках убежища, а чтобы уехать из Кенигсберга, добраться поездом до порта Пиллау, а дальше моремв Германию или за границу, в Данию, например. Эти зорко следили за своими чемоданами, прикрывали их пледами или полами пальто.
В подвал спустился старшина.
Ольшан! Эй ты, Ревунов-Караулов, кого выглядываешь?
Они на меня смотрят, товарищ старшина. Удивляются: без пальцев, а на фронте Я объяснил, что добровольно пошел.
Ладно. Будет тебе похваляться,сказал старшина.Подошла кухня, остановилась у входа. Давай объявим всемпусть выстраиваются в очередь. Женщины с детьмивпереди. У кого нет посуды, тот получит двойную порцию хлеба. Пусть как-то кооперируются в части посуды, это их дело. Объявляй!
Ольшан поднял рупор, раздался громкий голос. Немки повеселели, но не спешили доставать посуду. Они переглядывались, ожидая, кто первая отважится. Такая нашлась, и сразу все задвигались. Женщины вынимали из узелков и сумок кружки, стеклянные банки и выстраивались в очередь, по порядку, как было объявлено: впередис детьми, больные, старики и старухи.
13
Ночь была черно-красная.
Артиллерия не умолкала, но била реже, ее короткие ночные вздохи как бы предсказывали скорое затишье. Но сражение продолжалось. Огнеметчики выкуривали из дотов упорно оборонявшихся гитлеровцев. Пехотинцы с гранатами осторожно пробирались в подвалы, где по шорохам угадывался затаившийся враг. Бойцы-химики бросали дымовые шашки. Воздух был насыщен пылью, дымом, гарью так густо, что почти не просвечивался от многочисленных пожаров, пламя окрашивало его в ярко-оранжевый цвет. А между очагами пожаров стояла чернота.
Такая же, в две краски, была и вода в реке Прегель, словно в нее были набросаны вперемежку большие бесформенные листы красной меди и черного железа.
Войска Гвардейской армии, наступавшие с юга, ночью достигли этого последнего водного рубежа, передовые части форсировали реку в двух местах и захватили плацдармы. Штурмовые батальоны одной из дивизий генерала Гурьева вышли к железнодорожному мосту. Мост этот был двухъярусный: в верхней ферме на мощных опорах с пролетом из металлических балок проложены рельсы, а рядом сделан переезд для автотранспорта; ниже и чуть сбокумост для пешеходов. Верхнюю ферму немцы подорвали. Они, вероятно, заминировали и нижнюю ферму. Но штурмовики с такой быстротой пробежали по пешеходному мосту, что противник не успел взорвать его.
Перед полком Булахова не было никакого моста. Голый берег реки, нет понтонов, на той стороне в домахнемецкие пулеметы, и где-то тамночью не виднодворец Бисмарка с толстыми стенами, настоящая крепость, которую приказано взять штурмом.
Гвардии полковник долго смотрел на черно-красную воду. В уставших глазах краски наплывали одна на другую, перемешивались. Порой со свистом пролетала мина и разрывалась, едва коснувшись воды. Темные брызги взлетали мелкими обломками графита, в глазах мельтешило. И снова спокойное течение.
«Невелика ты, река Прегель, но весной глубока. Каменные берега отвесны. Трудно перешагнуть через тебя»Что будем делать, товарищи?спросил Булахов комбатов и штабных офицеров, с которыми пришел на рекогносцировку.
Комбаты молчали. Вдруг начальник штаба вскрикнул:
Река горит!
Справа, в верхнем течении, возникла огненная полоса. Извиваясь змеей, она приближалась, хвоста не было видно.
Немцы спустили в реку бензин и подожгли,высказал предположение начальник штаба.
На крутом повороте светящаяся полоса распалась на отдельные огни, которые двигались цепочкой и, временами заволакиваемые дымом, мигали по-волчьи.
Далеко где-то немцы сталкивали со своего берега лодки и бочки, залитые мазутом, и поджигали их. Буйные гривастые огни плыли по воде, хорошо освещая реку и берега.
Булахову отчетливо представилось, как все может произойти, если форсировать Прегель этой же ночью и на плотах.
Артиллерийский огневой налет. Бойцы усаживаются на плоты. Кто-то оступился в холодную воду, ноги коченеют, но это пустяки. Плоты медленно двинулись, вот они на середине реки, освещенной плывущими огнями. Пока молчит противоположный берег, готовится к отправке второй эшелон и с ним комбат и командир полкатак же, как на Немане.
Огонь обрушивается внезапно, хотя его ожидали с замиранием сердца. Свинец густо брызнул из всех окон каменных домовпо ним била наша артиллерия, но там, в подвалах, надежные убежища, это хорошо известно.
Люди на плотах беспомощныукрыться негде, стрельба из легкого оружия ничего не дает. Те бойцы, что сумеют достичь берега, могут спрятаться под ним. Но вот ударили минометы, мины рвутся, коснувшись воды, осколки разлетаются настильно, и спасения нет. Оставшиеся в живых напрягают последние силы, чтобы подняться на берег, а онотвесная стена, и руки скользят.
А по реке медленно плывут плоты, уже пустые
Попытка форсировать повторяется. И в, конечном счете, возможно, удастся захватить плацдарм, но полк уже не боеспособен. Холодые воды Прегеля волокут по дну трупы булаховцев в залив Фришес-Хафф
Ну, что скажете, товарищи?озабоченно, уже второй раз спросил Булахов офицеров.
Комбаты молчали.
«Как много значит, если комбаты молчат! Это значитсомневаются»,подумал Булахов.
Поедем к железнодорожному мосту.
Отошли от берега, сели в машину. Ночь была по-прежнему резко пестрой. Вспыхивали ракеты. Белые лучи фар протыкали сумрак. Между очагами пожаров залегла темнота.
По мосту двигались войска, медленно и разрозненнохвост одного подразделения цеплялся за голову другого. Позвякивало оружие, стучали колеса повозок. Среди офицеров, шедших на ту сторону реки, Булахов разглядел двоих знакомых. Он постоял в задумчивости и вдруг круто повернулся к своим.
Не будем форсировать на плотах. Едем в штаб.
Комбаты забеспокоились.
Как же так, товарищ гвардии полковник? Ведь приказано быть ночью за рекой.
Знаю.
Может, на нас не надеетесь? Обидно. Считают: геройский полк и что скажут?
Что трусим?Булахов горько усмехнулся.Пускай, если кто не понимает Героизм разный бывает, товарищи. Очень даже разный. А кто думает иначе, тот не знает никакого.
Но боевая задача?
Выполним. Будем на той стороне Прегеля.
По мосту?
Вначаледа. Не могу допустить гибели полка.
Но ведь нам не позволят: не наш участок, не наш мост. Скажут: булаховцы на чужинку. Стыдно вроде бы.
А гробить людей не стыдно? Да я согласен на любое наказание, а добьюсь. Мы выручали соседей и не подводили их. Нам тоже помогали, но однажды крепко подвели. Вот они идут по мосту!
Этот мост в распоряжении корпуса.
Поговорю с генералом Гурьевым. Едем в штаб.
В машине при толчках офицеры кивали головами и, кажется, дремали. А Булахов, тоже уставший, ощущая на себе тяжесть мокрой шинели, говорил:
Все танки и самоходки, приданные штурмовым отрядам, сведем в один кулак, посадим на них автоматчиков с запасом гранат и саперов. Машины с десантом направим по мосту. Слышите? По мосту! За рекой они повернут вправо и дерзко атакуют, завяжут бой. И тогда полк начнет переправу, тоже с боем. Не плоты нужны, а понтоны, на них установим пушки. Полк прокладывает путь дивизии, и надо непременно добиться понтонов. Теперь не сорок третий, чтобы плыть на чем попало. Слышите? Не дремать. После выспимся.
До сна ли тут, товарищ гвардии полковник.
Сомневаемся, что разрешат по мосту
* * *
Взвод лейтенанта Шестопалова, шедший впереди, подавил немецкие пулеметы в бетонированных гнездах и двинулся дальше вдоль берега. В нижнем этаже крайнего дома сидели фаустники. Они выпустили мины с расстояния около пятидесяти метров и не промахнулись. Танк Шестопалова загорелся. У Лептина «слизнуло» каток, машина крутнулась сама, повернулась лобной частью к дому и замерла. Командир башни, не дожидаясь приказа старшего сержанта, ударил осколочными и нажал гашетку пулемета. Фаустники убежали.
Танкисты Шестопалова выбрались из горящего танка через нижний люк. Одежда, пропитанная маслом, воспламенилась. Хуже всех пришлось лейтенанту, покидавшему танк последним. Охваченный огнем, он испытывал невыносимую боль, кричал, катался по земле, хватал ее руками и закрывал лицо. Лептин и другие танкисты побежали к своему командиру. А Шестопалов, не видя ничего, крутился и, оказавшись на краю отвесного берега, упал в реку.
После огняледяная вода Шестопалов потерял сознание. Но Лептин был уже возле него. Он схватил лейтенанта за ворот и, не чувствуя под собой дна, греб одной левой рукой. С берега кинули деревянную плаху, старший сержант поймал ее. Еще один танкист бросился в реку.
Они долго барахтались в воде, потому что невозможно было подняться по отвесному берегу. Помогли саперы, у них нашлась веревка.
В одном из домов, ближе к мосту, обосновался медицинский пункт. Шестопалова принесли сюда. У него особенно сильно были обожжены руки, ноги выше сапог, крепко прихватило огнем лицо. Ему сделали уколы, наложили повязки и оставили в покое. Лептин остался с ним. Старший сержант видел вместо лица белую повязку и между бинтами темные узкие глаза без ресниц.
Докладываю, товарищ лейтенант. Мой танк уже ремонтируют, а ваш годится разве в переплавку. Убитых нет.
Лептин умолк. Шестопалов прикрыл глаза, а когда открылв них стояли слезы.
Не горюйте, товарищ лейтенант. Я знаю, о чем вы думаете. Не надо горевать. Лицо ваше после ожога румяным останется на всю жизнь, ей богу! Видел я в госпитале обожженных танкистовкожа, как у младенца. Будете писать из госпиталя, сообщите домашний адрес. А мы тут всем батальоном напишем вашим родным: геройски сражался лейтенант Шестопалов, гордитесь!
Так говорил, утешая, Лептин. Комбинезон его распахнулся. На гимнастерке поблескивали большая звезда ордена Славы и медаль «За отвагу».
Пришла санитарная машина. Шестопалова осторожно положили на носилки. Лептин помогал санитарам. Уже начало светать, поблек огонь пожаров. Хорошо был виден Прегель и все, что творилось на нем.
У машины образовалась небольшая очередь. Санитары аккуратно устанавливали носилки с лежачими ранеными. Лептин указывал Шестопалову:
Смотрите, товарищ лейтенант! Амфибии тянут паром. На той стороне понтоны подвезли. А вчера, помните, мы слышали разговор, будто реку хотели форсировать на плотах. Это же зря людей мытарить и губить. У нас такая техника! Смотрите, скоро мост будет готов.
Но Шестопалов не мог повернуть головы и посмотреть. Он видел только небо, стену дома и часть крыши.
А по реке, вздымая бурные косые волны, неслись бронекатеры.
Матросы, товарищ лейтенант!восторгался Лептин.На катерах. Честное слово, матросы. В бушлатах и бескозырках. И флот с намивот как, едрена маковка! Танки, самоходки, артиллерия, самолеты, флот
Санитары подняли носилки с Шестопаловым. Сейчас поставят в машину. Лептин сказал:
Ну, будьте здоровы, товарищ лейтенант, пишите!
У Шестопалова опять навернулись слезы, и он мог проститься лишь движением опаленных век. Машина тронулась.
Вот и всеотвоевался и отслужил Валька Шестопалов. Прощай, фронт, прощайте, танки и боевые друзья! Кенигсберг будет взят без него, полная победа будет завоевана без него. Теперьгоспиталь, затемздравствуй, родной Урал!
Но не радовался Шестопалов тому, что война для него кончилась, он скоро вернется домой. Приедет домой двадцатитрехлетний парень с изуродованным лицом, и руки будут как у старика, со сморщенной кожейчего уж тут утешаться! Приедет начисто смывший с себя давнее пятно и в доказательстворубцы на теле. Но ни одного ордена!
Так сложилась фронтовая судьба Шестопалова.
Все операции, в которых участвовал Шестопалов, а он участвовал в битве на Курской дуге, в освобождении Киева, в наступлении от Витебска до Прибалтики, заканчивались успешно, разгромом немцев, но раненный, он выбывал из строя и ничего не знал о наградах, а последнююорден Красного Знаменине успел получить.
Кроме рубцов на теле и следов ожога хоть один бы орден на грудь! Чтобы видели односельчане, каким стал Валька Шестопалов. Не только загладил прошлое, но и отличился в боях за Родину.
Без Шестопалова возьмут Кенигсберг. И даже писарь в штабе, за всю войну не получивший царапины, будет награжден.
А может, вспомнят и о Шестопалове? Вспомнит генерал Гарзавинведь был приказ о награде и он не должен затеряться! Может, не забыли Шестопалова те командиры по приказу которых он ходил в атаки у Киева, под Ленинградом, около Витебска и Риги?
* * *
Полагая, что дворец Бисмарка превращен немцами в сильный опорный пункт, Булахов приказал сначала обойти его и затем штурмовать.
Вот и дворец «железного канцлера», массивный, с высоким цокольным этажом, обнесенный чугунной оградой с торчащими острыми копьями. Весь он замер, насторожившись. Черные хлопья сгоревшей бумаги легко кружились в воздухе.
А из окна верхнего этажа свисала простыня. Фрицы сдаются без боя!
Облегченно вздохнув, комбат приказал штурмовому отряду двигаться дальше, а во дворец послал группу автоматчиков и, на всякий случай, подошедший после ремонта танк Лептина.
Красноармейцы увидели при входе внутрь дома гардероб, как в Театре. В большом зале слева была стойка и за ней буфет. У задней стенывозвышение, полукруглая площадка; там стояли стулья и сверкали сложенные музыкальные инструменты. Словно только что закончился концерт и люди разошлись все, кроме билетерши.
Пожилая, чопорно одетая женщина с белой наколкой на седых волосах пыталась что-то объяснить русским солдатам, но они устремились в верхние этажи, осмотрели каждую комнатунемцев не было. И на чердаке пусто. Дробно стуча сапогами, автоматчики спустились в зал и замерли от удивления.
Выстроившись в ряд, стояли девушки или молодые женщины, в белых платьях и легких туфлях, все одинаковыес застывшими улыбками на подрумяненных лицах. Воздушные создания, порхающие в танце,таких видели в кино и на сцене театра, и эти, надо полагать, появились из-за ширмы, закрывавшей стену и дверь за музыкальными инструментами.
Старшой, куда мы попали?тихо спросил Лептина сержант-автоматчик.
На театр похоже
И не страшный грохот улицы доносился сюда, а чудилась отдаленная музыка, слышался женский хор. Стало неудобно держать в руках оружие, оно показалось лишним, неуместным тут.
Немая сцена продолжалась. Девушки смотрели с неизменными, заученными полуулыбками, ожидая чего-то. Дверь в зал отворилась, вошли капитан из штаба полка, переводчик Ольшан и трое красноармейцев. Сержант-автоматчик доложил:
Товарищ гвардии капитан, немцев в доме не обнаружено, здесь одни артистки.
Что еще за артистки?недовольно проговорил капитан.
К нему, семеня, быстро подошла пожилая немка и заговорила улыбаясь. Капитан спросил Ольшана:
Что она тараторит?
Говорит, что здесь только женщины, то есть девушки,еле удерживаясь от смеха переводил Ольшан.Здесьбордель, товарищ гвардии капитан, не что иное, как публичный дом. Такое заведение во всяком буржуазном обществе
Пояснения лишни,отмахнулся капитан.
Лица у красноармейцев вытянулись; все плюнули от досады.
Русские есть?спросил капитан.
Патронесса публичного дома поняла вопрос по-своему: русским требуются только русские, но их нет. Есть француженки, польки, есть немки, но не чистокровные. Хозяйка расхваливала их, приглашала русского офицера с солдатами отдохнуть. Ольшан боялся переводить это капитану.
Марш отсюда!скомандовал капитан бойцам.