Вот как мы поступаем с дезертирами. Не нравится? Этих двоих я поймал. Они уверяли суд, что потеряли свой полк, заблудились в лесу. Идиоты!ругался гауптман,Возможно ли заблудиться на родной земле! Сволочи, трусы! За ночь у вас, унтер-офицер, хватит времени подумать кое о чем. Если суд приговорит, берите пример с того, первого, как надо держаться перед лицом смерти. Запомните, негодяй!
Господин гауптман, я не все объяснил,пытался Штейнер вставить слово в свою защиту.Прошу выслушать. Я три дня искал жену под обломками кирпича. Там погибли сотни
А, струсил! Такое дерьмо мы расстреливаем каждый день. Хватит болтать.
Тогда гауптман не был пьян, но ругался грязнее пьяного и махал перед Штейнером тяжелым кулаком.
Унтер-офицера сунули в отдельную комнату недалеко от штаба. Он не трусил, предвидя, что будет завтра; ему не хотелось умирать, как эти двое, покорно и со слезами, без борьбы.
Часовой был всего один. Он стоял за дверью, порой обходил небольшой домик и заглядывал в окно с решеткой.
Убежать невозможно.
Да, времени хватало, чтобы подумать. Штейнер говорил правду, и суд мог бы поверить. Он показывал рану врачу и лечился дома, перед отъездом пришел за документом, но того врача на месте не оказалосьего мобилизовали в армию, а другие врачи не стали разговаривать со Штейнеромвыкручивайся, как хочешь.
«Мы расстреливаем каждый день»,так говорил гауптман.Им нужна очередная жертва для устрашения солдат. Доказывать суду напрасно. Гауптмансволочь, и все, кто командует и судит, не лучше».
Многое передумал Штейнер в роковую ночь. Вспомнились слова фюрера, еще давно сказанные: «Мне нужны люди с крепким кулаком, которых не останавливают принципы, когда надо укокошить кого-нибудь». После эти слова истолковывались так: нужен крепкий немецкий кулак, чтобы разбить всех врагов Германии. Но удары обрушиваются и на своих, без особого разбора.
Гауптманодин из многих таких людей с крепким кулаком. Раньше он служил в концлагере и там добивался чинов и наград кулаком, плеткой, выстрелом в затылок. Потом лагерей стало меньше, и его перевели в полк.
Вот этот гауптман и укокошит Штейнера. Судодна видимость законности. Что тут сделаешь? В рожу плюнешь перед смертью? Если бы в ту минуту в руках оказался автомат!
Пустая мысль. Убьют и столкнут в яму. Вот и все
Но спасение пришло. Оно пришло со стороны русских. Ночью их артиллерия ударила по расположению штаба. Один снаряд разорвался возле домика, вышиб окно вместе с деревянной коробкой. Часового убило, или он спрятался. Штейнер не стал ждать второго снаряда и бежал.
Наверное, военно-полевой суд заочно приговорил его к смертной казни.
Узнает гауптман Штейнера и приведет приговор в исполнениетоже видимость законности. Не узнает, кто- нибудь из солдат выдаст,и конец тот же.
Вернулись офицеры. Бычий глаз уставился на парламентеров, спьяна он не узнавал Штейнера. Майор произнес сухо:
На основе известных решений Гаагской конференции воюющая сторона не может вести переговоров с другой стороной через военнослужащих, ставших перебежчиками и изменниками. Переговоры возможны и законны лишь с представителями противостоящей армии, из ее личного состава. Вот так!он вернул ультиматум и добавил:Мы согласны продолжить обсуждение условий сдачи. Для этого необходимо командованию Красной Армии прислать парламентерами своих офицеров, один из них должен быть в звании не ниже майора. Все.
Майсель не ожидал этого. Комендант, старый хрыч, помнит о Гаагской конференции, и он формально прав, если существует определенное положение насчет парламентеров и о правилах переговоров. А русский генерал и его офицеры не подумали об этом, но скорее всегоделали пробный шаг. И вот командование гарнизона показало на дверь.
Что будем делать?спросил он у Штейнера.
Но тот, занятый мыслями о гауптмане, отводивший глаза от него, соображал плохо и ничего не ответил. Майсель сказал коменданту:
Господин майор, нам могут не поверить, когда мы передадим ваш ответ, могут сделать вывод, что вы не хотите переговоров, сразу же будет отдана команда, и гарнизон погибнет. Это ужасно!
Комендант, выслушав, помялся и сказал с неизменной сухостью:
Мы пошлем своего офицера, но старший из вас останется здесь. Кто вы по званию?
Гауптман,соврал Майсель.И я прошу, чтобы ваш гауптман пошел с моим товарищем, он тоже офицер.
Бычий глаз презрительно усмехнулсяэтого еще не хватало. Комендант выразил сожаление:
Господин гауптман не совсем здоров.
И опять старый хрыч оказался прав: офицер в таком состоянии не годился в парламентеры, с пьяным не может быть серьезного разговора. Надо все же искать выход.
Пауль, вы согласны остаться?спросил Майсель.
Штейнер боялся гауптмана. Бычий глаз не посчитается ни с какой конвенцией и может застрелить.
Вы же слышалинамекнул он на то, что говорил писарь.Мне оставаться нельзя.
Трус! Ты же парламентер
Не могу.
Хорошо. Останусь я. Доложите подполковнику и генералу все подробно, и если по вашей вине произойдет недоразумение Смотрите! Я знаю, когда надо жалеть, когда быть беспощадным.
Комендант послал со Штейнером своего обер-лейтенанта. Майсель достал пачку хороших папирос и закурил. Дым, приятно душистый, щекотал ноздри офицерам, знавшим в форту лишь заплесневелый табак, разбавленный древесными листьями. Майсель протянул раскрытую пачку. Никто не взял русскую папиросу.
* * *
Я предвидел это. Но не думал, что они будут серьезно цепляться за пункты конвенции. Подлость высшей степени. Когда они убивали мирное население и военнопленных, конвенции для них были ничто. Истязали даже врачей, сам очевидец.
Веденеев собрался было рассказать, что выпало увидеть летом сорок первого года на берегу Десны возле палаток нашего медпункта, пожалуй, самое страшное за всю войну, и не смог.
Да, фашисты не считались с международным правом с первого дня войны, даже раньше, в своих планах. А теперьпунктуалисты какие! Мы научились ненавидеть и воевать, но вот разговаривать с врагом Однако начали дело, будем кончать. Вы согласны?
Пойду,ответил Колчин.
Предложения?
Старшим послать комбата Наумова. Он майор. Я знаю его немного. Культурный человек, с интеллигентными манерами.
Где уж тут!усомнился Веденеев.Давно воюет. Один этот форт нервы ему испортил.
На всякий случай Наумову полезно осмотреть форт внутри.
Это верно.
А что он будет говорить при своих нервахневажно. Я переведу, что надо. И еще следует взять Игната Кузьмича.
Зачем троих?
Я буду очень занят, каждое слово необходимо обдумывать. Майор Наумов не знает немецкого языка. Шабунин понимает разговор, будет держать ухо востро, когда немецкие офицеры начнут перешептываться между собой.
Одобряю,сказал Веденеев,Будьте настойчивы. Положение форта ухудшилось. Наши войска замкнули кольцо вокруг Кенигсберга. Ультиматум надо переделать, изложить новую обстановку и дать на подпись генералу. Нам требуется эта мирная победа. Политически очень важна, хотя и следовало бы их бить смертным боем за все, что они натворили.
Вы, товарищ подполковник, себя и меня терзаете,не выдержал Колчин.Зачем это?
Да, нам говоритьлишне. А поймут ли те, кто упрекает: «Цацкаетесь?»
Колчин шел в форт не «цацкаться». Засылать перебежчиков в немецкий тыл, раскидывать там листовки, агитировать немцев через громкоговорительвсе это нужно. А попробуй узнай, что там делали перебежчики, куда девали листовки? Какими делами занимался в Кенигсберге, например, Майсель? Он и сейчас среди немцев, в форту, и о чем говорит с ними?
Пойти самому парламентером, сесть с немецкими офицерами за один стол, продиктовать им волю нашего командования и, находясь во вражеском окружении, добиваться безоговорочной капитуляциивот это дело! Если форт, который дважды пытались взять штурмом и безуспешно, теряя людей, поднимет белый флаг,это будет важная победа. Ведь там немцев, говорят, около батальона!
Доволен был и ефрейтор Шабунин, исполнявший при политотделе обязанности мелкие, самые разнообразные. Оказывается, годен Игнат Кузьмич и для более серьезного поручения.
Он побрился, подкрутил рыжие вразлет усы и выглядел прямо-таки геройски.
Надо заменить ефрейтору Шабунину погоны на старшинские,распорядился Веденеев.Идите, Игнат Кузьмич, и разыщите быстренько где-нибудь.
Колчин и Веденеев подошли к генералу. Сердюк подписал ультиматум и сказал: «Добро». Он уже собрался ехать на левый фланг дивизии, как неожиданно без стука в комнату вошла Леночка Гарзавина.
Она была с чемоданчиком в руке. Приехала в дивизию из Понарта через Амалиенау. Шофер высадил ее возле медсанбата и сразу же повернул «виллис» обратно. Леночка, не заглянув в медсанбат, пошла разыскивать генерала.
На сердце у нее было очень нехорошо. Она считала себя обиженной и Сердюком, и отцом, и Ниной, которая оказалась скрытной, и все же Леночка догадалась о «неслужебных» отношениях отца со своей радисткой, о том, что ему было бы стыдно держать при себе дочь, почти ровесницу мачехе.
«Все ищут своего счастья, хотят отделаться от меня, чтобы не мешала. Мешаю даже Сердюку и Веденееву, а полковник Афонов не посмел заступиться, командир медсанбататоже, Колчин высокомерно поучал»
Так рассуждала она и нагнетала в себе обиду всю дорогу.
Много тут было надуманного. В душе Леночка понимала это. Войдя к Сердюку, она заметила, что генерал насупился. Веденеев болезненно наморщил лоб, Афонов, разговаривавший по телефону, бросил взгляд через плечо и отвернулся,и она опять с обидой подумала: в дивизии ее вычеркнули из памяти.
В длинной комнате штаба был и Колчин. Он разговаривал с Веденеевым, Сердюк слушал их. Леночка ждала, когда кончится разговор и Афонов положит трубку, чтобы подойти к генералу и доложить.
Обер-лейтенант ждет,слышала она молодой голос, но не видела Колчина, его загораживал Сердюк.
Да, Майсельпроизнес Веденеев неопределенным тоном и протянул руку лейтенанту.Ну, в час добрый!
Колчин встал, спрятал сложенную бумагу в нагрудный карман и повернулся.
Он шел прямо на Леночку, потому что она стояла в дверях. Колчин показался очень высоким, волосы светились, в глазах со странной зеленоватой каемкой была радостная решимость.
Вот с таким решительным взглядом, наверное, подходят, чтобы схватить за плечи, нагнуться и поцеловать не спрашивая, поцеловать крепко, крепко
Леночка посторонилась немного, удивляясь, почему он не протягивает рук.
До свидания, Лена!прошептал Колчин и взялся за скобу двери, очень тихо сказал, только для ее слуха, но эти слова раздались таким тревожно-громким шепотом, что она вздрогнула, опустила на пол чемоданчик, освобождая руки, и посмотрела ему прямо в глаза.До свидания!повторил он, толкнул дверь и скрылся.
«Обер-лейтенант, Майсель какой-то Немцы! Колчин к ним идет!»пронеслось в голове.
Без вызова, не спросив разрешенияуслышала Леночка: это сказал Афонов и почти с той же интонацией, с какой выговаривал лейтенанту Колчину при первой встрече.
У Леночки пересохло в горле, она кашлянула в кулак и подошла к Сердюку.
Товарищ генерал, имею поручение передать вам личное письмо.
Вот как!удивился Сердюк, принимая запечатанный конверт.Садитесь, лейтенант. Гм!на конверте не было никакого адреса.Товарищ полковник, пока я тут разберусь, свяжитесь еще раз с Даниловым, узнайте, что нового,попросил комдив Афонова и вскрыл конверт.
Письмо было от отца Леночки. Сердюк быстро пробежал глазами по строчкам и сразу понял, о чем речь.
Вам известно содержание письма?спросил он.
Нет. Я не читала.Леночка смотрела на него с нескрываемым укором: «За кого вы меня принимаете!»Но я догадываюсь, о чем пишет командир корпуса генерал Гарзавин.
Ничего себе тон! Генерал Гарзавин. Не отец родной, а официальное лицо. Дела
Сердюк ушел в соседнюю комнату, где были кровать, письменный стол, кресло,тут он отдыхал, если выпадала возможность. Письмо прочитал не спеша.
«Здравствуй, дорогой Иван Платонович!
Извини, что в такое горячее время немного займу тебя делами личными. Мы давние друзья, поэтому буду говорить прямо.
Я благодарен тебе за то внимание, которое ты уделял моей дочери, но, думается, ты поступил неправильно, отослав ее из своей дивизии. Лейтенант Гарзавина на военной службе и обязана выполнять долг, как и все. Мы, люди военные, знаем, что нельзя допускать снисхождения даже своим близким. Армия и дисциплинапонятия неразрывные. Если лейтенант Гарзавина плохо несет службу, ведет себя неподобающепредупредить, наказать, потребовать служить должным образом. Никаких поблажек! Прошу еще раз извинить, но это не поучение. У меня невольно получается так строго, жестко. Я знаю, сердцем ты помягче, но не скажуслабее, чем я. Когда речь касается дела, службы, ты тоже требователен. Так и должно быть.
Но вот другой вопрос: служила у тебя девушка, что называется, в расцвете лет, к тому же довольно привлекательная. Ей свойственно крутить головы мужчинам в шинелях. За развязность следует одернуть. Однако как призналась мне дочь, излишняя вольность у нее проявлялась только внешне. Она увлекалась, искала что-то необыкновенное, разочаровывалась. Романтика, одним словом. Но зародилось и серьезное чувство. Она назвала лейтенанта Колчинаофицера вашей дивизии, человека, по ее словам, честного, и он холост.
Не следовало обрывать надежду молодых людей на счастье, разъединять их, потому что тут может быть настоящая любовь, единственная, неповторимая.
И вот, поговорив с дочерью и все хорошо обдумав, я пишу тебе и отправляю ее обратно к прежнему месту службы. Были у нее недостатки и ошибкипусть исправляет их, работая с теми же людьми, которых знает. Дело с перемещением улажу в сануправлении. Назначь ее на подходящую должность в медсанбате и скажи там, что лейтенант Гарзавина хочет служить в своей дивизии,это будет правдой. Я уверен: если человек стремится к чему-то возвышенному, он, столкнувшись с грубостью, не ступит в грязь. Не так ли?
Надеюсь, выполнишь мою просьбу. Право же, тут ничего особенного в смысле служебном нет, но, вникая по-человечески, можно увидеть очень важное. Мы с тобой еще не старики и сами понимаем: жизнь есть жизнь, она берет свое, и война не всегда означает смерть, не разрушает надежды на счастье.
Будь здоров, милейший Иван Платонович, желаю боевых успехов и скорой нашей встречи!
Передает привет помнящий тебя с госпитальной койки гвардии полковник Булахов. Мы с ним знакомы с прошлого года и сейчас действуем вместе.
Не знаю твоих командиров, но желал бы тебе иметь и такого, как Булахов. Он, Герой Советского Союза, человек с талантом, смелый, мог бы скоро стать, пожалуй, дважды Героем. Его полку представлялась возможность отличиться исключительнофорсировать Прегель на подручных средствах. Не сомневаюсь, он выполнил бы задачу, которая по трудности значительно превышала то, что было у нас на Немане, и, следовательно, заслуживал бы наивысшей награды. Но, опасаясь больших потерь, Булахов нашел иное решение, воспользовался мостом соседа и форсировал реку без ненужных потерь. Думаю, и ты одобрил бы действия Булахова. Не случайно вы сдружились в госпитале.
Ну, еще раз будь здоров. До скорой победы!
Твой В. Гарзавин.
8.IV45 г.»
Размышляя над письмом, Сердюк думал о Лене и ее отце, потом о Булахове и Афонове. Полковник Афонов на месте Булахова пошел бы на ненужный подвиг, связанный с большими потерями, но выгодный для себя. Гарзавин пишет правильно.
«И я поступил правильно с этим надоевшим фортом»,сказал сам себе генерал Сердюк и вышел из комнаты.
Леночка, увидев его, поднялась со стула. Сердюк напустил на себя строгость:
Идите в медсанбат. Работы там много. Выбросьте из головы все глупости. За разболтанность буду наказывать, несмотря на то, что ваш отецгенерал.
Сердюк хитро рассчитал: строгий тон не обидит Леночкуона будет встречаться с любимым человеком, чего лучше? Однако Гарзавина ничуть не обрадовалась, и Сердюк подумал об ее отце:
«Викторин Петрович написал не все, утаил что-то Ага! «Мы еще не старики»за этим, пожалуй, скрывается главное».
Стало жаль Леночку, и он сказал ей:
Одобряю, что вернулась в свою дивизию. Можешь идти. Я позвоню командиру медсанбата.