Читали вслух.
«Здрасьте, Анастась Пална и Аля. Я жив, работаю, чего и вам желаю. Ничего нет от Игоря, может, вам пишет? Сообщите, как и что у вас и об Игоре. Уважающий дед Коля».
Как кура лапой, смотрела Аля на корявые буквы.
Кура Станешь курой при его-то жизни. Выучил сына, женил, внучек родился. К тому времени всех братьев и сестер уже определил. Можно бы порадоваться, а тут мама Игорька умерла. Отец Игоря заново жениться наотрез отказался: жену сильно любил Пришлось деду думать. Подыскал женщину присматривать за мальчиком, понравилась, он и женился, уже в годах, серьезно жить думал, а она сбежала. Дед и запил
Это Аля хорошо помнила. После бегства тети Клавы первый номер будто загас, вымер. Если во втором номере буйствовали примуса, распространялись запахи мяса и лука, вечно стоял гам, то первый затих. Мачаня не любила готовить, а мужчины, отец и дед Игоря, брали теперь обеды в столовке.
В первую же получку вновь ставший холостяком дед Коля спрыснул незваную свободу и, собрав приятелей единственного внука, повел в магазинчик «Восточные сладости», на улицу Герцена, как раз напротив церкви, в которой, как мама рассказывала, венчался Пушкин с юной Натали.
Это был для ребятишек чудо-магазин. Огромные кисти винограда, персики и апельсины прозрачно-нежных тонов спускались со стены-витража, сгущая краски, уменьшаясь в настоящие, красиво уложенные горками. Здесь дед Коля вручил каждому по апельсину.
Дальше шли гуськом за хромающим дедом мимо конусов с разноцветными соками, обволакиваемые запахом кофе, в заветный дальний угол. Тут был куплен огромный пакет засахаренных фруктов, который мигом опустошили, сидя на лавочке Тверского бульвара.
Я не просто моряк, я и боксер, хвастался дед Коля, пока дети жевали сладости. Да вот ногу сломал всю жизнь сломал, душу мне поломали, речь его замедлилась, он кунял носом. И, заскучав, ребята похватали остатки угощения, разбежались.
Только Игорь терпеливо ждал, пока дед подремлет и сможет дохромать на Малую Бронную. Аля за это время наведывалась к ним раз пять, спрашивала шепотом:
Позвать маму?
Вот еще! Мы сами.
После этого случая, увидев, что деда начинает «поводить», Игорь попросту запирал его в маленькой комнате. Деду ничего не стоило вылезти через окно, но он смирялся перед правотой мальчика, а еще больше перед его преданностью. Знал, куда ни уковыляет, Игорь будет терпеливо рядом.
Период буйного горя прошел, дед Коля работал и занимался с Игорем. Женщин в этой семье больше не было. Правда, как-то года через два после бегства Клавы Аля услышала, как мама говорила деду Коле:
Породнимся, но не теперь, когда наши дети вырастут.
Все поняв, Аля попятилась от парадного крыльца первого номера, где разговаривал дед с мамой.
Растил дед Игоря строго, но у него было все, что нужно мальчишке, от боксерских перчаток до велосипеда. Не хватало женской ласки. Вот дед и сунулся тогда к маме.
Буквы в письме корявые, но ни одного лишнего слова, все ясно.
Мам, а почему дед Коля ничего не спрашивает про отца Игоря?
Наверное, имеет с ним связь. Или знает, на каком тот фронте.
Гляди, как написал: коротко, но все ясно.
Такой это человек.
Какой?
Дед-то? Строгий, серьезный, не болтун. Впрочем, они все такие. На, примерь бурочки.
Только Аля притопнула в мягких, еще теплых от керосинки бурках, как в комнату танком вломилась накутанная в шубу и платки Нюрка.
Беда-а, Пална, беда-а-а!
Да говори толком, сердце не надрывай мне.
За тебя, Пална, покарал меня бог! Нельзя было обижать тебя в стихийный момент! Она обхватила голову, закричала еще сильнее: Покарал за те крохи, что Алька прислала тебе с трудфронта! Взяла, взяла, не голодом взяла, жадностью. И всего-то пяток яиц, сахарку да хлебца Ты провожать вышла того одноглазого, дверь не заперла, я и шмыг. А вот и наказание!
Вот что Ну а беда какая?
Нюрка сунула маме воинский треугольник письма.
Федя-то на фро-онте-е, провыла Нюрка. В штрафном батальоне Что делать-то?
Прочитав письмо, мама сложила его и передала Нюрке:
Ну, Федор, не ожидала, мама удовлетворенно покачивала головой. Чего ж тебе убиваться, Нюра? Он сам попросился, кормить фронтовиков это не прятаться среди уголовников.
Ты бы простила меня, Пална, а то за мой грех Феде аукнется.
Хитришь? Ты же меня не словом обидела. Что взяла, положи обратно.
Так ведь извела и яички, и хлеб, только сахар остался, он против шоколада не идет.
Тогда пеняй на себя, опустила мама глаза, пряча лукавинку.
Нюрка вышла и тут же вернулась, стукнула плиткой шоколада об стол и бросила рядом пару кусков сахара:
По цене шоколад покрывает все, мною тут взятое. А сахар твой.
Сейчас же забери свое ворованное. Голос мамы понизился, как всегда в гневе.
Я ж не у людей взяла, на фабрике.
Все равно.
Дак государство богаче нас.
Мама встала, взяла нарядную, золотисто-фиолетовую шоколадку и, приоткрыв дверь, бросила в прихожую.
Нюрка громадой надвинулась на маму:
Ты што, Пална, делаешь?
Уходи мама вдруг тяжело осела в свое кресло, хватая ртом воздух.
Аля достала лекарство, побежала за водой. В прихожей Нюрка причитала, ползая в полутьме:
Изломалась плиточка в кусочки у, юродивая.
Напоив лекарством, Аля уложила маму в постель, накрыла стареньким, но теплым одеялом и, растирая ей руки, выговаривала:
На кого ты здоровье тратишь?
Не сдержалась, виновато ответила мама. А Федор-то? и улыбнулась. Ты у меня суровая стала. Взрослеешь. Оставь, руку перетрудишь, болит же она у тебя.
Почему мама ни слова не сказала о пропаже ее трудфронтовского гостинца? Наверное, чтобы не вызывать у нее, Али, подозрительности, неизвестно же было, кто украл.
Мама лежала, прикрыв глаза. Белизну лица подчеркивал истертый синий шелк старенького одеяла. На щеках медленно проступал румянец, отпустила боль мамино сердце.
31
Разыскивая сумку под картошку, Аля сунулась на нижнюю полку кухонного стола. Нащупав сумку, потянула. Выдвинулась утятница, накренилась, крышка грохнулась на пол. Вот и сумка, плотная, удобная, с твердым дном. Отложив сумку, Аля взяла утятницу за витые ручки и невольно заглянула в эмалированное нутро. Чисто и пусто в этой чугунной посудине, а бывало Утка в окружении румяных картофелин. Рисовый плов с курицей. Или попроще гречневая каша со шкварками, которую она никогда не хотела есть. А сейчас бы вот жареную картошку найти в этой лоханке. Ставя ее на место, Аля усмехнулась
Остались лишь воспоминания-а
У подвала давно закрытого магазина «Восточные сладости» очередь. Здесь когда-то хранились веселые апельсины и нежный виноград, а теперь люди ждут картошку, увы, мороженую.
В предутренней мгле едва различимы черные фигуры. Говорят все о том же: война, холодно, голодно О чем же еще, раз жизнь такая?
Зима рано пала
Да, а ведь еще ноябрь.
Потерпим. Зато фрицев выморозим, как клопов!
Кончится война, куплю десять булок и буду есть, есть, есть.
Мы что? Вот на фронте были бы сыты.
В самом деле, что ест Игорь? Натка? Горька? Им готовят, Федор вон поваром в штрафбате, это же самый фронт. Натка все же в тепле, горячее может поесть, а как бойцы в окопах, на батареях? Или спросить у ребят группы? Скажут, нашла чем озаботиться А все же узнать надо. У Реглана. Нет, лучше у Осипа, он не отделается шуткой. А в темноте спорили:
Зачем он мне без рук, без ног? Я молодая, жить хочу.
Он же за тебя там калекой станет! возразил молодому женскому голосу простуженный, старческий.
Небось сынок на фронте, а не зять. Дочке безногого не пожелаешь. Пусть к женам возвращаются целыми, для пострадавших есть специальные дома инвалидов.
Бесстыжая!
Ха! А у меня оторвет ногу? Муженек сразу к здоровой переметнется.
Руки, ноги Разговор кольнул Алю, вспомнилась больница, сожалеющие слова женщины, раненной зажигалкой, девчонку без руки замуж не возьмут. Но тут другое. Вот уж Муза не оставила бы Пашку. За деда Колю жена вышла замуж уже за хромого. Правда, потом бросила, но выходила-то без сомнения, нужен был какой есть. А она сама как бы поступила, ну хоть бы с Игорем? Нет, нет, нет! Такого с ним не должно быть. А вообще вот сколько с нею учится ребят на костылях, с палками, без руки, один с гипсом на шейных позвонках. В остальном обычные люди. Учатся всерьез почти все, строят планы, шутят живут. Их не надо подгонять и уговаривать, все понимают. Так как же с Игорем, если Правду! Да любого, только бы живой был. Это же, наверное, любовь? Или жалость? Дура несчастная, вдруг разозлилась она на себя, письма нет? А сама? Может, ему это ее письмо, как привет из мирной жизни. Ему в боях не до писем, а ей что мешает? Письмо ответ Больно самолюбива да счетлива. Сегодня же написать! И пусть смотрит цензура, надо писать, как чувствуешь, и письмо будет памятью и теплом от нее.
В подставленную сумку из кривого алюминиевого таза посыпались черные ледяные катыши: бряк-бряк друг о дружку, полсумки. Все, отоварилась. Мама уже собралась идти на работу. Глянула на картошку.
Давай быстренько ссыпем в корыто и зальем холодной водой, к нашему приходу будет годна для варки.
Так и сделали, а вернувшись в комнату, стали «завтракать».
Разлив кипяток в чашки, мама сняла с крышки чайника завернутый в холщовую влажную тряпочку хлеб. Он распарился, «потолстел», казался сытнее. Согревшаяся Аля благодарно смотрела на маму: все-то она знает, все умеет.
Мам, и откуда ты знаешь все?
От голодных двадцатых, и тиф, и осьмушка хлеба умудрили.
Когда вышли из дому, мама сказала:
Так дальше нельзя, твоя рука не заживет, может наступить омертвление тканей вокруг раны. Поеду менять вещи на продукты.
Куда?
В деревню.
Да какие у нас вещи?
Моя кружевная шаль, синий костюм, долежался до дела, твои детские платья, обувь.
Хорошо, но без меня ты не поедешь. Только вместе. Мама не ответила.
На лекции Аля отсела подальше, решив написать Игорю, но в аудиторию вошел новый преподаватель. Осанистый, в распахнутом пальто на рыжем меху. Шапку он положил на кафедру, лысоватая голова крупная, лобастая и глаза большущие, светлые, веселые. Он приказал, властно и в то же время весело:
Пересядьте в первые ряды!
Когда все сгрудились, мужчина сел напротив, ниже кафедры, и, как показалось Але, начал их пугать:
Дорогие коллеги! В музее криминалистики, куда я надеюсь вас повести, вы увидите все орудия пыток, от иголки до электроприборов, от кнута и палки до специальных зажимов Все виды узлов на веревках, снятых с удавленников, ибо не каждый умерший от задушения петлей сделал это сам
Мороз по коже, и уже не только от холода жуть какая-то. Не до письма, слушала не шевелясь, как и остальные. Криминалист встретился с ее глазами, и в его лице появилось озорство. Напугал и доволен.
Лучше я напугаю вас во время учебы, чем вы впадете в столбняк на работе при виде человека, погибшего от насильственной смерти.
Тяжело в учении, улыбнулся староста Осип.
А криминалист сыпал ужасами, но почему-то было уже не так страшно. Знали, зачем он это делает? Наверное.
В перерыве Аля достала непроливашку и опять собралась писать Игорю. Но подошел Осип, посмотрел ласково:
Ты, кажется, живешь недалеко? Она кивнула. Сбегай за бидончиком и прихвати сколько можно бутылок, к концу занятий привезут суфле.
Убирая непроливашку в портфель, Аля спросила:
Осип, а кто этот наш «коллега»?
Криминалист с мировым именем.
Что это они все мировые? пошутила Аля.
Ничего удивительного, юридический институт эвакуировался, работы у них мало, эрудиция огромная, тяга обучать не меньше, а давать знания ниже своего уровня просто не умеют: высший класс! Ты все это оценишь, когда будешь заочницей юридического вуза.
Я заочницей?
Конечно, как и все мы. Работать и учиться. Нормальное дело. Беги домой, скорей!
Осипу легко рассуждать, он фронтовик, а у нее, Али, нет такого преимущества может, потому не способна она пока предвидеть свое будущее. Ей надо, непременно надо, вырваться туда, где побывали все эти ребята. Спускаясь с ним по лестнице, она не удержалась от иронии:
Ты, конечно, знаешь, кем каждый из нас будет работать?
В основном. Я и весь наш костыльный батальон судьями. Две наши дамы нотариусами, на большее не потянут. Кое-кто, у кого ноги целее, адвокатами. Ну а вы с Лизой следователями.
Это почему?
Любопытные девчонки. И Осип улыбнулся ей, как маленькой.
Примчалась домой, схватила бидончик, напихала полную сумку бутылок, стоявших под столами у Маши и Барина, вернулась, запыхавшись. Быстро раздала ребятам бутылки и на занятия.
Их завуч, Мария Михайловна, что-то толковала на семинаре о гражданском праве, но Аля плохо слушала, наверное, потому, что у этой желтолицей от больной печени женщины не было мирового имени? Посмеялась над собой и тут же заметила, что и остальные не столько слушают преподавателя, сколько то, что делается за дверью. Наконец и Мария Михайловна услышала топот и громкие вздохи и сказала, ткнув пальцем в Реглана:
Вы, как подходящая физическая сила, помогите буфетчице.
Есть! вскочил Реглан, бросив руку к папахе.
Вскоре послышались голоса, буханье полного бидона о лестницу, топот. Все сорвались в коридор, Мария Михайловна только рукой махнула.
Реглан тащил за ручки две сорокакилограммовые фляги, а с других сторон их несли буфетчица в грязном синем халате и майор милиции.
Первыми пропустили «костыльников», потом потянулись остальные. Буфетчица налила белую жидкость в бидончик Али, отдавая, взглянула и тихо ахнула:
Ты с Малой Бронной!
Лицо буфетчицы худое, обветренное, а сама толстая; под халатом телогрейка, под нею пальто Да это ж тетя Маша, продавщица из дядь Васиной палатки в их дворе!
Как там у вас, живы?
Пашу и Славика и Аля не договорила.
Длинный, Пашка-то, на фронте был, а второй совсем пацанок, как же его угораздило? спрашивала буфетчица, наливая следующим. Вот Зинухе горюшко.
На трудфронте бомбили А вы как?
Да как была, только в другом месте, одна, поплакать не с кем. Забегу к Зине, обязательно. Ну и горе-несчастье ей
Несла Аля домой бидончик с суфле и не могла понять: почему горе только Зине? А мать и отец Славика? Спросила дома у мамы.
Ларешница эта понимает, что для Зины со Славиком все ушло из жизни, им только и жила, и работа и дом, все он один.
А его родители еще ничего не знают
Удар будет страшный, что говорить, но они еще молодые, студентами женились и Славика сразу подарили Зине. Работа у них интересная, нужная и вдвоем.
Мама подогрела суфле, разлила в стаканы:
Пробуй, раз продают, значит, съедобно.
Суфле с виду было точь-в-точь эмульсия для охлаждения резцов в автоматах на заводе. Взяла каплю на язык: как едва сладковатое растаявшее мороженое, но не густое сливочное, а водянистое молочное.
Неплохое, только вот из чего его делают?
Секрет фирмы, засмеялась мама, окуная в стакан кусочек хлеба. Я сразу лягу, ладно, Алечка? Отдохнуть надо. Ты мне почитай газету, пока не задремлю. Да и сама ложись, завтра в шесть вставать.
Мы одни поедем?
Как можно! Я деревни не знаю. Нюра вызвалась. Ей тоже нужно выменять сальца, мучки.
Но вы же поссорились?
Какие обиды при общей беде
Аля успокоилась. Нюрка смекалистая, выросла в деревне, знает, как там справиться с их делом товарообмена.
Развернула последнюю газету, стала читать.
Вот, слушай, это и о тебе! «Москвичи внесли в фонд обороны девяносто восемь тысяч восемьсот тридцать рублей, кроме того, пять тысяч триста девяносто семь рублей золотыми; два килограмма пятьсот семь граммов платины, семь килограммов золота и триста девяносто семь килограммов серебра».
Было бы у меня побольше, а то капля
Капля по капле, целое море. Черчилль позавтракал у мэра Лондона и распинается: «Обстановка в Европе полна ужасов команды палачей Гитлера в десятках стран доблестное сопротивление русского народа нанесло самые тяжкие раны германской военной мощи» И вот еще: «США предоставляют Англии вооружение взаймы или в аренду, и это беспримерное бескорыстие». Ну, Черчилль! За плату бескорыстие?
Раз процентов не берут, уже благодетели. Теперь спать.
А лекарство взяла с собой? потрогала Аля большой узел, привязанный мамой к детским саночкам.
Взяла, взяла. Ложись.
32
Они доедали сваренную мамой картошку, круто ее соля, уж больно сладка она помороженная. Хлеб не тронули, с собой, в дорогу. Оделись потеплее. Зашла Нюрка со своим узлом, пристроила его поверх маминого и села:
Присядьте и вы на дорожку.
Вошла Мачаня в огромной шали, лицо от сна припухло, проступили морщины, стало видно, как она уже немолода.
Прихватите жакетик, поменяйте на муку, но не меньше пуда, мех дорогой, Анастасия Павловна, протянула черный меховой жакетик.
Нюрка перехватила его, повертела: