Победим вздохнула Нюрка.
Дошли быстро, снег под ногами только поскрипывал. Маленький зал кинохроники на Тверском бульваре полон.
Вот так, удовлетворенно сказала мама. Когда жизни касается, все сами идут.
Оживление, говор по рядам были до самого начала. Но вот погас свет, и наступила тишина.
На экране знакомое-презнакомое: Красная площадь, Кремлевская стена, Мавзолей Ленина. И снег.
Точно, седьмого снег падал, радостно подтвердила Маша, и на нее зашикали.
Вот они, солдаты Ничего в них парадного. Идут строем, с оружием и вещмешками, шинели и шапки в снегу, и под ногами снег. Сосредоточенные, в полной готовности, они идут по Красной площади, а дальше бой. В зале сидели, не сводя глаз с экрана. Знали, что эти солдаты уже были не в одном бою, многие теперь в госпиталях, а иных и вовсе нет Но на экране глаза солдат обращены к трибуне Мавзолея, на которой стоит Сталин.
Как отец на сынов глядит, сказал кто-то громким шепотом, и на него не зашикали, соглашаясь.
Никто из сидящих здесь не видел Сталина в жизни. Негромкий, с акцентом голос в эфире звучал тоже крайне редко, только по наиважнейшим поводам, поэтому сказанное особо ценилось.
Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и колхозники, работники интеллигентного труда, братья и сестры
В зале заплакали. Лицо Сталина, немолодое, пасмурное, люди рассматривали жадно, со смешанным чувством страха и преданности. Ждали.
От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую и поздравляю с двадцать четвертой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
Зал взорвался аплодисментами, сейчас же погасшими: как бы не пропустить важных слов.
Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы.
Очутился Не верил бы немцам, тогда не очучался бы, бормотала Нюрка зло.
Он как на духу, всю правду, возразила Маша шепотом. В надежде, поймут, мол
Правда!.. Кто ее знает, где она, бурчала Нюрка.
На них опять зашикали, нетерпеливо ловя слова с экрана.
Враг рассчитывает, что после первого удара наша армия будет рассеяна, наша страна поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался.
И опять захлопали. Зал оживился. Люди словно сбрасывали тяжесть с души или хотя бы часть ее Сталин давал самое важное, нужное сейчас.
Не так страшен черт, как его малюют! эти его слова покрыл смех, и уже кивали, соглашаясь с тем, что: На нас смотрит весь мир
Да уж, это так. Лихо прошлись немцы по Европе, а тут завязли, как ни крути, топчутся.
Смерть немецким оккупантам!
И эти слова остались главным лозунгом, ведущим к победе, до конца войны для всей страны, начиная от фронта и до самой малой избушки в глухой окраине.
Смерть Только смерть захватчиков была освобождением.
Явились со смертью, за своей смертью, злорадно усмехнулась Маша.
Чшш
Под знаменем Ленина вперед к победе!
Красная площадь дрогнула, пошли курсанты артиллерийского училища, войска НКВД, пехота, ополченцы. Шли от Мавзолея, мимо храма Василия Блаженного, спускаясь к реке. Их сменила кавалерия, держа конный строй, и тоже спустилась за пешим войском к воде.
В нарастающем грохоте пронеслись тачанки, потом мехпехота, зенитчики на машинах, артиллерия танкетки, танки И все направлялось только к фронту, только к неминуемым боям.
Экран погас, вспыхнул неяркий свет ламп над выходом. Люди расходились медленно.
Мама взяла под руки Алю и Натку, к ним прилепились Маша с Нюркой. Шли дружно, в ногу. Маша пошутила:
Шагаем, как на параде!
Ох, и важен этот парад! сказала мама. Уже на следующий день Рузвельт заявил о предоставлении займа, отвалил миллиард беспроцентно.
Дали бы они нам кабы не показать им свою силу, авторитетно заявила Натка. Это мы живем верой, а им докажи!
Ох, Натка, подковали тебя политработники, хоть бы на одного глянуть, небось молодые, красивые, посмеивалась Нюрка.
Теперь живем, обнадежил Иосиф Виссарионыч, твердила Маша. А трудности Что мы их не видели, чтоб забояться?
Сколько можно хлебать этих трудностев?
Ты, Нюра, хочешь, чтобы тебя немцы проветрили на суку? неожиданно зло спросила Натка. Знаешь, сколько таких висит в прифронтовой зоне? Как отбитый у немцев пункт, так висят
Господь с тобой, Натушка, вот этого не надо, замахала Нюрка рукой в теплой варежке.
Тогда помалкивай.
Молчу, молчу!
Выдюжим! И Маша вдруг тонко вывела: А мы тоже не сидели, того дожидалися!
Шли, заполнив почти всю главную аллею бульвара. Бодро да дружно, как давно уже ничего не делали вот так, сообща.
Так и дошли шеренгой по Малой Бронной до своего двора.
У ворот их поджидали Мачаня с Люськой. Видно, давно стояли.
Натка! вскинулась Мачаня. Наконец-то хоть ты явилась. От отца только деньги, Егорушка вообще не пишет. Да и что теперь на деньги купишь? Молоко тридцатка кружка, хлеб тридцатка буханочка Ты нам хоть чего-нибудь привезла? спрашивала она, входя следом за всеми во второй номер.
Натка раскрыла оставленный перед уходом в кино вещмешок. Достала шоколадные кубики. Угостила маму и Алю, повернулась, но Маши и Нюрки уже не было, ушли к себе. Она наклонилась к Люське:
А это все тебе, маленькая.
Спасибо. Ты тоже мама?
Как захочешь, могу и мамой тебе стать.
Взяв вещмешок, Мачаня все стрекотала:
Поехали, Анастасия Павловна, вместе? Надо ехать!
Куда же это? и зачем?
Куда угодно, только из Москвы. Немцы в Волоколамске, Клину, Наро-Фоминске понимаете?
Никуда я не поеду. Раз правительство в Москве, ее не сдадут.
Завидная уверенность. Пошли, Ната.
Та, будто не слыша, сказала:
Зину надо было взять в кино.
Нельзя ее трогать, возразила мама, и оживление сошло с ее лица вместе с морозным румянцем. Она теперь все в церкви, винит себя за Славика, зачем взяла на трудфронт.
Но ведь его родители прислали разрешение, я сама видела телеграмму!
Эх, доченька, разве телеграмма поможет?
Люська потянула Мачаню за руку:
Мамочка, кашки
Научись терпеть.
Ты сказаля погуляем и тогда
Знакомые мотивы Натка повернулась к Мачане. Чего ты ребенка мучаешь? Люся себя обеспечивает, это ты на иждивенческой карточке сидишь, а у нее детская.
Натка! В угол поставлю, на горох ха-ха-ха
Не надо! закричала Люська.
Да я шучу, и горошек давно съели, ха-ха
Натка взяла Люську на руки, унесла, исчезла и Мачаня.
Как всегда теперь, керосинку мама зажгла в комнате, все теплее. Вскипятила воды, развела шоколадные кубики, налила в чашку:
Пей, Аленька.
И ты.
И я. Ах, Натка, добрая душа.
Шоколад! Ах запах Держать бы его во рту, а он глотается!
Прощаться Натка прибежала в сумерки. Сунула банку тушенки в шкап, поцеловалась с мамой:
Аленька, проводишь?
Вышли, и конечно же, разве может хоть день Москва отдохнуть, воздушная тревога. Аля сунулась в комнату:
Ма, мы в сенях!
Ладно.
Стояли, пережидая тревогу. Мимо пронеслась Нюрка:
А вы, оголтелые, бомбу ждете? И, не слушая, дальше.
Вера Петровна пронесла Пашутку, с нею рядом тащила большой узел Зина. Вся в черном, лицо маленькое, щеки втянулись, смуглота стала темной, а глядит только под ноги, чтоб ни с кем не разговаривать.
Жаль ее проводила Зину глазами Натка. Ну а ты как?
Учусь в юридической школе, туда после девятого принимают.
Ого! Будешь, как отец, юристом, кивнула Натка. А рука?
Ничего страшного, просто не заживает, из-за этого на курсы радистов комиссию не прошла.
Интересно у тебя там?
Представь да! Но не в это бы время. Сейчас надо или быть на фронте, или работать на фронт.
Если эта школа есть, значит, тоже нужна.
Слабое утешение. У нас твои инвалиды учатся, привыкают жить с пользой заново. Судьей, нотариусом, даже адвокатом можно и без ноги или руки А опыт такой у них, что уж душой не покривят.
Вот видишь!
Они же после фронта. А девчонок нас всего пять, и то две старые.
Старые девчонки, рассмеялась Натка.
У них мужья, дети, а у нас все же карточки служащих.
Все равно учись. Будешь военным юристом. Вон у нас в вагоне самострел ехал, через портянку руку себе подкалечил. Так его все раненые ненавидели люто. Так и норовили обругать, стукнуть.
Может, и надо учиться, только не здоровым. Подлечу руку
Что-то невидимое с неимоверной силой приподняло их и шмякнуло о перегородку сеней. Дверь с треском захлопнулась. В темноте падая на пол, Аля ощутила тяжелую петлю страха, она не давала подняться, даже глаза закрылись.
Ты что, подружка? Натка толкнула дверь ногой, вскочила и стала поднимать Алю. Руку зашибла?
Не-ет Могло и убить
Это воздушная волна, где-то фугасину бросил фашист.
Сенцы спасли. Если бы на улице, расшибло бы об стену.
Они молча стояли, обнявшись, до отбоя. Ждали.
«Граждане, воздушная тревога миновала, отбой! Граждане»
Опаздываю, Натка поцеловала Алю. Напишу, когда будем возвращаться, встретишь. Учись!
Аля была не в силах двинуться с места. Ноги ослабли. Стало нестерпимо горько: неужели так будет всегда? Жить страхом? Нет, нет и нет!
30
Они теперь выходили из дому вместе. Молча шли по Малой Бронной, похожей на пустой коридор, со стенами домов, идущих почти сплошняком по обе стороны. Оживляли эти дома-стены белые знаки умножения в каждом оконном стекле. Считалось, что эти полоски бумаги амортизируют при взрывах, и стекла не вылетают. Наверное, для Малой Бронной так оно и было, стекла после бомбежек оставались целыми.
Когда выходили к Тверскому, мама шла почти вдоль трамвайной линии к своему институту, он стоял как раз посредине между Никитскими воротами и Арбатом. Аля же пересекала сиротливо-голый, безлистый бульвар и спускалась по улице Герцена к консерватории, вплотную к которой примыкал юридический институт, совершенно пустой, в нем гулко отдавалось редкое поцокивание женских каблучков, грохотали сапоги и костыли, мягко шуршали валенки.
Все это разнообразие шагов, миновав запертые три этажа, поднималось на четвертый. Именно там разместили первый, и единственный, курс юридической школы. Это «вознесение» под крышу возмущало всех: нынешним учащимся вчерашним фронтовикам были тяжелы лестничные марши, а некоторым прямо не под силу. Однажды Аля видела, как парень в кожаном реглане тащил на спине другого, держащего костыли так, чтобы не мешали им обоим.
Ходатаи были и у завуча, и у директора. Оказалось, школе выделили именно этот этаж, другие ждали иных квартирантов, но, кстати, так и не дождались.
В тот день, когда Аля впервые пришла сюда на «разведку», завуч сказала:
Не пожалеешь, наша школа теперь равносильна институту.
А что она дает?
Знания. Как и институт, выпускает судей, следователей, помощников прокуроров, адвокатов, нотариусов, юрисконсультов, смотря по склонности учащихся. Работы по окончании хоть отбавляй, сейчас по любой из наших специальностей людей не хватает.
А арбитров? Аля вспомнила отца, он же юрист-арбитр, да еще и преподавал
Арбитрами и прокурорами люди становятся после основательной практики в профильных работах.
Как это?
Арбитру нужно поработать юрисконсультом, чтобы изучить хозяйственную деятельность, прокурору знать на практике работу следователя и помощника прокурора.
Темный лес ни одной из этих специальностей Аля не представляла.
Оказалось, завуч не преувеличивала, говоря о высшем образовании.
Вот и сегодня Аля села на свое место в третьем ряду, ожидая лекции по истории государства и права. Слева Лиза, почти одногодка, черненькая, лукавая, общительная. Справа Реглан, тот самый, что тащил на себе мальчика с костылями. На Реглане поскрипывающее черной кожей пальто на меху фасона «реглан», прозвище отсюда. Серую каракулевую папаху он не снял.
Не успели поздороваться, как в аудиторию стремительно вошел худощавый, полуседой, чисто выбритый мужчина.
Доктор исторических наук, профессор, шепнула Лиза.
Быстро вышагивая перед кафедрой от дверей к окну, профессор стал читать лекцию. Но было это совсем не похоже на «чтение». Он будто рассказывал о своей семье, о близких людях, все события жизни которых пережил вместе с ними. И голос негромкий, вкрадчивый тенорок. Не хочешь, не слушай. Но все слушали
Под конец спаренной лекции Аля вдруг вскрикнула от боли. Этот медведь Реглан, заглядывая в ее записи, крепко ухватил за руку выше локтя, как раз где рана.
Профессор замолчал, потом сказал быстро и обидно:
Надо сдерживать эмоции. Продолжим?
Аля прошипела Реглану:
Еще раз тронешь, огрею.
Сахарная у тебя рука?
Раненая.
Детсадовцев на фронт вроде не берут
Профессор возмутился:
Барышня, мне уйти или вы поговорите в другом месте?
У Али запылало лицо, а Реглан выкрикнул:
Она ранена, а я нечаянно задел!
Вы все задеваете, кроме знаний, очень метко заметил профессор. А вы пересядьте, для удобства, сказал он Але. Кстати, почему я не видел вас раньше?
Она новенькая, встал староста курса, прямой как палка Осип, самый из них старший. После ранения лечилась.
Кивнув Осипу, профессор продолжал свое общение с людьми далекого прошлого, делая Алю и ребят свидетелями потрясающих событий, порождавших, как говорил сам лектор, юридические нормы. «История государства и права» До встречи с профессором Аля посчитала бы это словосочетание серьезной скучаниной. Оказывается нет!
Понравилось? спросила в перерыве Лиза.
Потрясающе.
Профессор читал лекции в Сорбонне, на французском языке, с гордостью сказала Лиза, будто сама читала эти лекции в Париже.
Парни потянулись на лестничную площадку курить. Туда же проследовали женщины, одна в серой шубке, другая с чернобуркой через плечо.
Первым накурился Реглан, вернулся в коридор, сказал девочкам:
Там наши дамочки растравляют аппетит воспоминаниями о довоенных застольях.
Что им тут делать? возмутилась Лиза. Учиться всерьез не могут
Учащимися называться почетнее, чем домохозяйками, ухмыльнулся Реглан.
К ним подошел Ваня Ли, высокий плосколицый парень, комсорг.
Алевтина, умеешь рисовать?
Немного.
Ввожу в редколлегию, стенгазету поможешь оформлять.
Она пожала плечами. Вроде бы здесь все взрослые, а будто в школе, стенгазетка. В такое-то время?
Семинар по теории государства и права проводился в маленькой комнате. Опять Аля рядом с Лизой, и Реглан присоединился. Преподавателя еще не было, и Аля невольно слышала, как сидящий за ее спиной паренек, примостив костыли, говорил:
Вскочить утром, сполоснуться под краном ледяничкой и бего-ом на работу! Зябко, а ноги весело так по асфальту: тук-тук-тук!
Але стало не по себе, неловко, стыдно: она-то не радовалась своим ногам, даже не замечала их. Хотелось посмотреть на говорившего, ободрить хоть взглядом не решилась.
Вошел милиционер в полной форме, невысокий, бледный.
Друзья мои, начнем, сказал он, доставая бумаги из портфеля и придвигая журнал группы, положенный Осипом на его стол.
Разве нет преподавателей? шепнула Аля.
А ты посмотри на его петлицы, тихо ответил Реглан. Он же майор, кандидат наук, преподает в школе милиции.
Говорил майор милиции четко, ясно, а слушать его Але было все труднее. Ныла озябшая рана, третий час в холодном помещении. Еле дотерпела. После занятий прибежала домой, а там не теплее.
Когда вернувшаяся с работы мама увидела накрытую поверх пальто одеялом Алю, расстроилась.
Как же это я оплошала? Ноги в тепле главное.
Порылась в чулане и принесла рыженькие бурки, на коже, с кожаными носочками.
Они внутри все войлочные, лет десять тому покупала, а носила с месяц, немодные! Теперь все модно, почищу, высушу возле керосинки, и носи.
А ты?
У меня боты в запасе, фетровые, на туфли это шик!
Вечером Аля вышла в кухню, налила воды в их маленький чайничек, понесла в комнату, глядь на окне письмо, в конверте. Прочитала обратный адрес дед Коля!