В убежище, прошу, в убежище
А я тут недалеко дежурю, и Аля понеслась мимо него.
Так и бежала в качестве дежурной, которой недалеко. Верили. Может, потому, что она действительно старалась попасть на дежурство?
Улица Горького совершенно пуста. Люди в убежищах, транспорт свернул в боковые улицы. Такая широченная, вся на виду, а смотреть нечего, мешки с песком, мешки, мешки целыми горами, а кое-где покрашенная в зеленое фанера, значит, выбиты стекла при налете.
А бывало, тут тьма народа. Вечерами светлей улицы Горького места в Москве не было. Особенно зимой. Везде просто улицы, а эта сплошной праздник. Идут по улице Горького нарядные, веселые: мужчины в шляпах и меховых шапках, а уж женщины фетровые ботики, беличьи шубки, и потоки дивных запахов: «Белая сирень», «Красная Москва», «Сказка о рыбаке и рыбке» Таких модниц мрачная Глаша окрестила «безработными», а Маша с хохотом поясняла:
Они ж не работают, сидят у мужей на шеях!..
А у Филиппова, хотя давно не было не только Филиппова, но и дома, в котором помещалась когда-то его булочная, продавались хрустящие французские булочки, душистые крендели, немного тягучие, вкусные! Нет! Об этом не надо. Булочек, конечно, теперь нет, но хлеба им с мамой хватает: ее, Алины, восемьсот рабочих граммов да пятьсот маминых, служащих. Не голодные.
Хотела от памятника Пушкину перебежать через дорогу к Большой Бронной и по ней домой, но тут одновременно закапал дождь и дали отбой. Высыпали люди, заурчали моторы, с грохотом пошли танки. А Аля стояла и смотрела, как дождик смывал с головы Пушкина, с его крылатки, с цветов у постамента пыль. Странно, она не могла вспомнить, когда был дождь в это лето? Спешка, круговерть, усталость замотали, вместо прогнозов погоды теперь были налеты фашистов.
Почувствовав холодок прилипшего к спине платья, глянула еще раз на заблестевший памятник. Пушкин вроде бы и не такой уж печальный Бежала по Тверскому, жадно вбирая свежий запах омытой дождем листвы и отсыревших дорожек.
Во дворе кучкой стояли женщины, как шли из убежища, так и остановились под кленами. Увидев Алю, мама просияла и тут же возмутилась:
Утром бомбить приноравливаются, мало им ночи! Подумав, заключила: Это они после налета наших на Берлин мстят.
Не понравилось? и кругленькая Зина сердито нахмурилась: Мало им всыпали!
Да, но и там дети сказала мама тихо.
А у нас чурки? Два месяца вздохнуть не дают! кипятилась Зина.
Два месяца как вечность. Вера Петровна покачивала завернутого в плед Пашутку. Мужчина в убежище сказал, Гомель сдали и под Ленинградом тяжело Анастасия Павловна, Муза-то на фронт ушла.
Снайпером? вскинула глаза на Веру Петровну Аля.
Ага, глазами стрелять по военным, усмехнулась Зина.
Нет, будет пока машинисткой в финчасти. На Пашутку и не глянула, сказала: чтоб не скучать. Может быть, и так И Вера Петровна крепче прижала к себе малыша.
Молодая, мужа нового надо ей, стояла на своем Зина.
Несправедливо. Но и мама молчит. К ним подбежала Нюрка:
Заспалась в убежище, никто в бок не толкнул. Радость у меня, женщины! Федор мой в лагерях и работает по своей линии.
И каково твоему повару в безопасном месте? прищурилась Вера Петровна в тяжелом раздражении.
Пишет: жить можно, не замечая неприязни окружающих, радовалась Нюрка. Пять лет ему определили, а война замирится, амнистия все простит.
Не надо бы такими новостями хвастать, подтолкнула Нюрку Анастасия Павловна, показывая глазами на Веру Петровну.
Не тебе, Пална, тыкать мне в глаза стыдом, твоя семья живет без опаски.
У меня, Нюра, видит око, да зуб неймет. Некому на фронт, правда, от того и мучаюсь.
Чудная ты, Пална Другая радовалась бы, что сынов нет, некого оплакивать, все громче гомонила Нюрка.
Слушай, Нюр, а чего это ты так кричишь? вдруг спросила Анастасия Павловна.
Под волну попала прошлой ночью. Громкое гудит, ничего не разбираю, а тихое слово, или ложка звякнет, слышу. Я тоже от войны пострадавшая! Да это ничего, только бы Гитлера придавили, а уши и сдобность свою я возверну. А вона, смотрите, на крыше зенитчики угнездились! ткнула она рукой в сторону школы.
Все подняли головы. На крыше топорщились стволы пушек, возле них суетились люди в военной форме, но вместо привычных мужских голосов девичий смех!
Мужиков им мало девчонок на крышу перекрестилась Зина: Помоги им, боженька
Они с перепугу не туда пальнут, а нам крышка, прокричала Нюрка и махнула рукой: Оставайтесь со своими защитницами, а мне пора на шоколадную работу, и пошла, тяжело и бесшумно.
Стараясь понять, в чем секрет Нюркиной походки, Аля внимательно следила, как она ставила массивную ногу вроде подошва у нее мягкая, нога перекатывается с пятки на носок. Наверное, так легче, не всей ступней сразу на землю. Это у нее от прошлой работы, проводница почти все время на ногах, пол под ногой в вагоне неверный, вот и приспособилась.
Женщина в любом деле самый надежный работник, сказала Вера Петровна.
Мне бы Славика уберечь, затвердила о своем Зина. Отец-мать на Севере, золото ищут, оно в сейчасную пору для оружия нужно, чем покупать за границей. А Славик такой смелый, того и гляди на фронт вдарится. На завод без спросу пошел
Зато карточка рабочая, напомнила Аля.
Это дело второе, отец-мать посылки шлют, я себе лишнего не позволяю, ребенок накормлен. Говорила, уедем в какую-нито Туркмению: спокой, живи себе, так и не слушает, хоть вяжи, да не осилю. Почти с тебя, Аленька, вымахал, красавчик мой таким бравым мужчиной будет, всех завлечет. И Зина улыбнулась, круглое лицо засияло, и так это было непривычно, что все тоже заулыбались.
Ваше счастье, что ему только пятнадцать, пока дорастет до восемнадцати, война будет только в воспоминаниях, грустно сказала Вера Петровна.
Благодарно кивнув, Зина побежала к себе, в третий номер.
Молоко носит ваша молочница? спросила Анастасия Павловна, заглядывая под приподнятый угол пледа на малыша. У меня овсянка есть, пришлю с Алей, маленькому это хорошее подспорье.
Спасибо. Знаете, Анастасия Павловна, Муза уехала, и мне спокойнее стало, Пашутка теперь только мой
Она не договорила, из ворот спешила Нюрка с бидончиком керосина:
Бегите, керосин привезли. И поставив бидончик, махнула рукой на зенитчиц: Им что? Вот летчикам жуть. Вдарила вражья пушка, и нет человека, в распыл! Моряк, тот выплыть может, или выловят. Да-а а страшней всего танкисту. Заест, к примеру, люк, ни входу, ни выходу, а танк раскаленный, каюк. Пехоте сподручнее, землица спасает, где ложбинка, где бугор. А уж самый фарт артиллеристам, попукивай на расстоянии, так что, Алюшка, женишок твой вернется, свадьбу гульнем, будь здоров! Чего за керосином не бежите?
Есть у нас отозвалась мама, недоуменно глядя на Нюрку.
Самое страшное попасть к фашистам, тяжко вздохнула Вера Петровна. Я хронику не могу смотреть, да теперь и некогда. Такой ужас вешают, расстреливают
Видала и я разруха, побитые А они бы не пускали к себе тех фашистов! взорвалась приутихшая было Нюрка.
Ах, так? Что ж твой Федор спрятался? Ему жить, а другие воюй, погибай? И, вздернув запылавшее лицо, Вера Петровна, круто повернувшись, ушла.
Керосину ей хотела предложить, а она вон какая взрывная стала. Или от Музкиного бегства?
У нее сын погиб сказала мама, строго посмотрев на Нюрку. А ты завела про смерти
Пална, да я ж пошутковала!
Шути о себе, не растравляй рану матери.
У Нюрки над губой выступили бисеринки пота, испугалась.
Так мы как? Что на уме, то и на языке. И Нюрка хлопнула по своим ушам, отводя разговор: Уши-то вроде прослышались!
Аля с мамой еще постояли. Смотрели на зенитную установку Сделает ли она Малую Бронную безопаснее или наоборот? Засекут фашисты со своих бомбардировщиков огневую точку и станут долбать Как оставлять маму одну по ночам? И тут же одернула себя: поддалась Нюркиным словам?
Пошли, мамочка, Аля обняла маму за талию, повела домой.
Из-под двери их комнаты белым краешком выглядывало письмо. Видно, почтальон позаботился, чтобы не пропало, второй номер всегда жил нараспашку: заходи, кто хочет.
Мама тихонько вышла. Сев к окну, Аля заметила, что рука дрожит, а с нею и треугольничек письма. Да, да, от Игоря. Развернула. Листок потертый, даже измятый, в клеточку, тетрадный. Где Игорь раздобыл его? Тетрадные листы там, где есть ученики, дети. Есть или были.
Обычное приветствие и: «По пути любовался природой круглые сутки, спать приходилось по два-три часа». И все. Слова прощания, привет маме, угловато-размашистая подпись. Посмотрела на дату. Две недели назад. По пути ехал. Куда, на фронт? Любовался природой, а спал по два часа. Ничего себе любование. Он торопился, буквы наскакивали друг на друга. Может, прислушивался к вою снарядов и командам? Или к стонам раненых? Как там у него все это? Военная жизнь Неизвестно. А вдруг, отдав письмо наскоро, он тут же упал от пули, раненный? Обстрел или, того хуже, снайпер. Эти снайперы беспощадны, трудноуловимы и стреляют для того, чтобы убить, и только убить. Но почему его обязательно должны ранить? Да, чем тут дрожать от письма до письма, лучше быть там, рядом с ним. На равных.
На вот овсянки, отнеси Пашутке, сказала мама, протягивая пакет, а лицо встревоженное, боится даже спросить, что в письме.
Тебе привет, все у Игоря в порядке, сказала Аля, и от этих слов самой стало легче.
Положив письмо в тумбочку к остальным, Аля побежала к Вере Петровне.
Все здесь как при Пашке: ковры, добротная мебель и тонкая вышивка на шторах и скатерти. Но все иначе. Исчез идеальный порядок. На диване набросаны простынки и распашонки, стол заставлен бутылочками, чашками, мисками, тут же куча сосок в тарелке. И уйма игрушек. Медведь, колясочка на палке, кубики, даже конструктор. Все не по возрасту, все из Пашкиного детства.
Как ты вовремя, Аля! Помоги И Вера Петровна подала завернутого в одеяльце Пашутку. Неси его в кухню.
Он оказался легоньким, теплым, смешно копошился в одеяльце и морщил носик, собираясь зареветь
И кухня все та же Столы, буфетик, медный таз висит на стене, ярко начищенный для нового сезона варки варенья.
От жестяного овального таза с ручками шел пар. Пашутка, окунутый в воду до ушек, смолк. Глазенки широко открылись, он загукал.
Любит воду, в отца, моряком будет, улыбнулась внуку Вера Петровна, а глаза печальные. Возьми от печки простынку, сейчас помою и вынимать
Она ловко потерла малыша куском ваты, подняла на одну руку, облила из кувшина водой. По круглой спинке и реденьким волоскам на голове текли прозрачные струи, ручки ловили воздух, ножки дрыгались какой же он беспомощный Но молчит, нравится.
Вот мы какие чистенькие и славные, приговаривала баба Вера, и глаза ее стали ласковыми, умиротворенными.
Крепко запеленав, Вера Петровна опять отдала мальчонку Але, сунула бутылочку с соской:
Корми.
Присев тут же на стуле, Аля смотрела, как чмокает Пашутка, сосет молоко, как замачивает пеленки его бабушка, и не могла постичь, почему уехала Муза?
Наелся? Вера Петровна обтерла рукавом залоснившееся лицо, придерживая поясницу, разогнулась у таза. Теперь спать, спой ему колыбельную, Алюша. А я вытру таз, вот так, матрасик, простынку в него, подушечку, пошли и понесла импровизированную постель для Пашутки в комнату, поставила на диван.
Уложив Пашутку, Аля только подумала, какую колыбельную ему спеть, глянула, а малыш уже спит. Важный такой, ротик приоткрыт, ну вылитый Пашка! Она тихо вышла.
А мы с Верой Петровной Пашутку купали, он и моется, и спит в том же корытце.
В корытце? Глянем в чулан, там должна быть твоя кроватка.
Пошли, отыскали. Мыли кроватку, и мама улыбалась, вспоминая:
Купили мы с твоим отцом эту кроватку на рынке, тогда в магазинах ничего подобного не было. Новенькая, кремового цвета, с люлькой, видишь, у спинок выгнуты петельки? На них вешалась люлька. Поспала в ней ты до семи месяцев и переселилась в кроватку. В ней и Олежка, и Толяша выросли, только перекрашивали, а зря, кремовый цвет самый приятный. Они вытерли кроватку насухо, мама попробовала ее на крепость, покачала, вздохнула:
Пашутке бы сейчас как раз люльку, да Барин сломал, сделал сыночку качели, не спросясь. Олежке уже три года было, а Толяшка маялся на одной кровати с матерью, она, Глаша, курила, разве это хорошо, ребенку табаком дышать? Я и отобрала у Барина кроватку, он побольше зарабатывал, чем близняшки, мог и новую купить.
Притащили кроватку Вере Петровне, та растрогалась:
Помню тебя, Алюша, в этой кроватке Теперь он всем обеспечен, а главное любовью, и Вера Петровна заплакала.
15
Повязывая перед зеркалом черный кружевной шарф, мама кивнула на окно:
Засентябрило. Пока я собираюсь, ты почитай газету, там американский прокурор Кеннеди сделал прессе заявление.
Читать Але неохота, а маме, кроме нее, некому сообщать политические новости: Нюрка в дневную смену, Маша вообще появлялась теперь раз в неделю, вся в делах
Представь, раскрыли германскую шпионскую организацию в Америке. Тридцать три немца арестованы. Они через Испанию и Португалию передавали своим, где у американцев военные аэродромы, какие идут передвижения войск. Так зашевелились американцы. Когда куснет, каждый недоволен.
Аля все же раскрыла газету, но перечитывать рассказанное мамой, конечно, не стала. А это что? «Ленинградцы, дети мои» Стихи. Теплота, боль, надежда, поддержка удивительный старик.
Мама, а правда, Джамбул неграмотный?
Правда. Он самородок, истинный поэт.
А ты когда-нибудь сочиняла стихи?
Стихи Придумала! Твоя мама бесталанная. Собирайся, поедешь со мной. Поспишь, когда вернемся.
Всегда укладывала после ночной смены, а тут поедем. Аля внимательно посмотрела на маму. Лицо грустно-проясневшее, словно по стихотворению: печаль моя светла
А куда мы? Ты такая необычная.
Заметно? Годовщина свадьбы, поедем к твоему отцу, поклонимся, сказала легко, будто не на кладбище, а в полк.
А я не помешаю? засомневалась Аля, мама редко брала ее на кладбище.
Сегодня надо, ответила мама.
Чем ближе остановка кладбища, тем пустее трамвайный вагон. А близ Ваганьковского сошли только они. У кирпичного столба ворот старушка продавала хилые астрочки. Хоть и не до цветов людям теперь, а все же они нужны. Мама купила белых астр и пошла мимо крестов, ангелов, оградок, решеток и даже сеток. Позади, среди густой еще зелени, осталась церковь.
Мама свернула влево. В этой аллее было попроще: ни громоздких крестов, ни памятников с ангелами. И место более открытое, деревья молодые еще и не так густо посажены. Хоронили тут не купцов и чиновников, а простой люд. Среди незатейливых крестов встречались пирамидки со звездочками.
Перед одной из них мама остановилась. Под звездой фотография, точно такая же в рамочке дома на этажерке. Отец.
Видишь, рядом с папой свободное место?
Да, место было ровное, поросшее темноватой к осени травой.
Умру, похорони здесь. Для того и привела, хочу рядом.
Мам, ты чего пугаешь? в своем голосе Аля услышала неуверенность.
Закон природы: родители уходят раньше детей, мама помолчала и сказала с горечью: Закон, который безжалостно нарушила война. А вон там, за могилкой с крестом, видишь пирамидку?
Пирамидка необычная, просто металлический каркас треугольником и звезда из нержавейки
Там лежит мама Игоря. Дед Коля сам этот памятничек сварил, очень ее уважал. За верность. В их семье все мужчины однолюбы, все женились только раз.
Игорь никогда не говорил о матери, ему было три года, когда она умерла от тифа.
Анастасия Павловна достала из травы серый от дождей чурбачок, поставила в ногах могилки, села, положила цветы на холмик и опустила голову, как бы оставаясь наедине с мужем. Аля отошла.
Тихо брела между могил, скользя взглядом по надписям: «Мужу», «Отцу». «Дорогой матери» и никак не могла стряхнуть с души подавленность от слов мамы: «похорони здесь» С чего это она о смерти? Все же нормально. Предчувствие? Скорее обыкновенный страх, бомбежки, отступление, бои, гибель тысяч людей. Сказать прямо стыдится, а вот так «похорони». И после этой догадки о страхе стало легче. Если уж о бомбежках, так и она, Аля, может попасть первой Но это не укладывалось в голове. Такого просто не может быть. Она и жизнь одно. Все будет хорошо.