Рука, сжимавшая трубку, начала дрожать. Не разрешается. Приказ фюрера остается в силеКенигсберг не сдавать.
Чего боялся Лаш и знал, что это неотвратимо, произошло на следующий день, восьмого апреля. Русские, наступая с юга и севера, соединились в районе Амалиенау, отрезав Кенигсберг от Земландского полуострова. А вскоре адъютант принес и положил перед Лашем листовку с предложением командующего советскими войсками о полной капитуляции.
Каким-то образом несколько листовок оказалось в коридоре подземелья. Должно быть, солдаты из охраны, подобрав их на улице, разбросали, чтобы генералы и офицеры увидели собственными глазами. Одна листовка лежала возле двери кабинета Коха. Гаулейтер поднял ее, прочитал и быстро вернулся к себе, захлопнув дверь на замок.
Небольшой листок белел на полированном столе, и таким же белым стало лицо Коха.
На обратной стороне листка кто-то написал твердой рукой, тоже по-немецки, извещая о том, что обер-лейтенант Пауль Зиберт жив, и предупреждал: «Господин гаулейтер, вас ждет расплата».
Как попала сюда эта листовка, сунул кто-нибудь снаружи в вентиляционную трубу, подбросил к дверям, не имело смысла гадать и допрашивать охрану, объяснять, кто такой обер-лейтенант Зиберт. Одно ясно: в городе действует агентура русских и она проникла всюду.
Кох сжался весь. Из темных углов холодно смотрели знакомые глаза с беспощадным стальным блеском
Когда Кох проводил так называемое в официальных секретных бумагах обезлюживание восточных земель, он не задумывался над тем, что испытывали выводимые на расстрел,это для него не имело значения. Ему важно было страхом смерти воздействовать на тех, кто пока оставался жить, и добиться от них безропотного подчинениястрах должен быть присущ этим людям. Кох почти не видел обреченных на смерть, имел дело с отчетами, знал цифры, отдавал новые распоряженияхитрый Кох давал чаще устные распоряжения, чтобы не оставить следов со своим именем, приказы объявляли коменданты. За этой уловкой тоже прятался страх, пока очень отдаленно. Скоро он приблизился вплотную, заглянул в лицо вот такими холодными, беспощадными глазами, и пришлось бежать.
«Но ведь Зиберта нет в живых,пытался успокоить себя Кох,это я знаю точно».
В прошлом году, будучи по делам в Берлине, он зашел в главное управление имперской безопасности, и там ему показали телеграмму, потому что она касалась его, как рейхскомиссара Украины. В ней говорилось, что первого апреля отрядом жандармов были захвачены в лесу и при сопротивлении убиты три советских парашютиста. По документам гестаповцы из Львова установили личности убитых. Руководитель группы имел фальшивые документы на имя обер-лейтенанта немецкой армии Пауля Зиберта, родившегося якобы в Кенигсберге: на удостоверении была его фотокарточка, где он снят в военной форме. Второй убитый был поляк Ян Каминский, третийшофер Белов. Телеграмма, назвав руководителя группы, утверждала, что речь идет, несомненно, о тщательно разыскиваемом советском партизане и далее перечисляла, кого он сумел ликвидировать.
Эти имена были хорошо знакомы Коху. На Украине в городе Ровно неизвестный в форме немецкого офицера убил заместителя Кохагенерала Кнута, имперского советника Геля, «верховного судью» Функа. Там же был тяжело ранен правительственный президент Даргель, таинственно исчезли генерал Ильген и личный шофер КохаГранау. А во Львове среди бела дня человек в немецкой форме убил вице-губернатора Галиции Бауэра и высокопоставленного чиновника Шнайдера. Однажды рейхскомиссар Украины Кох принимал в своем кабинете обер-лейтенанта, назвавшегося Паулем Зибертом. Офицер этот разговаривал по-немецки безукоризненно, родом якобы из Восточной Пруссии, у его отца богатое имение в сорока километрах от Кенигсберга. Земляк! Молодой, с твердым взглядом, красивый, в аккуратном мундире и с боевыми наградами. Тогда Кох подумал: «Гордиться можно таким земляком!»
А этот человек давно охотился за Кохом, пришел в кабинет, чтобы застрелить, но какое-то неожиданное обстоятельство помешало ему воспользоваться пистолетом. Предвидя смерть от партизанской пули или гранаты, Кох убрался в Восточную Пруссию.
Правда ли, что Зиберт убит? Ведь в Ровно эсэсовцы докладывали о ликвидации советского партизана в немецкой форме. Может, тот, кто подсунул вот эту записку, знает лучше, и мститель с погонами обер-лейтенанта под тем же или другим именем находится в Кенигсберге? Его взглядкак наведенное дуло пистолета.
И вдруг гаулейтер улыбнулся сам себе. Страшные глаза исчезли.
Гаулейтер пошел к командующему гарнизоном. Там он с видом глубокомысленным сказал Лашу:
Я долго обдумывал ситуацию и пришел к выводу, что вы правы. Моя оценка ваших полководческих способностей многое значит, генерал. Да, надо отвести войска на Земландский полуостров.
Рад слышать,промолвил Лаш без всякого энтузиазма.Но теперь сделать это весьма трудно. Мы отрезаны.Всякие мысли о капитуляции прочь!выкрикнул Кох и снова тихо:Мы пробьемся. Я даю согласие, Берлин разрешит. Из Берлина прикажут командующему армией нанести одновременно встречный удар с использованием всех танков. Это обеспечит успех. Смотрите на карту, где удобнее прорваться.
Лаш посмотрел и ответил не скоро.
Будет какая-то надежда, если ударим на узком участке от северной станции вдоль железной дороги. Дальше возле дорогифорт. По вчерашним сведениям, он до сих пор не сдался. Время ударавечером, как можно позднее: меньше потерь, авиация будет мешать не столь сильно, как днем.
Хорошо. Я сам буду говорить с Берлином.
Кох ушел на узел связи.
«Почему такая перемена, что задумал гаулейтер? Ведь почти никакой уверенности в успехе»тревожился Лаш, и, когда Кох, вернувшись, сообщил, что разрешение дано и, поскольку на него, как главу Восточной Пруссии, возложена ответственность за действия войск в Кенигсберге и на полуострове, он немедленно отбывает в Пиллау, чтобы вместе с командующим армией организовать встречный удар,Лаш чуть не воскликнул: вот оно что! Гаулейтер изволит бежать
Острый подбородок генерала еще больше вытянулся вперед, и в лице появилось что-то крысиное. Кох заметил его изумление, даже озлобление в быстро мелькнувшем взгляде и подумал:
«Ты сам, подобно крысе, первый хотел бежать отсюда вместе со своим негодным штабом, потерявшим управление войсками. Но ты не уйдешь без моего разрешения».
Что же вы молчите?спросил Кох.
Я удивлен. Днем вы, господин гаулейтер, с большим жаром говорили о Кенигсберге, как о немецком оплоте на востоке, о том, что нам надо вместе драться здесь и выстоять. Теперь жеи генерал закашлялся от пыли.
Повторяю, вы были правы, и эта оценка делает вам честь,ничуть не смутившись, сказал Кох.Соединить гарнизон Кенигсберга с группой «Земланд» и тем самым усилить Четвертую армию, опирающуюся на Пиллау с морскими коммуникациями,решение единственно верное. Это ваши слова, и я одобряю их.
Если с военной точки зрениянесмело возразил Лаш с тем же воровато-злобным взглядом.Кенигсбергстолица гау, вы почетный гражданин Кенигсберга, глава области. Здесь люди со всей Восточной Пруссии. Допустим, я выведу гарнизон, но кто ответствен за гражданское население?
Судьба гражданского населения,голос Коха звучал с неестественной значительностью,всего немецкого народа, нашего великого народа зависит от успехов армии. Каждому военному человеку это ясно.
Да. Но гражданское население прячется в подземных заводах, подвалах домов. А есть категорический приказмстительно намекнул Лаш гаулейтеру, который так ловко ускользает из Кенигсберга.
Приказ фюрера от девятнадцатого марта об уничтожении всех военных объектов, предприятий промышленности, коммунального хозяйства, материальных запасов, безусловно, должен быть выполнен. Ответственность возложена на военные командные инстанции и гаулейтеров. Послушайте, генерал!Кох возвысил голос с явственно угрожающей подозрительностью.Уж не взбрело ли на беду вам в голову, что я намерен уклониться от выполнения приказа фюрера и убегаю отсюда?
О нет, нет!поспешно ответил генерал.
Отвернувшись, Кох подсчитывал вслух время, необходимое на перелет в Пиллау и на подготовку войск для контрудара. Лаш видел его длинные рыжие волосы с редкой белой остью.
«Старый лис! Недаром о тебе говорили, как о самом хитром и ловком гаулейтере Германии»,подумал он, решив не возражать больше.
Полезнее было бы направить в Пиллау старшего офицера штаба, а Коху остаться, но гаулейтер не пойдет на это.
С ним лучше не спорить. Эрих Кох пользуется безграничным доверием фюрера. Недавно по предложению гаулейтера был заменен командующий Четвертой армией. Задумает Кохи генерал окажется в руках гестапо.
Каждый из нас на порученном посту выполняет свой долг,произнес Лаш с покорностью,Давайте обсудим детали предстоящего.
В центре города был аэродром с подземными ангарами.
В вечерних сумерках из-под земли вынырнул самолет-разведчик, за нимистребитель для сопровождения Коха. Они сразу же стали набирать высоту. Гаулейтер с тревогой смотрел по сторонам. Во время боев в Кенигсберге немецкая авиация была парализована. Советские летчики могли опасаться лишь зениток, истребителям постоянно летать не требовалось. В темноте работали главным образом штурмовики, они с малых высот отыскивали цели в освещенном пожарами городе.
Два немецких самолета, незаметно поднявшиеся, ушли в темное небо. В полной безопасности Кох совершенно уверил себя, что покинул Кенигсберг не из-за боязни встретиться с Паулем Зибертом, не потому, что Кенигсберг превратился в капкан для всех в нем находящихся, а вылетел с хорошо обдуманной целью, для важного дела.
И Лаш, в условленный час заслышав со стороны Земландского полуострова внушительный грохот артподготовки, подумал, что все сделано, пожалуй, как надо, и немедленно приказал открыть огонь из всех орудий и минометов по району Амалиенау, не жалеть последних снарядов: при выходе из окружения тяжелое оружие придется бросить.
У северной станции капитан Хён первым поднял в атаку своих солдат, чтобы нащупать слабое место в расположении русских войск, за ним должна двинуться вдоль железной дороги ударная группа из частей дивизии генерала Микоша.
18
Очень мало людей было в штабе Витебской дивизии и около него. Комдив со своим заместителем находился на командном пункте, большинство офицеровв полках.
Веденеев, напрягая слух, смотрел в окно. Немцы открыли частый артиллерийский и минометный огонь. Они били из Кенигсберга, от северного вокзала, и с Земландского полуострова по сходящимся направлениямвдоль железной дороги. Издалека, вероятно, от Пиллау, с нарастающим гудением проносились тяжелые снаряды корабельной артиллерии.
Ослепительные вспышки рвали темноту, грохот наваливался со всех сторон. Казалось, штаб дивизии находится под прицельным огнем, сейчас будет разнесен вдребезги.
Это не походило на артиллерийскую перестрелку. У немцев в Кенигсберге мало снарядов, и если они сейчас расщедрились, то за этой канонадой последует что-то серьезное.
И Веденеев первого попавшегося на глаза красноармейца поставил часовым возле немецких парламентеров, приказал следить за ними, побежал по коридору, спустился в нижний этаж.
Что происходит?спрашивал он.Что сообщают из полков? Связь есть?Противник контратакует с двух сторониз Кенигсберга и с полуострова,ответил начальник штаба.Цель яснадеблокировать.
Веденеев распахнул дверь на улицу. Всюду земля густо взрывалась, откидывая вверх огненные конусы. Воздух казался ломким, трещалэто выбивали дробь пулеметы. Вдали зарницами мелькали вспышки орудийных выстрелов.
Штаб находился на южной окраине поселка, на северной разместился медсанбат. Там же и западнее были другие тыловые подразделения. Кто-то совсем близко прокричал:
Немцы-и!
Вероятно, какая-то группа немцев сумела проникнуть в поселок.
«Вот оно то, о чем говорил Афонов, и слова его подтвердились»,пронеслось в голове Веденеева.
Его окликнул и позвал к себе начальник штаба, крикнул требовательнотут уж не до чинов.
Товарищ подполковник, организуйте оборону. Связь с комдивом и полками прервана. Я позвоню в тылыпусть все берутся за оружие.
При штабе ни одного боевого подразделения, нет даже комендантского взвода: перед штурмом Кенигсберга командарм приказал командирам дивизий направить свои комендантские взводы на усиление передовых частей. Веденеев собрал человек двадцать офицеров, имевших при себе лишь пистолеты, и столько же рядовых красноармейцев и сержантов с винтовками и автоматами; главной огневой силой был зенитный пулемет на автомашине.
Без моей команды не стрелять!говорил всем Веденеев.
Предупреждение уместное. К штабу прибивались бойцы и офицеры разных частей и дивизий, оказавшиеся на пути к переднему краю, и в темноте трудно различить своих.
Нашлись осветительные ракеты. Оборона возле штаба обретала какой-то порядок, хотя продолжалась беготня и слышались выкрики с матерками: кого-то разыскивали, звали, кому-то приказывали раздобыть гранаты. И гранаты появились. Инициативные офицеры сами создавали боевые группы.
В такой напряженной обстановке лишь двое проявляли равнодушие ко всему происходящему, не двигались с места. Это были немцы-парламентеры. Они смотрели то на часового у дверей, то на окна в отсветах взрывов, и глаза их были как оловянные. Немцы стояли неподвижно, не потому, что их караулили,даже не будь часового, они не убежали бы. Им все равно: придут свои, парламентеры легко докажут, что они не нарушили дисциплины и присяги, находятся здесь по приказу своего старшего офицера; отобьют русские контратаку и все стихнет, они, выполняя опять-таки приказ своего начальства, будут ждать генерала.
Штабу не удалось установить связь с полками. Телефонисты пошли по дороге в парк и вернулись бегом с тем же истошным криком:
Немцы!
В дрожащем голубоватом свете ракет все увидели разрозненную группу солдат в одинаковых длинных шинелях. Наши бойцы носили фуфайки. Впереди заискрились автоматные очереди, и пули зацокали о каменную мостовую.
Огонь!подал команду Веденеев.
Немцев отбросили легко. Надолго ли? Они могут атаковать с другой стороны, и неизвестно, сколько их пробралось в поселок. Бой, слышно, начался и на восточной окраине.
Веденеев пошел к начальнику штаба.
Товарищ подполковник, может, взять у Наумова хоть один взвод с парой ручных пулеметов?
Батальон малочисленный, но рискнем. Я прикажу Наумову держать под прицелом пушек и пулеметов ворота фортаглавный выход для гарнизона.
Еще не подоспела подмога, а немцы, усилив минометный огонь, снова пошли в атаку со стороны парка. Веденеев побежал в цепь красноармейцев, перегородившую улицу, выкрикнул команду и, споткнувшись о кирпичи, упал возле стены. Защитники штаба ударили залпом. Веденеев лежал перед грудой кирпича, сжимая в потной руке пистолет, и командовал. Залп, еще залп!
И эта атака была отбита, но минометный огонь не прекращался. Мины при взрыве давали необыкновенно большое и яркое пламя. Возможно, у немцев были специальные мины для ночного боя, чтобы лучше видеть место обстрела. Или впечатление такого сильного света создавала густая темнотаона отступала и снова захлестывала голую черную землю.
Белое пламя вспыхнуло перед грудой кирпича. Удушливая, плотная волна воздуха с брызгами осколков ударила Веденееву в лицо. Свет так и остался в глазах, нестерпимо яркий, остро болезненный. Веденеев больше ничего не видел, даже не чувствовал, что лежит ничком, уткнувшись в обломки кирпича.
«Это все еще первый день войны,подумалось ему,утро войны, когда темнота кончилась внезапнополыхнул такой огонь, что непонятно было, откуда он взялся вместе с грохотом и не обман ли это зрения и слуха? Нет, тот день прошел. А дальше что?»
В белой слепоте он сначала неясно, а потом отчетливее увидел многое и воображением вызывал то, что должно быть дальше.
Отблеск зарева в Десне и изуродованные трупы Искристый снег Подмосковья у Малоярославца; охваченные пламенем деревни, из которых убегали гитлеровцы. Залитая солнцем Западная Двина, летний зной в колыхании над пыльными дорогами Белоруссии и Литвы, и опять снег, красноватый, осыпанный черными хлопьями сгоревших бумаг,это уже в Восточной Пруссии.
Весь путь войны был всегда в заревах и стоял перед глазами, как неугасающий пожар.