Лептин начал о той же Уломе, о своей деревеньке на берегу Уломского озера, о том, как мальчишкой сел на трактор, пахал землю; а однажды вздумал выдернуть с корнями высохшую черемуху в огороде возле дома, чтобы освободить место под картошку,поломал трактор, и за это ему крепко попало. Он рассказывал, и в глазах его, обычно с лукавинкой, сейчас светилось простодушие человека, которому не в чем каяться. И другие танкисты, молодые ребята, вспоминали свои родные места и потом мелкие грешки, совершенные по молодости и простительные.
Эх, братцы-кролики, незапятнанные души, теперь меня послушайте.Шестопалов отбросил папиросу и промурлыкал:
Шестеркакарта озорная
В «очко» к шестнадцати пришла
Карты проклятые чуть не сгубили меня! Работал я на вывозке хлеба. В нашу автоколонну попали из городской шоферни ребята-озорь. Предложили сыграть в «очко». Я деньги просадил, и мне сказали: «Давай в долг». Проиграл еще. Один из шоферов, урка, не иначе, потребовал: «Поведешь машину в город, половину пшеницы ссыплешьвот адресоки выкручивайся, как хошь». Я ссыпал и засыпался. Суд, тюрьма, лагерь
Война, услышали, началась, а мы лес рубим. В лагере я на машине работал, моего сроку до конца войны хватило бы, но решил смыть с себя грязь, хотелось, как все честные. Родину защищать. Подал начальству заявление: прошу направить на фронт, в самые жаркие бои, ничего не побоюсь, лишь бы вину искупить. Послали. В особый батальон прорыва. В первой атаке двух немцев заколол, одного гада застрелил. Но и сам получил пулю в бок. Точка была поставлена на моем прошлом. После госпиталякурсы танкистов. Остальноепонятно?
Понятно,сказал Лептин.А в каких боях вы потом?
Шестопалов прервал его:
Договорилисьбез вопросов,он поправил шлем.И прошу всех запомнить: нет прежнего Шестопалова. Ясно?
Ясно, товарищ лейтенант. Всем ясно.
Встать!скомандовал Шестопалов.
* * *
При разговоре с танкистами то личное, что тревожило Гарзавина, ослабло, отступило. Перед ним были люди, которые пойдут скоро в бой, в первых рядах штурмующих. Они редко видят командира корпуса, им положительно все равно, что на душе у генерала, их занимал лишь предстоящий бой.
Иначе было при встречах со старшими офицерами. Гарзавину казалось, что этим уже известно о приезде дочери и в какое неловкое положение он попал. Генерал нервничал, в штаб корпуса приехал злой. У штабных офицеров была масса дел, как всегда перед крупной операцией. Но занятые по горло, они неизменно внимательны к начальству. Они, конечно, знали о взаимоотношениях между генералом и радисткой Малевич, однако ошибочно полагали, что тут просто фронтовая вольность. Это бывает, и между собой они не осуждали его, а радовались: характер у генерала стал заметно мягче.
Когда Гарзавин просматривал схемы, один из штабных офицеров сказал:
С нашим корпусом получилось, как с тем заводом в песенке: «И по винтику, по кирпичику»
Тут был намек на то, что почти все танки отданы стрелковым частям, в непосредственном подчинении командира корпуса остается лишь резервный батальон, который в ходе боев исчезнетмашины уйдут на восполнение потерь, туда же, в штурмовые отряды,и генерал останется без войска.
В сущности, корпуса нет, даже бригады нет,разглагольствовал другой штабист.Мы все равно, что кавалеристы без лошадей, летчики без самолетов.
В штурмовых отрядах создаются парторганизации из коммунистов-стрелков, артиллеристов, танкистов, саперов. Руководить ими будут, разумеется, парторги стрелковых полков, политотделы дивизий. Наш политотдел как бы организационно отъединен от своих коммунистов.
Ну это вы напрасно говорите. Однако по сути у нас нет самостоятельного соединения.
Это надоело слушать, и генерал вспылил:
Прекратить подобные разговоры! Мы все будем находиться там, где наши танки, наши люди. Словопрения запрещаю!
Гарзавин сказал бы еще более резко, но вошла радистка. Она доложила:
Товарищ генерал, вас вызывал штаб армии, но рация перестала работать. Непонятно, что случилось.Вот как!загремел генерал.Я жду очень важного сообщения, а у вас рация отказала. Чтобы через пять минут работала. Идите!
Штабные не могли не подумать: у генерала со своей радисткой все кончено и теперь он опять будет с ними крут, как прежде.
Не дождавшись доклада о том, что рация заработала, генерал сам пошел к машине-будке. Вернулся он, стремительно шагая, радистказа ним. С порога объявил:
Вышедшие из строя танки в штурмовых отрядах будут заменяться не за счет нашего резерва, а самоходками отдельного армейского полка. У нас нет резервного батальона. Запомните это! Есть группа танков прорыва, она усиливается тяжелыми артсамоходами. Группа прорыва!воскликнул он грозно и с душевным ликованием.Потребуетсясам поведу. Быстро подготовить радиограмму: «Принято к исполнению». И сейчас же мне точные сведения: сколько бронеединиц в группе прорыва, расчет обеспечения, когда будут собраны все тяжелые машины, где,генерал подошел к карте и указал:Вот здесь.
Штабисты лихорадочно взялись за работу. Радистка с листком бумаги ушла и скоро, вернувшись, доложила, что радиограмма передана.
Гарзавин выслушал ее и сказал:
Едем!
Он был доволен. Его идея создать группу танков прорыва одобрена. Такая группа будет, будет!
8
В темноте беззвездной ночи, выбирая в лесу глухие места, три немца медленно шли к дороге ПиллауКенигсберг. Обер-лейтенант, унтер-офицер, третий в офицерской шинели, безрукий, с пустым рукавом,они не разговаривали друг с другом, часто останавливались и прислушивались. Доносился шум моторов, непрерывный шелестпо асфальту катились автомашины и пушки с резиновыми покрышками колес, часто и вразнобой шлепали сапоги.
Три немца увидели просеку, они перешли железную дорогу. Дальше было шоссе. Там двигались войска, по интервалам различались подразделения. Путники очистили сапоги от полевой грязи и листьев. Тот, что был без руки, произнес тихо:
Листья родины
Сентиментальность,сказал обер-лейтенант, старший группы.Я не пруссак.
Безрукий отбросил горсть увядших прошлогодних листьев.
Они выбрали, побольше интервал между подразделениями и неторопливо пошли в сторону Кенигсберга. Их нагоняла следующая колонна. Впередидва офицера. Они приближались Гауптман и лейтенант. Взгляды выжидательные, настороженные.
Как собаки с двух соседних улиц,прошептал обер-лейтенант.Сошлись, не кидаются друг на друга, ждут, которая начнет первой, поводят носами. Затемдрака или встреча кончится знакомством и миром.
Он первый небрежно приветствовал офицеров, те ответили с той же фронтовой небрежностью.
Все пошли вместе, перед колонной. Обер-лейтенант счел нужным объяснить, что их полк прибудет из Курляндии в Пиллау завтра, они, двое, посланы вперед квартирьерами, унтер-офицер от службы снабжения. Третий товарищпопутчик, недавно из госпиталя и хочет проведать родных в Кенигсберге.
Это сообщение ничуть не заинтересовало офицеров, возглавлявших колонну. Гауптман, не брившийся дня три, все поглядывал на унтер-офицера, у которого на одном боку висела объемистая фляжка, на другомтермос в чехле, видимо, с кофе. Простуженным или пропитым голосом он заговорил:
Говорят, в Кенигсберге можно пожить неплохо.
На что вы намекаете, господин Гауптман?спросил обер-лейтенант, и гауптман не стал скрывать.
Приходилось слышать,прохрипел он,что в Кенигсберге шнапс в ходу, как деньги. И есть приличный бордель для офицеров.
Насчет борделя ничего не скажуя брезглив и опасаюсь. Но если шнапс так всемогущ, то мы поживем. Наш унтер-офицер уверяет, что в интендантских складах есть у него знакомый по старой службе.
Небритый завистливо вздохнул и опять посмотрел на фляжку.
Позвольте спросить, господин обер-лейтенант, что у вашего унтер-офицера во фляжке?
В данном случае не шнапс.
А что же?
Отличный французкий коньяк.
Да!глухо воскликнул гауптман.А нельзя ли оценить его качество? К тому жескверная погода.
Можно. Ради встречи и знакомства.
Они свернули с шоссе, пропуская мимо себя солдат. Обер-лейтенант вынул из кармана раздвижной металлический стаканчик, и у каждого имелась такая походная, очень удобная посудинка. Унтер-офицер отвинтил колпачок у фляжки, налил. Все назвали свои фамилии.
Превосходно!прохрипел гауптман Хён.
Коньяк что надо,сказал обер-лейтенант Майсель.Унтер-офицер Штейнер, выжимайте до капли. Надо выпить за лейтенанта Бухольцаон оставил руку в госпитале и простился с военной службой.
Прикончили коньяк и пошли дальше. Разговор оживился. У гауптмана пропала хрипота, но голос дребезжал.
Есть и у меня в Кенигсберге знакомый, служит в штабе корпуса. Переписывались, да что толку! Он держится за теплое местечко, дрожит, и ничего я не жду от него. Штабные офицеры смотрят на нас свысока, мы окопные псы.
Все же повидаться с ним захотите, конечно,сказал Майсель.
Попытаюсь,гауптман потрогал рукой щеки.Дадут ли время привести себя в порядок.
У меня в штабе корпуса тоже есть небольшое дело. Наш полковникдальний родственник генерала Вартмана. Поручил передать лично генералу письмо. Вероятно, что- нибудь семейное или просьба. Завтра вечером я вернусь в Пиллау встречать первый батальон и штаб полка. Следовательно, днем надо как-то повидать командира корпуса. Вот еще заботы! Но поручение полковникаприказ. А что в письме, не мое дело. Служи и знай свое место, не так ли?
И лучше не думать,поддакнул гауптман.Мы окопные псы.
Колонна прошлепала сквозь весь Кенигсберг и остановилась у комендатуры, находившейся в восточной части города. Гауптман, командир батальона, царапнул заросшие щеки, чертыхнулся морщась и отправился докладывать. Было около трех часов ночи. Солдаты стояли прислонившись к стенам домов. Обер-лейтенант прохаживался по улице, что-то обдумывая, иногда позевывал, и его длинное лицо делалось еще длиннее. Вернувшись, гауптман собрал своих офицеров и объявил, что батальон сейчас же направляется в Понарт и завтра вечером займет оборону южнее этого пригорода. Батальон поведет начальник штаба лейтенант Хильман, а он, гауптман, с одним взводом останется здесь, дождется обоза, завтра получит на складе боеприпасы, продукты и к вечеру будет в Понарте. Начальник штаба, тот самый лейтенант, вместе с которым был распит коньяк, подал команду на построение.
Спросил в комендатуре, где мне остановиться,ворчал Хён, повернувшись к Майселю.Указали вон на те развалины. Будто ничего лучше нет.
Ночь мы проведем вместе,решил Майсель.А утром займемся делами.
Они повернули назад и остановились у разрушенных домовбольшой жилой квартал был разворочен английской авиацией еще в августе прошлого года.
Пустырь загаженный,плевался обер-лейтенант.Ступить негде
Нашлось подвальное помещение, не пострадавшее от бомб. Солдаты зажгли спиртовые плошки. Хён поглядывал на термос, который был у унтер-офицера: с удовольствием глотнул бы кофе. Но Майсель словно не замечал его взглядов. Пожевали галет и легли спать.
Начиналось мглистое утро, когда они проснулисьне потому, что выспались, а холод заставил подняться. Солдаты раздобыли воды, подогрели ее, и офицеры достали бритвенные приборы. Хён собирался в штаб корпуса к дежурному офицеру и заодно навестить своего давнего приятеля.
И мне надо бы с вами, но время слишком раннее,сказал Майсель.
Да. Генералы утром долго нежатся в постелях, потом пьют кофе.
Взгляд гауптмана, трезвый и угрюмый, остановился на безруком человеке в офицерской шинели, но без знаков различия, неразговорчивом и державшемся отчужденно.
Извините, я больше не могу разрешить вам находиться в расположении моего подразделения. Вы не военнослужащий.
Я понимаю.Бухольц взял свой вещевой мешок.Сейчас пойду на почтамт. Должно быть письмо на мое имя. Я не знаю адреса родных.
И еще. Господин обер-лейтенант,Хён посмотрел на Майселя исподлобья,почему вы не пошли ночью в комендатуру? Там выразили удивление.
Майсель шагнул к Хёну.
Господин гауптман, прошу прощения за резкость, но я никому не поручал докладывать обо мне. Я нахожусь в должности командира батальона и знаю свои обязанности. Никогда бы я не пошел на доклад в таком безобразном виде, в каком были вы. Лучше выговор за опоздание. Вот так должен выглядеть немецкий офицер на докладе!обер-лейтенант вытянулся, гладко выбритые щеки сияли, глаза остро смотрели из-под опущенного козырька фуражки.Теперь можно и в комендатуру. Но после того, как попрощаюсь с другом. Мало мы были вместе, узнали очень много. Унтер-офицер, два стаканчика!
Штейнер открыл термос, и гауптман повел носом, втянул воздухпахнуло коньяком, а не кофе. Ни Хёна, ни своего унтер-офицера не пригласил обер-лейтенант выпить при расставании с безруким.
Будь счастлив, Томас!
Будь здоров, Людвиг!
Я оставлю на главном почтамте тебе письмо.
Они обнялись. Безрукий Томас Бухольц ушел. У гауптмана опять появилась хрипота, он откашлялся.
Я разыщу в штабе знакомого офицера, спрошу, когда удобнее повидаться с генералом. До свидания, господин обер-лейтенант!
Мы встретимся здесь через час,сказал Майсель таким тоном, будто не нуждался в содействии гауптмана.
Вернувшись, гауптман застал обер-лейтенанта и его унтер-офицера за работойони заполняли бланки требований на продовольствие, боеприпасы, горючее. Хён был доволен: удалось разыскать знакомого офицера, встреча получилась дружеской.
Он уже майор,сообщил Хён не без зависти.А вот нам, господин обер-лейтенант, не везет. Кстати, неприятная для вас новость. Слышал разговор: штаб корпуса, вероятно, ночью уезжает из Кенигсберга, и в связи с этим вряд ли удастся вам повидать генерала Вартмана.
Эта новость так поразила обер-лейтенанта, что он долго не мог слова вымолвить, растерялся, несмотря на обычную свою выдержку и, судя по наградам, смелость. Будто он появился в Кенигсберге не квартирьером от своего батальона и полка, не по службе, а ради личного письма своего командира с какой-то просьбой к генералуличной или касающейся полка, но теперь это письмо теряло свое значение, поскольку весь корпусной штаб передислоцируется. «Карьерист, должно быть, этот обер-лейтенант,подумал Хён,несомненно карьерист и подхалим: услужливость превыше службы».
Куда переезжает штаб корпуса?спросил Майсель, тяжело приподняв длинную голову.
На запад, в оперативную группу «Земланд» или совсем из Восточной Пруссии, точно не знаю. Да бросьте вы расстраиваться из-за этого письма!
Какое там к черту письмо!вспылил вдруг обер-лентенант.Я с болью думаю о Кенигсберге. Что же выходит? Мы ослабляем оборону города.
По-моему, ничуть,сказал гауптман.Зачем здесь два крупных штаба? Все войска будут подчинены непосредственно коменданту крепости генералу от инфантерии Дату. Одно командованиебольше порядка.
Пожалуй, это верно. И мне меньше забот.
И не будем терзать мозги, не нашего ума делопочему да как? Сегодня совещание офицеров Кенигсбергского гарнизона. Приглашают всех офицеров, от командира батальона и выше. Там объяснят.
Значит, мне надо быть,оживился обер-лейтенант.Я исполняю обязанности командира батальона вместо заболевшего майора Веннера и представляю здесь боевой офицерский состав своего полка. Но как с пропуском?
Это трудно. Вас не может быть в списке.
Есть знакомый майор,напомнил Майсель Хёну.Знаете что, господин гауптман, мне думается и не без основания: в предстоящем сражении нам стоять плечом к плечу, наши батальоны будут рядом. Фронтовая дружбавеликое дело, ее надо закрепить. Унтер-офицер!подозвал Майсель Штейнера с термосом, и гауптман радостно крякнул.
Все школы и многие другие здания были превращены в лазареты, оттуда выходили калеки, их не обещали эвакуироватьармия рассчиталась с ними, для гитлеровских властей они были обузой. Сколько их бродило по улицам Кенигсберга в поисках знакомых или просто угла, где бы можно приютиться. Бухольцем никто не заинтересовался: безрукий даже в фольксштурм не годен.
Поглядывая на номера домов, Томас отыскал нужный, поднялся на второй этаж. После звонка дверь открылась. Мужчина в домашнем халате отступил в изумлении на шаг и остановился. Гость вошел, захлопнув дверь.