В жизни чего только не бывает, сынок. И Яша стал разворачивать сверток.
Каравай оказался и вправду теплым. Яша нарезал его на ломтики, намазал их маслом, положил сверху по куску селедки, и все четверо стали уминать.
Кого теперь нам подсунешь, родненький? И Пана насмешливо сузила зеленые глаза.
Вон сама идет, смотри! И Яша встал.
В самом деле, к ним приближалась женская фигурка, не очень-то от этого увеличиваясь. Катилась быстро, чуть не бежала.
Зина! Славик и Аля бросились ей навстречу.
Привели за руки, смеются, кружатся.
Садись, родненькая, есть, раз воскресла, протянул Зине большую порцию Яша.
Да с удовольствием! У вас селедка Ничего, давайте селедку. А воскресают, Яша, мертвые, а я осталась жива, хотя в больницу вез меня ты.
Дорогушечка, если бы от моего присутствия умирали, меня бы сразу к Гитлеру отправили, чтобы он без промедления сдох! И стал рыться в карманах полупальто: Я же вам конфеток принес, протянул он Пане кулечек. Это подушечки, но когда-нибудь после войны Яша преподнесет каждой из вас по шикарной коробке шоколадных конфет!
Яша, а где у тебя родные? спросила Зина, раскусывая одну конфетку, остальные передавая Славику.
С ними все в порядке, отправил в Свердловск к деду с бабушкой, жена у меня оттуда.
У вас дети, Яша? удивилась Аля.
Разве я такой старый? Мальчик и девочка. Миша и Ларочка, тоже любят сладости.
То-то ты себя ублажаешь, нас в детишки поставил, конфетками балуешь, и Зина сочувственно вздохнула. Скучаешь, поди?
Это есть. Но, мои дорогие, вам хочу капельку радости дать, заслуживаете, здесь трудно, опасно, даже страшно. И условия жизни самые тяжелые, а вы молодцы, сами не понимаете, какие вы молодцы.
Ну, выкладывай новости, Зина, потребовала Пана, краснея от похвал Яши, смущенная ими, как и остальные.
Пока прохлаждалась в больнице, один дядечка больной читал газетный фельетон «Цирковой номер». Там директор и все их цирковое начальство выгребли подчистую деньги из кассы и драпанули, а их за шкирку. Еще читал в театре «Елена Прекрасная».
Вспомнив разом мужчин в туниках до колен, женщин с кудрявыми прическами, цветы, яркий свет и музыку Аля негромко пропела:
Как все мужчины глупы
А ты откуда знаешь? захохотал Яша.
От Елены Прекрасной, лукаво улыбнулась Аля.
Пана придвинулась к Яше, с нажимом спросила:
Теперь ты о главном.
Сразу потускнев, Яша все же ответил:
Наро-Фоминск, Волоколамск, и тут же подбодрил себя и остальных: Ничего, Жуков не подведет, настоящий генерал.
Волоколамск-то рядышком, сказала Зина, и все притихли.
Яша заторопился, а они остались в поле, стояли растерянные, прислушиваясь к все еще висящей над головами непривычной тишине.
Давайте паек отрабатывать, спрыгнула Пана в траншею.
Работали споро, разгорячились, и как-то отошла незваная печаль.
Ой, ребята, я ж там, в больнице, искупалась первым сортом! вспомнила Зина. Санитарка обмылок не пожалела, я даже косу помыла. Вот бы вам!
В больницу? невинно заморгал глазищами Славик.
Побаниться. Ничего, доберемся до Палашовских бань!
Пить после селедки хотелось очень, хоть бы кружку водички на всех, но Яша не догадался захватить воды, и они терпели. Вернулись затемно и сразу в столовку, на водопой.
Ой, вода холоднющая, озабоченно смотрела Зина на своего выкормыша. Еще заболеешь
Не заболею.
И правда, никто потом и не кашлянул, а вода-то была ледяная.
25
Когда возвращались в потемках с поля, пал туман.
Сегодня не будет налета, погода нелетная, сказала Пана уверенно. Пошли в клуб, на танцы! и засмеялась, закружила Славика.
Настроение Паны передалось Але. Она прислушалась к себе и, выйдя из столовой после ужина, подняла руки, подпрыгнула, благо никто не мог видеть в сырой от тумана темноте. И не ощутила никакой боли, даже усталость была легкой, и ее можно снять при желании хотя бы и танцами, клин клином!
Я за клуб! весело сказала она. Славик, потопаем?
Не спать охота. Да там и без меня для вас кавалеров целый полк, раз погода нелетная. Вон Зину берите развлекаться.
Насмехаешься над старой? А вот возьму и пойду.
Но Зина только грозилась, куда уж ей оторваться от Славика Пана с Алей вытряхнули из своих лыжных костюмов землю, умылись, причесались и налегке, без жакетов отправились в клуб. Идти было не очень далеко, Пана знала дорогу. Вошли и удивились: сплошные военные. Девчата только из столовой, судомойки, их всего три. Зал невысокий, освещен же прилично. В углу на столе поставлен стул, а на нем баянист.
Чего это они его как на сцену посадили? спросила Аля.
Чтоб слышно было. Внизу шарканье ног музыку заглушает, ответила Пана, оглядывая многочисленных кавалеров заблестевшими глазами.
С выпущенным на лоб локоном, как у киноактрисы Любови Орловой, перетянутая по тонкой талии поясом куртки, высокая, стройная, тронь заиграет, Пана танцевала легко, непринужденно болтая с кавалерами.
Аля тоже кружилась в вальсе, ловко вышагивала фигуры фокстрота и была где-то далеко-далеко от войны
Только танца через три она заметила, что Пана танцует с единственным среди летчиков танкистом. Это неспроста, уж не из-за него ли Пана сюда и явилась?
К Але подошел невысокий смуглый летчик, волосы и глаза чернющие. В медленном танго, с каждым шагом все теснее прижимал ее, пока не обнял цепко, так, что она не могла отступить.
Пустите меня, пожалуйста
Подумаешь, недотрога! Зачем тогда пришла? и не отпускал.
Она выдернула руку, стала отрывать его руки от себя. Покраснела, понимая, что все это похоже на драку.
Разрешите окружить заботой и вниманием, прогудел рядом приятный баритон, и две сильные руки легко отстранили от Али назойливого кавалера.
Глянув в резко очерченное, словно вырубленное, лицо с глубоко сидящими глазами, Аля шепнула своему спасителю:
Спасибо, и кинулась к Пане. Я ухожу!
Иди, я еще немного повеселюсь, сказала Пана, мельком глянув на подругу, и опять повернулась к своему танкисту. И он не сводит глаз с Паны.
У дверей ее заступник улыбнулся и стал похож на мальчишку, так хороша его белозубая улыбка:
Я провожу? и просительно глянул в ее глаза, все улыбаясь.
Нет-нет, я сама
Проводить долг чести, и, хромая, летчик поспешил за нею.
Ранен. Смешной какой-то со своим долгом чести. Может, ему утром в полет. Не обидеть бы. Пусть проводит, здесь недалеко.
Но вам же трудно?
Это я поблажку ноге даю, а перед вылетом бегом к самолету, без всяких байроновских прихрамываний.
Она представила, как он бежит к самолету, пересиливая боль, чтобы не заметили командиры, и посмотрела на него с уважением. Он, все улыбаясь, сказал:
Истребители не выносят жалости.
А разве я
Они прошли через полутемный коридорчик на улицу. А там вовсе темень, и тумана как не бывало! В небе четвертушка луны, а в лицо ветер. Побежать бы во весь дух к темнеющему вдали прямоугольнику казармы, но провожатый Али не сможет, нога не позволит, придется плестись рядом. Там, в зале, она разглядела, что в петлицах ее агрессивного кавалера три кубика, и у этого летчика тоже три, значит, равны по званию, старшие лейтенанты, почему же тот беспрекословно уступил, ни слова не возразил, когда его отстранили сильные руки Алиного заступника? Она решилась спросить.
Летчик безмятежно улыбался.
С «ястребками» бомбовозы никогда не спорят.
Почему?
Вероятность гибели различна.
Конечно, гибнут и бомбардировщики, и они, бывает, вступают в бои, но у истребителя всегда только бой. Аля тут же пожалела о своем вопросе.
И вот она, эта вестница опасности тревога. Тонкий из-за отдаленности, но такой знакомый, пронзительный вой прорезал ночной воздух.
Мимо них уже бежали летчики, во весь дух, гурьбой. Все те, что только что танцевали, и ее обидчик тоже А спутник шел себе, тихонько прихрамывая, даже папиросы вынул из кармана галифе.
Гробанул я свой «ястребок», жду новую машину. И, помолчав, добавил: С машинами туго, а бои беспрерывно.
За прямоугольным силуэтом казармы полыхало зарево.
Пожар? Но что может гореть за казармой? остановилась Аля.
Заградительный огонь, сказал летчик. А вот и «хейнкели».
Бомбардировщики?
«Хейнкели» тяжелые бомбардировщики, бросают чушки до двухсот пятидесяти килограммов, скорость триста двадцать триста пятьдесят километров в час. Эх, мне бы «ястребок»!
«Ястребки» Кто в Москве не знал их стремительности, бесстрашия, молниеносных атак и часто мгновенной гибели? Эту машину и летчика все принимали за единое целое, и машину и летчиков называли ласково «ястребки». Они были любимы, за них замирали сердца и при победах ликовали.
А вы на парашюте спаслись?
С этим у нас сложно, как-то не успеваем. Посадил машину, но на честном слове, подбили нас, ему крылышки, мне ногу.
Характерный прерывистый гул немецких самолетов, едва слышный сквозь артиллерийскую канонаду, приближался. До казармы оставалось метров пятьсот, когда с ее крыши взорвалась частыми выстрелами зенитная установка. Летчик крикнул:
Правее, под грибок, вот так. Они юркнули под навесик, который держал невысокий столб.
Тут раньше часовой дежурил, охраняя казарму, а точнее, выход из казармы, чтоб солдатики не бегали в самоволку. А теперь в казарме поселились милые девушки, да?
По грибку щелкали осколки зенитных снарядов, они тонко пели, проносясь к земле, шлепаясь об нее с глухим стуком. «Хейнкели» прорвались к Москве, и Аля напряженно вслушивалась, ожидая взрыва. Если у немцев такие бомбы, как сказал летчик, то слышно будет и здесь. И тут же грохот потряс воздух. Бомбу сбросили.
Мама прошептала Аля, но летчик услышал.
Где она у вас?
На Малой Бронной.
Эту сбросили недалеко, в районе Химок, в Москву не пустила артиллерия, оглянитесь. Аля повернулась, куда он показывал, там к небу вскидывались языки пламени, ритмичные, сразу по нескольку и совершенно неслышно. Оборонное Садовое кольцо действует. Ну, вот и наши поднялись!
Между двумя заревами, со стороны Волоколамска и Москвы, появились небольшие предметы, похожие на тени птиц, юркие, быстрые. Да, это «ястребки». Но со стороны Волоколамска опять послышался прерывистый гул вражеских самолетов.
Пять десять, двенадцать, считал летчик своих «ястребков». Ага, смотрите, погнали, погнали! Не бойтесь, здесь они кидать в пустую землю не будут, у них это строго, только в заданный квадрат, потом явятся с рамой проверять, и тому лопуху трепка будет, а то и похуже.
Откуда вы это знаете? усомнилась Аля.
От пленных летчиков, мы с ними разговаривали.
На немецком?
Малость шпрехаем и по дойче, в школе учились, правда, не на Малой Бронной, а в Сокольниках
Ей понравилось его самообладание, его знание военных премудростей, в которых она ничего, или почти ничего, не смыслила. Вот и своим шпреханьем по дойче он надоумил, что им со Славиком надо бы идти сразу на курсы радистов и немецкого языка, перехватывать их передачи, это же здорово!
А если бомба вроется в землю и не взорвется? Так и будет крутиться с земным шаром?
Найдут, выроют, обезопасят. После войны все прочешут, разминируют, наведут порядочек, будь здоров!
После войны пробормотала Аля, когда же это будет!
Ура! Наши, наши! Отгоняют с грузом фрицев! Наши! И летчик вдруг сгреб Алю, приподнял и поцеловал, попав губами куда-то в глаз, обдав запахом папирос и яблок.
Она рванулась, выскочила из-под грибка, но летчик, успев схватить ее за руку, резко втянул обратно.
Очумела? Убьет, налет еще не отбит, зенитки шпарят вовсю. Она пыталась высвободиться от него. Ну, это ж я от радости
Вот завоюем победу, тогда все будут целоваться от радости.
Он вздохнул, все не отпуская ее, и произнес:
Я вышел в ночь, узнать, понять
Далекий шорох, близкий ропот.
Она молчала, пытаясь освободить руку.
Да не трону, не трону. Фашисты сильно боятся наших «ястребков»
В неуверенном, зыбком полете
Ты над бездной взвился и повис.
Что-то древнее есть в повороте
Мертвых крыльев, подогнутых вниз.
Это Блок?
Да. Слушай, мимоза, я, может, завтра погибну, а ты
Вы что, меня любите? спросила Аля, поражаясь своей дерзости.
Ну-у нравишься.
Она почувствовала, как он тихонько притягивает ее к себе, поняв по-своему ее вопрос. Отстранившись, сказала:
Вот именно. Никакой любви. Даже имени не знаете, а
Любви Можно и без любви разок обойтись, война все спишет.
Зачем же вы за меня вступились там, в клубе? Чтобы самому так же?
Ладно, сдаюсь, и отпустил ее руку.
Зенитки все еще стреляли. Постояв, Аля спросила:
Слушайте, у вас в части нет укладчицы парашютов Сони Фроловой?
А какая она?
Светленькая, кареглазая, с надеждой ждала Аля.
У нас все брюнетки, и в голосе улыбка.
Шутит. Конечно, парашютная служба его не касается, но Аля расстроилась, так бы хорошо повидать Соню! И съязвила:
Вас в расположение девушек, видно, не пускают, агрессивны.
Нас везде пускают, только ходить разучились, все летаем. Сегодня вот туман дал разрешение на танцы, а потом раз, и отменил. Ну, все затихло. Лети, пташка!
Она побежала, обернулась, крикнула:
Счастливо!
Он не ответил, стоял под грибком, как часовой, молча и неподвижно.
26
Вместе с ними уезжало человек двадцать. Люди менялись, убывали и прибывали партиями, но Аля не замечала этого, а вернее, просто не видела. Пана точно выполняла заданное, да еще и прибавляя к этой точности свою чистую совесть, и работали все они четверо не для отбытия времени, а для пользы, желая свой труд вложить в общее трудное и такое наиважнейшее сейчас дело обороны Москвы. Но и их срок истек, пора было уезжать.
Сложив в сумку от противогаза сегодняшний сухой паек, им его выдали «в награду за отличную работу», пяток яиц, сахар, масло, хлеб, а в сумке были еще и сухари, конфеты, колбаса, что прикапливала для мамы, Аля, уже одетая, стояла в казарме. Днем она ее видела, пожалуй, впервые. Светомаскировочные шторы подняты, из окна бьет осеннее светло-желтое солнце. Стены и потолок казармы побелены известкой, пол черный, затоптан совершенно, его не мыли, только подметали. Койки выставили свои голые металлические полосы, без матрацев они кажутся скелетами каких-то странных безголовых животных И они здесь спали много ночей подряд, рядом с тридцатью шестью другими людьми, о которых, в сущности, ничего не знали, и сейчас чуть ли не впервые видели.
Собираемся? подошел к ним Яша, какой-то притихший, усталый.
Вот Яша знал всех в лицо, и как его хватало на заботу, хлопоты, да еще и на ласку? А то, что он был одинаков со всеми, Аля была убеждена, просто такой он человек добрый.
Ему ответила Зина, свертывая одеяла:
Что ж, срок кончился, свое отработали.
Пана сидела тут же, завязывая тесемки на макушке шапки, чтобы пофорсистее явиться в Москву.
Девочки, Яша просяще улыбнулся. Может, останетесь на пару деньков? Всего на пару. Новенькие не полностью явились, а работы не ждут, точнее, фрицы ждать не соглашаются, им позарез надо помереть именно где-то здесь, поблизости Так что? и переводил свой зрячий глаз с одного лица на другое, готовый на согласие и отказ.
Вмешалась молодая грузная женщина, завязывающая платок на голове:
Мы наработались, вымыться уже пора, тело заскорузлое.
Не для себя прошу, для всех, для Москвы! Женщины, девушки!
Ничего, справляйтесь с другими, их много в Москве. И женщина, подхватив сумку, спросила: Машиной отвезете?
Сама дотопаешь! крикнула ей Пана. Не тело, душа у тебя заскорузлая! Мотай! Мойся! Тебя защитят. А я остаюсь.
Хулиганка, бандитка! шипела женщина, уходя.
Паночка, зря ты она же работала, и неплохо, это тебе говорю я, заверил Яша.
Мы тоже остаемся, переглянулись Славик с Алей.
Мне куда ж от дитенка? И Зина стала раскатывать одеяло.
Ну, спасибо, дорогушечки, повеселел Яша. Побросал бы с вами землицы, да кто ж накормит моих бесценных? Еду за продуктами.
Мама