Надеждыникакой, и надо готовиться к самому худшему. Гауптман-эсэсовец сдержит свое словоуж в этом Колчин не сомневался.
«А ведь я отчасти сам виноват,вдруг как дверь распахнулась в его сознании.Виноват во всей этой истории с фортом, и перед Шабуниным виноватвовлек его в беду. Вот что, пожалуй, самое главное и над чем стоит задуматься. История с Королевским фортом. Афонов в ней будет прав, Веденеев и я не правы. Если бы комдив согласился с Афоновым, я и Шабунин не попали бы в ловушку, и Майсель, хороший немец, тоже. Надо было штурмовать форт, истребить здесь всех гитлеровцев. Они убили мою сестру, расстреляли в лагере жену и дочь Веденеева, принесли всем советским людям столько горя, что не должно быть пощады врагу».
Колчин стиснул кулаки и весь напрягся. Сейчас войдет гауптман. Схватить его за горло, душить, бить головой о цементный пол! Но тогда сразу же убьют и Шабунина. Может быть, прав Майсель: гауптман пугает, немцы не посмеют расправиться с парламентерами. Надо взять себя в руки.
«О чем я?пытался Колчин ухватить оборвавшуюся мысль.Да, что же все-таки главное? Кровь за кровьэто может длиться без конца. Прав Афонов, но Веденеев прав больше. Он смотрит далеко вперед, предвидит, что после войны неизбежен большой разговор с немцами без оружия в руках, потому скрепя сердце терпит возню с немецкими парламентерами. И я шел в форт, не видя в этом боевого подвига,хотел полезного дела.
Веденеев прав, и я прав. От этого легче на душе. Хоть и обидно, а все же не так тяжело, когда знаешь, что поступал правильно.
А о чем думает Шабунин?»
У Шабунина обвисли усы, жилистые руки устало лежали на острых коленях, он сгорбился. Так вот сидит крестьянин после трудового днясил затрачено много, да бесполезно: неурожай
И думал бы сейчас Шабунин о севе. По возрасту его в армию не взяли, он пошел добровольно.
Эх, дорогой Игнат Кузьмич, из хорошего у нас вон что получилось!Колчин назвал Шабунина не по-военному, а как близкого человека старше годами.
Худо получилось,сказал Шабунин, повернувшись и пристально рассматривая Колчина.Жалко! Вы совсем молодой еще, и вся бы жизнь впереди.Он опустил голову, но тут же снова вскинул глаза.Товарищ лейтенант, а раненый-то, помните? Умер, должно быть. Вот кому тяжело пришлось. Может, целые сутки или больше мучился.
Дорогой Игнат Кузьмич, какой же вы замечательный человек! В такие минуты не о себе беспокоитесь. Это же Не знаю, что и сказать вам,Колчин хотел подойти и обнять Шабунина, но часовой приказал сидеть и не двигаться.
«Что со мной происходит?пытался понять Колчин.Упал духом, струсил? Но ведь раньше я действительно не знал страха. И когда готовился к работе в тылу врага, без иллюзий представлял себе, что там на каждом шагу подстерегает смерть. Я правильно готовил себя. И здесь надо держаться спокойно. Вдруг в последнюю минуту подвернется случай, которым можно будет воспользоваться лишь благодаря хладнокровию».
Быстро протопав по коридору, влетел гауптман, окинул Колчина и Шабунина взглядом, словно на глаз измеряя их рост. Из-под мундира у него высунулся край плохо заправленной нижней рубашки.
Господин гауптман, поправьте штаны,усмехнулся Колчин.
Гауптман осмотрел себя, засунул рубашку в брюки, приблизился к Колчину вплотную, стукнул ногтями по золотым зубам и хлопнул себе по карману: здесь будут! Затем повернулся к Майселю, громко окликнул:
Солдат Майсель!
Майсель не шевельнулся, и гауптман взвизгнул:
Я вижу, ты уже совсем не считаешь себя немцем! Повторяю: солдат Майсель!
Но и после этого Майсель не встал. Гауптман, подскочив, затряс кулаками перед его лицом.
Разве так должен вести себя настоящий немец! Надо и перед смертью быть бодрым.
Майсель, ожидая удара, немного откинул голову и сказал твердо:
Напомню, что я обер-лейтенант Майсель. У вас нет на руках приказа о разжаловании меня в рядовые.
Гауптман стих, заложил руки за спину, отошел и, помедлив, крикнул тем же повелительным тоном.
Обер-лейтенант Майсель!
Так точно, господин гауптман,на этот раз Майсель поднялся.
Прохаживаясь по комнате, гауптман произнес медленно и загадочно:
Обер-лейтенант Майсель, вы можете немного искупить свою вину. Согласны? Я подумал и решил: вы еще сможете послужить фюреру и рейху. Согласны, я вас спрашиваю?
Приказ есть приказ,ответил Майсель послушно.
Сейчас вы расстреляете этих русских. Но это не приказ. Вы добровольно убьете их,разъяснял гауптман,Добровольно! Потому что раскаялись в своем преступлении. Вас сбили с толку большевистские комиссары, но вы все осознали, по-прежнему ненавидите русских свиней и кровью большевистских агитаторов смоете с себя позорное пятно. Вы понимаете меня?
Так точно!
Вот ведь что придумал Бычий глаз! Поиздеваться решил, унизить, сначала душу растоптатьсмотрите, вас готов убить тот, кому вы поверили, но немец есть немец!
А Майсель-то каков! Нет, не ошибался Колчин, предостерегая Веденеева: обер-лейтенант этот был гитлеровцем. И остался гитлеровцем.
Но ты глуп, обер-лейтенант. Шкурник, эсэсовцу поверил! Ведь гауптман потом и тебя убьет. Сам он боится стрелять в парламентеров, даже приказывать боитсяпусть будет «добровольно».
Как вам это нравится?спросил с издевкой гауптман, дыша перегаром в лицо Колчину и Шабунину.Выходите!
Ну и сволочь ты, Майсель!вырвалось у Колчина со злобой и отвращением.Ты веру и надежду других гробишь, ты
И загнул самое грубое ругательство, какое только знал на немецком языке.
19
Около роты немцев, прорвавшихся близко к форту,это была не единственная группа, которой удалось в темноте просочиться из окруженного Кенигсберга сквозь наши боевые порядки. Еще одна группа застряла у железной дороги, а потом сдалась. Гитлеровцы, несколько раз пытавшиеся атаковать штаб дивизии и отброшенные в парк, прятались пока там, некоторые из них пробрались в лес севернее поселка. Стрелковый взвод из батальона Наумова, оборонявший штаб, был направлен по дороге через парк. И на других дорогах действовали наши подразделения, выделенные от полков, и всюду происходили стычки с разобщенными группами гитлеровцев.
Раненых было много. Вечером и ночью поток их не ослабел, а даже усилился, некоторые сами добирались до медсанбатабои шли совсем близко.
Присмирела наша Леночка,говорили о Гарзавиной женщины, медсестры и фельдшера, немало повидавшие за войнуавиабомбежки, полуокружения«мешки», обстрелы, грязные дороги.Струхнула Леночка. Впервые небось слышит стрельбу рядом, да еще из автоматов.
Лена не обращала внимания на разговоры. У нее не было ни минуты отдыха. Вернувшись от отца в медсанбат, она попросилась у командира на наиболее тяжелую работу, чтобы не оставалось времени думать о себе.
А самое тяжелоеприем и сортировка раненых, если их много. Тут и сил надо не жалеть и в то же время быть внимательной, слушать непрерывные стоны, даже проклятия и ругань, и делать, что требуется.
Ее не тревожила близкая стрельба. Все еще неприятно было на душе. Уж если отец постарался избавиться от нее из-за Нины, чтобы не мешала им обоим, то можно ли надеяться на других людей? Она нужна им на время. Еще нужна вот этим раненым, которые тоже хотят услышать ласковое слово, но это совсем другое дело.
Медсанбат разместился в домах с такими большими окнами, что не нашлось чем завесить их, а зажигать свет всюду было нельзя. Работать приходилось в полутьме. Пахло сыростью и кровью, йодом и дустом. Бледные лица и белые повязки виднелись в комнатах и в коридоре, проплывали на носилках.
«Ах, я нехорошо думаю об отце!упрекнула она себя, когда пронесли танкиста, грузного майора с сединой в волосах.Плохо думаю. Он генерал, командир корпуса, и у него сейчас столько забот! Ему тоже грозит опасность каждую минуту. А я не маленькая, чтобы не понимать его и Нину, не маленькая, чтобы сидеть возле него. Вот я им докажу, какова Гарзавина!метнула Лена взгляд туда, где работали девушки. Их отношение к себе она чувствовала и знала, о чем они думают.Я, дочь генерала, избалованная? Нет! Неумеха? Нет! Ленивая, трусиха? Нет, нет!»
В углу при свете маленькой электролампочки, горевшей от движка, она записывала под диктовку врача:
Проникающее ранение грудной клеткисрочная операция Осколочное ранение бедраобработка, эвакуация Касательное ранение плечаотправка в ГЛР{1}
Подошла еще одна санитарная машина. В медсанбате почти нет мужчин-санитаров, отправлены на передовую. Девушки стали выгружать и переносить раненых в сортировочную. Лена услышала голос командира медсанбата:
В штабе дивизии есть раненые. Полковник Афонов требует срочно машину туда.
Я больше не могу,устало заявила фельдшерженщина средних лет, только что приехавшая на «санитарке».Из сил выбилась. Разве моложе меня не найдется?
Пусть Гарзавина едет,сказал командир и ушел.
Все посмотрели на нее, кое-кто с ухмылочкой: ты мало работала, форсила все, поезжай, тем более, что требует Афонов, но это не в его легковой машине раскатывать,вот о чем говорили их взгляды.
«Нет, нет!»Лена тряхнула головой и сказала:
Я готова.
Шофер пахнул на нее махорочным дымом и запахом бензина. Цигарка торчала изо рта, тряслась, и с нее падали крупные искры.
До штаба совсем недалеко. Там погрузили раненых, среди них оказался начальник политотдела Веденеев, и Лена опять упрекнула себя за нехорошие мысли об отцеведь и с ним может случиться, как с подполковником
Веденеева усадили в кабину, и Леночка, маленькая, тоненькая, сумела втиснуться туда же. На пути в медсанбат Веденеев тихо произнес:
Вот, Лена Я увидел тебя и подумал
Вам нельзя разговаривать, товарищ подполковник.
Надо. Я настаивал, чтобы тебя отправили из дивизии. А увидел сегодня и пожалел. Счастья бы тебе хорошего, настоящего, да война мешает. И Колчину хотел счастья. Молодые вы. Хорошо бы А сейчас он у немцев в форту, вокругбой. Немцы прорвались. Такие-то дела.
Колчин!воскликнула Лена, не испытывая никакой обиды на Веденеева, по настоянию которого Сердюк отправил ее к отцу.Колчин! Его убьют?
Бой идетпарламентеров нет. По законам не должны бы пальцем тронуть, нофашисты! Всего можно ожидать.
Лена замерла. Душевный мир ее сузился, и стал виден только один человек, теперь для нее самый дорогой из всех.
Колчин и немецкий форт. Кенигсбергэто прежде всего форт, и вся войнабой возле форта, и Колчин там, окруженный врагами. Какой глупой и жестокой показалась ей собственная прежняя мысль, вызывавшая раньше восхищение: Колчин в форме немецкого офицера отправляется в тыл врага и там один среди фашистов совершает героические подвиги! Не надо подвигов с кровью и смертямихватит их! Пусть сейчас бы кончилась война! Нужно обычное счастье, с любовью и домашними радостями.
Леночке хотелось поговорить с Веденеевым, ее тянуло с дочерней искренностью приникнуть к нему, потому что он жалел Колчина.
С тревожным чувством и смятенностью в душе она говорила Веденееву торопливо, сбивчиво, но больше не о том, о чем думалось, а о себе, о своей неправоте в недавнем прошлом. Она каялась и тут же уверяла начальника политотдела, что на самом деле не такая избалованная, как о ней говорили,немножко задирала нос, только и всего; а работать может хорошо, и тут Лена спохватилась:
Да что это я о себе!И она стала теребить Веденеева за рукав и спрашивать о Колчине.Его непременно убьют, товарищ подполковник? Или Ну, скажите мне, что думаете? Мне бы капельку надежды!
Будем надеяться вместе,с трудом выговорил Веденеев и проглотил скопившуюся во рту кровь. Там наши люди воюют. Батальон Наумова. Счастье человека, Леночка, не бывает без участия других.
«Юрий не должен погибнуть, нет, нет!старалась она успокоить себя.Он сказал: «До свидания, Лена!» Значит, сердцем верил, что вернется. И я должна верить».
Сдав в санбате раненых, Лена поехал в другой рейс, теперь на полковой медицинский пункт, находившийся где- то на окраине Кенигсберга.
Дорогу вы хорошо знаете?спросила она у шофера, когда машина тронулась.
Знать-то знаю, да не в этом суть.
А в чем же?
Стреляют кругом. Опасно,прошамкал заядлый курильщик, двигая цигаркой.
Боитесь?
Шофер выбросил окурок за стекло и не ответил.
Что молчишь?допытывалась Лена.
Шофер, человек не молодой, еще до войны, наверное, немало покрутивший баранку, сказал с заметной обидой:
Боятьсятакое слово ни к чему.
А все же Вместе едем.
То-то и оно. Погрузим человек десять-двенадцать, либо все пятнадцать. Кто за них отвечает? Ты да я, если останемся живы. Вот об чем речь. Нам отвечать за раненых. Посмотри сюдашофер, не поворачиваясь, показал рукой на кабину, в темноте Лена ничего не увидела.Три дырки Очередь из пулемета задела. Час назад. Подъезжаем к тому месту.
Но Лена не услышала близко выстрелов. Стреляли где-то далеко, в стороне.
Они проехали опасное место благополучно. На полковом медпункте, расположенном в подвале разбитого дома, принялись грузить раненых. Шестерых, тяжелых, не снимали с носилок. Пятеро были с повязками, могли держать оружие и спорили из-за него.
Среди них Лена увидела казахакомсорга из батальона майора Наумова. Она запомнила его, когда делала уколы бойцам в блиндаже комбата и получилась неудача с одним красноармейцемсломалась игла. Щуровбыла фамилия того бойца, он рассердился на Леночку, а комсорг уговаривал его не шуметь.
Аскар Жолымбетов, раненный в плечо, сдал свой пулемет, но вместо него взял автомат, здесь же, на медпункте, и отказывался возвратить оружие.
На дороге неспокойно. Вдруг нападение! Мы можем стрелять. Оружие сдадим в медсанбате,говорил он полковому врачу.
Врач не стал возражать. Легко раненные сели с оружием возле заднего борта кузова. Машина тронулась и покатила в глубину тревожной ночи.
«Юрка, Юрик, Юрочка,мысленно обращалась Лена к Колчину.Пусть бы ты был ранен, но только не сильно. Я вылечила бы».
Шофер, открыл дверцу, посмотрел в темноту, дернул ручку на себя и прибавил скорость. Опасное место, о котором он говорил, осталось позади. В стороне смутно виднелись деревья, на дорогени одной машины.
Скоро приедем,сказал шофер и попросил вежливо:Товарищ лейтенант, смогли бы цигарку мне сделать?
Лена достала из его кармана кисет и нарезанные лоскутки газеты, насыпала на бумажку махорки, скрутила, но цигарка получилась толстая. И все же она сделала цигарку,лизнула языком краешек бумаги и склеила ее. Шофер на ходу закурил и сказал довольный:
Из ваших рук вкуснее как-то
Лена не отозвалась. Она сжалась в комок, приткнулась в углу кабины. Мир конусом сходился где-то впереди, в одной точке. Она думала о Колчине и видела его в окружении гитлеровцев. Страшные картины представлялись ей.
«От фашистов всего можно ожидать»,повторила она слова Веденеева.Колчин в руках фашистов. Что с ним сейчас? Бьют его фашисты, издеваются, пытают, ведут куда? Вспоминает ли он меня? Если мы думаем друг о друге,вернется. Надо верить»
Она немного успокоилась, завернулась в плащ-палатку и задремала.
Неожиданно машина резко сбавила ход и остановилась. Лена посмотрела вперед. Там кто-то стоял с фонариком. Она повернулась к шоферу. Его освещенное фонариком лицо было бледным.
Кажется немцы,еле выговорил он.
И Лена увидела их. Около десяткав шинелях и касках, с черными автоматами. А один, в плаще, держал в руке пистолет. Он приближался, остальные перегородили дорогу.
Подошедший к машине был офицернад воротом резинового плаща белели серебряные петлицы мундира. Он взялся за ручку и распахнул дверцу кабины. Лена увидела близко его лицохудое, небритое.
Офицер крикнул:
Ду блайбст хир, унд ди хурераус!{2}
Лена не поняла, но по резкому голосу и взмаху пистолетом догадалась: они намерены захватить машину; раненых выбросят, и наш шофер должен везти немцев, куда прикажут,им надо проскочить сквозь фронтовую неразбериху к своим.
Офицер грозил пистолетом и торопил. Леночка в замешательстве посмотрела на шофера. У него была винтовка, висевшая где-то позади, над сиденьем, но, окажись она под рукой,действовать ею в тесной кабине все равно невозможно.