Ты, подруга, здорова? Меховушка твоя в проплешинах и на дитенка, ты ж маломерок.
Я миниатюрная.
Миниатюрная пользы от тебя Люськой прикрывается! Пуд! Это ж надо придумать. Пална сердцем мается, а ты на чужом горбу норовишь в рай?
Обиженно передернув плечиками, Мачаня ушла, жакетик, однако, оставила.
Возьмем, не велика тяжесть, покладисто сказала мама.
Вышли на Малую Бронную, в темноте падал и падал снег.
Как в печной трубе. И Нюрка повезла санки за веревочку. Трамваи не шли еще. Добрались пешком до Казанского вокзала, сели в какой-то вагон Командовала Нюрка, мама ей доверяла полностью:
Ну, железнодорожница, распоряжайся.
В вагоне, устав за переход от дома до вокзала, задремали. Аля, закрывая глаза, подумала: у нее теперь есть выходные так необычно.
Когда они пошли от неведомого полустанка к неизвестной деревне, уже взошло солнце. Кругом снег, белый, с розовым подсветом, неоглядный. Двигались по едва видимой дороге, запорошило санные следы, не колеи, а бесконечно тянущиеся вмятинки, видать, почти не ездили тут, да кому и зачем? Едва приметная дорога шла под уклон.
Аля тянула свои санки за шнурок, они опрокинулись раз, другой. Такие удобные для катания на высоких ножках, ловко сидящих в узких полозьях, с гнутой спинкой, сиденье обито, правда, вытертым уже, бархатом, для перевозки поклажи они не годились.
А как же муку повезем? поправляя узлы на санках, спросила Аля.
Обожди, девка, муку еще надо вымучить, пасмурно смотрела на хлопоты Али Нюрка, укоротила шнурок, завязав его.
Опять Аля тянула санки, теперь они шли ровнее. Как лихо скатывались они с горки, которую на церковном дворе, или попросту на церковке построил взрослый сын попа. Жила поповская семья тут же, в доме за церковью, и верзила-попович, полив свою горку водой, разрешал кататься любому за пятак.
Горка с бортиками, но санки высокие, летишь на них в вихре снежинок, дух перехватывает С Алей охотно менялись, и за свои саночки она вволю накаталась на низеньких ползушках, на фанерке-ледянке, даже на залитом водой решете летя вниз, оно крутилось. А ее санки выдерживали до трех седоков, больше не помещалось. Игорь садился задним, потом Аля и еще кто-нибудь из малышни. И катились во весь дух, а Игорь еще и толкался в лед длинными ногами, ускоряя полет. Иной раз сваливались, на них налетали ледянки, решета куча мала!
Считай, пришли, махнула Нюрка рукавицей вперед.
Там ничего, кроме одинокого дымка, не было.
Но вот они на гребне уклона, а внизу, совсем рядом, вытянулась вдоль продолжения их дороги деревушка, два ряда заваленных снегом домов, из всех труб поднимался легкий, столбиками, дым, нежно-серый, с румянцем от солнечных лучей. Между домов дорога натоптана, люди хозяйничают еще с темна.
Уверенно пройдя к середине деревни, Нюрка постучала в ставень крепкого пятистенка:
В таких домах запасливые жмоты
Калитку открыла крепенькая, румяная хозяйка, оглядела весело, поманила рукой, велела заходить.
На кухне усадила у горячей печи, сама принялась развязывать поклажу гостей.
Пинжачок возьму, отложила она мамин бостоновый костюмчик. Подзорчик, утирки, наволоки за все про все мешок картох. Ну, как, горожаночки? Да что это я! Вы ж голодные.
Легко ступая в толстых шерстяных носках по чистому полу кухни, хозяйка вытащила из печи чугун, отсыпала из него горяченной мелкой картошки, поставила миску на стол:
Ешьте, я и капустки не пожалею, и, выбежав в сени, вернулась с тарелкой квашеной капусты.
Мама с Алей радостно переглянулись, а Нюрка нахмурилась:
Картохи нам ни к чему, пока довезем, поморозятся.
Так сальца подброшу взамен, мучки добавлю вон за колечко, оно как незабудка-веселиночка, взяла маму за руку.
Колечко было позолоченного серебра с маленьким бирюзовым камушком, дешевенькое, потому мама и не сдала его в фонд обороны.
Колечко у ней памятное, мужем погибшим дарено, а сало у тебя прогорклое, третьегодишнее. И Нюрка ловко вытянула с полки обсыпанный солью желтоватый брус сала, стала его нюхать.
В этот момент дверь распахнулась, и с клубами морозного воздуха в кухню вошло несколько женщин. Поклонились и уставились на прибывших. Одна из них, молоденькая, в ловком тулупчике и пуховой шали, стрельнув черными глазами, звонко спросила:
Голодных потчуешь, тетка Хапка? Немытой дробниной, наравне с подсвинками?
Ой, Лиданька, какой нонче спрос, война же, вздохнула тетка Хапка. А вы ешьте, гостенечки, не жмитесь, что даровщина.
Мама ни к чему не притрагивалась, да и Аля не смела есть, стеснялась.
Лиданька между тем рассматривала мамину кружевную шаль:
Больно дырчата, а уж красива-а Наволоки, гляньте, бабы, в прошвах, а платье цветочком, шелковое, и повернулась к молча сидящим горожанкам: Пошли-ка с нами, все обменяем в лучшем виде, народ кликнем, а тут дела у вас не получится, Хапка она и есть хапка. И, ловко свернув вещи, Лиданька пошла из дому, не обращая внимания на крики хозяйки:
Куда же вы, сладимся же!
Мама с Нюркой застегнули пальто, пошли, за ними Аля.
Притопали следом за Лиданькой к занесенному снегом порожку, втиснулись в низкую дверь и оказались в неожиданно большой горнице.
Вскоре набежали бабы, смотрели, примеряли, посмеивались в ладошки, а горожанки, раздевшись, сидели за столом и, сдерживаясь, чинно ели горячие мясные щи. С хлебом, темным, душистым, отрезанным щедрой рукой большими ломтями. А поев, привалились к стенке на широких лавках в теплой, сытой дреме.
Очнувшись, Аля увидела разложенные на высокой кровати с горкой подушек их вещи, а на полу какие-то свертки, кульки, пузатенькие мешочки. Но главным был стол. Его отодвинули на середину горницы, покрыли чистой скатеркой, а на нем! Миска с нарезанным розовым салом, грибы, темно-блестящие, с крупно нарезанным луком, румяные лепешки, источающая пар картошка. Посредине всей этой снеди зеленоватая бутыль. Мама засуетилась:
Нам пора, женщины, спасибо.
Поглядим, чего наменяли, не согласилась сразу уходить Нюрка от такого стола, но мама сердито прошептала:
Разве не видишь, как всего много? Какая уж тут проверка
Вместе с Лиданькой к ним подошла черноглазая женщина в черном платочке, сказала строго:
Просим отведать нашего хлеба-соли. И поклонилась.
Вроде напросились, засмущалась мама. У вас праздник, а мы тут незваные гости.
Какие теперь радости? вскинула черные печальные глаза женщина. Похоронка нам поминать будем, не откажите И хозяйка вдруг качнулась, бледнея.
Опять обмерла! подхватила ее Лиданька, сажая на лавку.
Анастасия Павловна пощупала пульс, вгляделась в посиневшие губы хозяйки, коротко приказала:
Воды! И достала из кармана своей жакетки пузыречек с лекарством.
Накапала в стакан, долила водой, напоила хозяйку:
Положите на лавку без подушки, а ноги повыше, вот так, да пустите в дом свежего воздуха, вон нас тут сколько набилось.
Женщина пришла в себя, но серость с лица не сходила. Вылив в стакан остаток капель, мама велела ей выпить.
А вы вот что, девчата, найдите-ка карты да похоронку покажите.
Подали растрепанные, пухлой горкой, карты и серую, такую же, как была у Веры Петровны на Пашку, бумагу.
Мама пробежала ее глазами, остановилась на дате.
Вон как торопливо месяц ставили, могли и ошибиться, сказала мама, возвращая похоронку.
Да как узнаешь? сказала Лиданька.
Да по картам, уверенно ответила Нюрка, прекрасно зная, что мама не умеет гадать.
Умеешь? обернулась к ней хозяйка.
Куда мне, вот Пална на все руки, что лечить, что гадать.
У Анастасии Павловны пальцы подрагивали, когда брала карты. Лиданька освободила край стола, и мама раскинула пасьянс. Уж Аля-то знала его. Бывало, затоскует мама и разложит карты веером:
Отвлекусь немного
С наступлением войны про пасьянс и не вспоминала, некогда, хотя плохого в жизни хоть захлебнись.
Не по-нашему расклад делает шептались бабы.
На городскую особицу, не по понятию нам
А мама изредка бросала пару слов:
Казенный дом больная постель черное известие. Покидав еще карты туда-сюда, мама их отодвинула: Если карты верные, в госпитале ваш Митя, на худой конец в плену.
Женщина, все еще лежащая на лавке, вслушивалась не столько в слова, сколько в голос мамы, тихий, но убежденный тон. Она села, сказала расслабленно:
Так это раз такое дело поминки нельзя. Хоть и мало веры, а греха на душу не возьму. Тогда что ж? Самодельного спирту «три свеколки» за возврат Мити и всех наших мужиков! А?
За победу!
Выпили помалу, бутылка-то невелика, да бабы и не старались.
Не набалованы вином, не приучены, отнекивались они от напиравшей Нюрки.
А мы гуляли до войны! И Нюрка вслед за своим стаканом допила мамин.
Москва-то цела?
А как же? Мы ж из нее и обратно, повеселела Нюрка, уминая сало и лепешки.
А сибиряки прикатили?
Хватились! Похаживают по Москве в тулупчиках, крепкие мужики.
А вы-то чем кормитесь-отапливаетесь?
Известно мороженой картошечкой, а топка, Нюрка постучала себя по груди, сердце, пламенный мотор!
Правда ли, округ Москвы все во рвах и рельсами стояком утыкано?
Правда, вздохнула Аля.
Ты гляди, живет Москва!
Кто-то затянул грустно:
Ой, летят утки, летят утки я два гуся,
Ой, кого люблю, не дождуся
Проклятущая война! Весна явится, кто пахать-сеять будет?
Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! вскочила, приплясывая, крепкая женщина в сережках. Выдюжим!
Ежели нет? Чего фронту пошлем, чего сами есть будем?
Деревня завсегда кормилица, семь шкур сдерут, а у нас восьмая!..
Аля подошла к задремавшей прямо у стола Нюрке, отвернула рукав, глянула на часы: ночь! Десять часов, давно пора собираться.
33
Тетечка, деушка, вы бы остались, упрашивала Лиданька.
И то, ночью не путь, света дождитесь, поддержала ее хозяйка дома.
Нам же утром на работу, это ж не колхоз, город, а время военное, досадовала Нюрка, что проспала.
До околицы, на самый гребень холма, шли с провожатыми. Тут распрощались.
Приезжайте еще.
Вспомните, коли что
Спасибо, спасибо, благодарила Аля.
Мама шла налегке, и так задышка мучила. А Нюрка приказала Але:
Впрягайся пристяжной, возок не легонький.
Тучи рассосались, выглянула луна, круглая, плоская, сделав снег алюминиевым, неживым. Сугробы, равнинки, а они идут себе по утренним следам, за день снег не выпал, целехоньки две врезки полозков Алиных саночек и смешанные следы ног. Мама вдруг спросила:
Нюра, зачем ты это сделала?
Припозднилась с разглядом, Пална. Бабы от души всего надавали, даже салазки не пожалели, довольным голосом отозвалась Нюрка.
Ты бы им хоть Алины саночки оставила.
Аля оглянулась. Тащили они низкие розвальнишки, удобные на ходу, вместительные. Поверх клади привязаны вверх полозьями ее саночки Нюрка веселилась:
Сама ты, Пална, расстаралась, насулила добра, они и растаяли.
Подошли к полустанку, Нюрка глянула на часы:
Ух, елки зеленые, опоздали! Ждать нечего, топаем по шпалам, может, какой заблудший поездок нагонит, подберет.
В ту ли сторону идем? засомневалась мама.
Я как вышла, сразу приметила, поезд пошел вон к тому лесу, махнула Нюрка свободной рукой на черно-зубчатую стену позади них. Прикатили из чиста поля.
Тебе в разведчицы надо, наблюдательная, похвалила мама.
Салазки едва помещаются между рельсами и по шпалам: дряг-дряг-дряг. Идти трудно, ноги то спотыкаются о дерево, то скользят между шпал по снегу, никак не приладиться А тут месяц туча заслонила, сыпля колючим снегом, поземка завихрилась, швыряет снег в лицо. Шли, шли. Мама салазки сзади подталкивала, да вдруг споткнулась, упала прямо на салазки, руками вцепилась в полозья Алиных саночек:
Все, дух вон.
Вертаться? жалостливо шмыгнула носом Нюрка.
Вперед, только вперед, нам же на работу. Пошли, и мама села на снег.
Посмотрев вокруг, Нюрка обождала, когда туча чуть сдвинулась и проглянул край луны, и стала перекладывать свертки на двое санок. Аля похолодела: уйдет от них Нюрка? А Нюрка, ругаясь себе под нос, уже втаскивала маму на деревенские салазки. Поняв, Аля стала помогать.
Споила бабе капли, теперь мыкайся, ругалась Нюрка.
Ими я ее может спасла.
Ты ее, а мне тебя? Или в снег закапывать, если помрешь? Отвечать за тебя? И Алька вон полумертвая от страха. Нюрка наклонилась к маме: Сидишь, Пална? Аля, трогай за нами да санки смотри не выверни, зачем тогда и поперли сюда
Туча опять наплыла на луну, шли на ощупь. Мама постанывала.
Подражая Нюрке, Аля шла, согнувшись против ветра, отдувая снежинки, боясь споткнуться, крепко держа натянутую веревочку салазок.
Ой-ей! вскрикнула Нюрка. Да что ж это такое? и тут же радостно завопила: Шлагбаум! Я будку пошла искать, слушайте, коли заблужусь, кричать вам стану.
Аля наклонилась к маме, та сказала, ощутив ее дыхание на своем лице:
Ничего, маленькая, обойдется.
Ночную вьюгу прорезал голос Нюрки:
Будка-а! и глухие удары по дереву: Отоприте! Помираем!
Шалые какие-то, ответил молодой женский голос. Носит вас по ночам, дня мало?
У Али брызнули слезы радости, только втащив с Нюркой маму в жарко натопленную будку, она полностью осознала случившееся: ночь, начавшаяся пурга, и они с больной мамой неизвестно где. Если бы не Нюрка и тепло благодарности хлынуло от сердца в глаза.
Нырнув за дверь, Нюрка вернулась с узелком, потребовав:
Начальница, подай ножик!
Женщина пододвинула к Нюрке обоюдоострый нож, похожий на финку, разметала клетчатую шаль, сняла шубу и оказалась красавицей, молодой, крепкой. Нюрка нарезала сала, хозяйка достала хлеба краюху, такого же темного и душистого, как в деревне. Мама лежала на лавке. Нюрка завалилась на хозяйкину кровать, Але досталась вытопленная печка. Будочница кинула на нее дерюжку:
Ложись, девушка, прогрейся. Я вам попутную военную машину приговорю, авось довезут, все они теперь только на Москву путь держат. И, оглядев Алю от красной беретки до лыжных штанов, вздохнула: Пропадает наша с тобой молодая красота в этих обносках.
Теперь все так, несмело возразила Аля.
А я не хочу! И рванула с головы серый платок, на плечи хлынуло темное золото, от этого резкого движения замигала лампа с надтреснутым стеклом, высветляя чеканно-прекрасное лицо.
Ну и чудо в снегах! восхитилась Нюрка, бесцеремонно подняв со стола лампу к лицу будочницы.
Насушу хлеба, пшенца прихвачу и в Ленинград с санпоездом, я сильная, возьмут.
И чего ж ты там потеряла? прищурилась Нюрка. Там мужики еле ноги волочат, им не до девок.
А вы зачем в деревню катали? И я наменяю барахла, золотишка, вернусь и заживу.
Мы же не у голодных с трудом проговорила мама.
За жизнь все отдадут, а я им спасительницей буду.
Это же мародерство, не выдержала Аля.
Полегче, а то окажетесь со своей болящей на снегу!
Ладно вам, девки, примиряюще сказала Нюрка. Такое от хорошей жизни не надумаешь, верно, начальница?
Та промолчала. Аля вертелась на своем горяченном ложе, но терпела, набиралась тепла, какова еще будет дорога впереди?
Мне бы инвалидика с войны, сказала вдруг будочница. Зажили бы как положено, без всяких поездок жалела бы его. И тяжко, безнадежно вздохнула, но тут же насторожилась: Машина!
Мигом оделась и выскочила из будки. Вместе с нею вошел низкорослый, с красным, насеченным ветром лицом военный.
Привет мой вам, синьоры!
Ух, кавалеристый! заулыбалась Нюрка льстиво. Нажгло тебя морозцем, грейся, залетный, а вон и залеточка на печке!
Сражен! округлил он темные глаза. Сдаюсь без боя.
Видали мы таких пленных, проворчала будочница. Берите старую, расхворалась, везите в Москву, если люди, конешно.
Пока живы люди, заверил военный, повернулся к Але, вскинул руку к шапке: Разрешите представиться: Петя. До войны девушки звали Петечкой. Артист разговорного жанра, на войне добровольцем, хотел геройства, а попал в интенданты, вот еду квартирьером впереди сибирского эшелона.
Кончай свое эстрадное представление, Петечка, больная у нас, угрюмо обрезала его Нюрка.