Разумеется! Больную в кабину, а я с вами, девушки.
Он помог маме выйти, расселись по местам. Нюрка сразу занялась поклажей, увязывала в темноте кузова под брезентовым верхом, перекладывала. Аля высунулась из-за брезента, глянула, а луна опять светит полным кругом, тихо, будто никакой поземки и не было, ни туч, ни снега. Кругом ровное поле, чистое, бледное и тишина
Будто никакой войны нет И крикнула будочнице: Спасибо!
Та взмахнула рукой в ответ, побрела к будке.
Угощайтесь, сказал Петя и сунул в руки Але и Нюрке по куску сахара.
Солененького бы, вздохнула Нюрка, но от сахара не отказалась. Неплохо устроился.
В армии не разрешают выбирать, а как просился! Хоть в пехоту.
А ты где? В пехоте и есть, по петлицам видно, засмеялась Нюрка.
Отодвинув брезент, Аля смотрела на убегающее шоссе. Вот и Москва. Тут дорога наезженная, все движутся в Москву Не только военные, и машины, и тягачи, и танки. Едва рассветало. Нюрка радовалась:
Успею придремнуть до смены, мне к двадцати часам, а вот Пална не сможет сегодня.
Аля промолчала. Ехали через центр, повернули на улицу Герцена. У Никитских ворот машина остановилась. Петечка ловко, мячиком, выпрыгнул, за ним Аля. Нюрка выжидающе смотрела на них.
Шофер, молодой парень в полушубке, уже стоял перед машиной и оглядывался, ища чего-то:
Старшина, обернулся он к Петечке. а где ж ворота?
Какие ворота? заморгал Петечка темными глазами.
Никитские. А еще москвич
Аля посмотрела в розовое, симпатичное лицо шофера-сибиряка шутит? Нет, серьезен. Зато красное лицо Петечки расплылось в белозубой улыбке.
Ворота здесь были в старину, осталось только название.
Раз, два, три пять, шесть крутя головой, считал шофер. Семь, восемь! Ворот нету, а углов на них выходит восемь. Куда дальше, старшина?
По приказу наших дам. Далеко ваш дом, девушка?
Рядом, на Малой Бронной. И Аля встала на подножку возле мамы.
Петечка прицепился у кабины с другой стороны, так и въехали на Малую Бронную, а с нее во двор.
Мужчины помогли маме дойти прямо до постели. Нюрка с Алей вволокли в комнату санки, подняли светомаскировочные шторы.
У вас в доме сибирский холод, пошутил Петечка.
Сейчас керосинку зажжем, чайку поставим, прошу с нами, пригласила мама военных.
С удовольствием бы, но ни минутой не располагаем, уж извините. И Петечка откланялся.
Шофер уже сигналил ему из кабины. Петечка хотел еще что-то сказать, но вскинул руку к шапке, четко повернулся на каблуках и вышел.
Дав маме лекарство, Аля поставила на керосинку маленький чайник.
Мама прикрыла глаза, кажется, задремала, Нюрка раскладывала продукты на две неравные части. Тут и явилась Мачаня.
Надо же, поднялась! удивилась Нюрка. Вон твоя жакетка, никто не польстился.
А я так надеялась, искренне расстроилась Мачаня.
Дай ей сальца из моей доли, не открывая глаз, велела мама. Для Люськи.
Твоя доля главная, Пална, заработала, только прикрываться ребенком здоровой бабе, лезть за даровщинкой не манер, выговаривала Нюрка Мачане, отрезая дольку сала. Принесла бы кофею для своей жалельщицы, сердце подбодрить, у тебя же есть!
Мачаня забрала сало, шубку, улыбнулась, уходя.
Напоив маму с Нюркой чаем, наскоро проглотив хлеба с сальцем, Аля побежала в поликлинику, вызывать маме врача.
34
В перерыв между лекциями Аля прибежала домой покормить маму. Быстренько зажгла керосинку, состряпала клецки из деревенской муки, заправила жареным сальцем, хотела подать маме в постель, но она сказала бодро:
Сяду за стол.
И села. Аля налила тарелку ей, поставила себе, в дверь постучали. В комнату вошла немолодая женщина, врач их участка.
С нами обедать. Не ожидая ответа, Аля подвинула свою тарелку Горбатовой, так, по фамилии, ее звали все пациенты их двора.
Отказаться не в силах! И, сдвинув теплый платок с головы на плечи, Горбатова стала торопливо есть. Набегаюсь из дома в дом, промерзну, есть иной раз ужасно хочется
Эту полуседую женщину Аля помнила с детства. Только раньше она цвела румянцем, а теперь бледная, кожа на щеках дряблая, но глаза веселые, прежние. Поев, Горбатова занялась мамой.
За воротами, когда надо было идти им в разные стороны, врач сказала Але:
У тебя, вижу, все к лучшему, лицо даже немного округлилось, порозовело, так? Аля кивнула. А вот мама береги ее, сердце ослабло, недели две подержу на больничном, а там посмотрим
В больницу? И перед глазами коридор, забитый койками, какая там маме поправка, в этой больнице?
Будем отстаивать. Горбатова тронула Алю за подбородок теплой рукой.
На углу Тверского повстречалась Нюрка, тащила чего-то в мешке через плечо, веселая:
Приходи вечером, чудо покажу!
Помахала ей Аля, не останавливаясь, некогда, лекции ждут.
И все же мама уже поднялась, а раз так, можно сбегать на Арбат в библиотеку. Так и сделала, после занятий бегом по Суворовскому бульвару, на второй этаж бывшего ресторана «Прага». Попросила литературу по судебной психиатрии. Скоро по ней начнутся занятия, надо хоть глянуть, что это за наука о сумасшедших
Осип сказал недавно:
Учимся не по программе, а какого преподавателя бог пошлет, но ведь главное не это, главное скорее работать.
Разве не интересно учиться?
Не интересно быть просто инвалидом войны, надо пользу приносить, а не клясть судьбу, что вышвырнула с фронта.
Инвалид войны. Ведь их на курсе большинство. Если бы она сама инвалид? Что-то в этом есть неправильное, раз ребята обижаются на эти слова, обходят их в разговорах. Инвалид. А Николай Островский? Или вот, Рузвельт. Инвалиды форменные, а какие люди! Главное не руки-ноги, а голова. Спускаясь по ажурной чугунной лестнице, Аля увидела, вернее, сперва услышала стук костылей своего однокурсника Витеньки. Его все так звали, за юность, восемнадцать, первые усики еще не сбрил, а война уже обезножила. Хоть бы протез ему скорее сделали, скачет на одной ноге, вторая штанина подколота чуть ниже колена. Вот он инвалид войны.
Догнав, Аля подхватила Витеньку под руку, он самолюбиво задергал локтем:
Я не маленький за ручку водить. Замуж небось не пойдешь.
А ты на всех, кто возьмет за ручку, собрался жениться? попыталась отшутиться она и вспомнила будочницу на полустанке: О тебе такая красавица мечтает!
Но Витеньке не до красавиц, он осторожно сходил с металлического крыльца, стараясь удержать равновесие, его курносое, милое лицо побледнело от напряжения. Сошел благополучно и размашисто закидал своими костылями, едва поспевая за ними ногой и всем телом. Костыли, кирзовый сапог, ватник цвета «хаки» и веселый, довоенный треух серого каракуля Смотрела вслед Витеньке и жалела, что не знает ни названия полустанка, ни даже имени красавицы будочницы.
Домой вернулась со связкой учебников, а мамы нет! Подергалась к Маше, постучала к Нюрке никого. Пальто на месте. Ну и дура, что ж человеку, в туалет не сходить? Села листать учебники, справочники. Судебная психиатрия. Значит, есть и не судебная? Нинка как-то жаловалась на кухне, что Барин ревнив, как сумасшедший.
Все мы немного сумасшедшие, каждый на свой манер. И вообще, кто знает, какой он, нормальный человек? ответила ей тогда мама.
Вот теперь узнается, кто такие сумасшедшие, а кто нет. Где же мама?
В туалете никого. Тогда Аля сильно застучала к Нюрке. Дверь дрогнула, не заперта. Рванув ее, Аля увидела Нюрку у своих ног. Лежит в одном платье, уткнувшись носом в пол. В лицо пахнуло сильным теплом, душным, горьковатым, а вокруг зажженной лампы под потолком сизоватое марево. Щурясь от едкого этого марева, Аля разглядела на диване маму. Сидит, откинувшись на спинке, а у ее ног странное сооружение вроде ведра на ножках, от которого коленом труба в форточку, все блестяще-черное. Вот оно, Нюркино чудо! А едкий запах от краски, не пожалел кто-то, видать, ржавчину замазывал Аля нагнулась, попробовала поднять Нюрку, но куда там, не осилить одной. Распахнув дверь пошире, она черным ходом помчалась к Мачане в первый номер.
Без стука распахнула дверь, закричала:
Помогите, они умирают! И увидела Горьку.
Он кинулся впереди нее в одной гимнастерке, припадая на правую ногу, подхватил Нюрку под руки, поволок на крыльцо. Аля схватила коврик от кровати Нюрки, постелила на снегу. Уложили Нюрку, вместе вынесли маму. Аля принесла ватное одеяло, укрыла их до подбородков.
Вызывай «скорую»! скомандовал Горька, и Аля побежала к театру наискосок от них. Дозвонилась быстро. Вот она и «скорая», в темноте чуть не наехала на больных, хорошо хоть Мачаня вышла полюбопытствовать, что случилось.
Нюрка уже сидела, зажав виски ладонями, и врач, велев медсестре:
Дайте ей нашатырю, наклонился над мамой. Эту внести в дом, простудится
Горька, уже в шинели, вместе с шофером «скорой» внесли маму в комнату. Ей сделали укол. На вопросы Али, что же делать, врач ответила равнодушно:
А что тут сделаешь? Вызовите утром участкового врача.
«Скорая» укатила. Горька открыл все двери, плюхнулся на Нюркин диван:
Нога чертова ранило, понимаешь, хотя и не просил. И вдруг захохотал: Здравствуй, подруга! Глаза, как плошки, перепугалась?
Вошла Нюрка, волоча одеяло и коврик, бросилась на постель:
Все дровишки зря спалила
Ладно, проветрилось, закроем. И Горька заковылял в коридор.
Ему на смену явилась Мачаня с пузырьком одеколона, попрыскала, морща носик. Аля выбежала: за Нюрку можно не опасаться.
Мама дышала трудно, но вскоре открыла глаза. Аля подогрела воды, насластила желтым порошочком сахарина и стала поить маму.
Ничего, отдышусь Как там Нюра?
В порядке Нюра твоя
Ты занимайся, я подремлю.
Ночь у Али была тревожной, она то и дело вскакивала, хотя дыхание мамы, хрипловатое, неровное, было хорошо слышно.
Утром пришла Горбатова. Сидела, шепталась с мамой, похлопывала ее по руке, а Але сказала в прихожей:
Ей нельзя подниматься, и волнение противопоказано, учти. Буду приходить ежедневно. Ты взрослая теперь, скажу прямо: будь готова к худшему.
Как? одними губами спросила Аля, ощущая наплыв томительного страха.
Мама лежала молча, терпеливо снося постоянную боль и одышку, ничего не хотела есть, даже пила совсем немного. На Алю горой навалились неожиданные дела, их надо было как-то решать. Продукты по карточкам получить несложно, но очереди съедали уйму времени. А что делать с водкой? Мама все улаживала спокойно, без Али, теперь надо самой. Ей пришла блестящая идея. Выкупив водку, рано утром Аля отправилась на Арбатский рынок. Совсем пустой! На длинном сером дощатом столе красовались две четверти с белейшим молоком. Тут же, рядом с замотанной в платки молочницей, дедок в шапке с отогнутым одним ухом, чтобы слышать, держался за банку с медом. И это вся торговля? Но народ топтался. Приглядевшись, Аля увидела в руке женщины в пальто с рыжим воротом пакетик сахарина и пачечку чая. У мужчины весьма преклонных лет из-за пазухи торчит горлышко бутылки вина. У других хлеб, постное масло, вобла Ага, понятно. И, вынув из плетеной сумки одну бутылку водки, Аля сунула ее за пазуху так, чтобы виднелось горлышко.
Сейчас же подошли двое в командирских шинелях, но без знаков различия в петлицах. Один из них, в кепке, спросил тихо:
Сколько просишь?
Как все пятьсот, назвала сумму Аля, известную от однокурсников.
Ладно, сказал второй, в черной круглой шапчонке. Но сначала спробуем, не водица ли?
Что вы, я по карточкам получила
Тот, что в кепке, взболтнул водку, хлопнул бутылку подо дно, да так ловко, что даже пробку успел поймать. Приложил горлышко к толстогубому рту и высосал ровно половину. Передал второму. Тот допил, запрокидывая голову в черной шапчонке, и, кончив, сунул бутылку в карман шинели. И оба пошли.
А деньги? вскрикнула Аля. Мне же молоко маме
Деньги? обернулся толстогубый в фуражке. Может, лучше милицию? Ты же спекулянтка, нас двое свидетелей.
Аля стояла ошеломленная: ведь и правда назвала не магазинную цену
Замерзла, дочушка? спросила молочница от стола. И то, Гитлер грозился до морозов пожаловать, а они его опередили. Иди-ка сюда. Аля подошла. У тебя еще-то есть? Аля кивнула. Сбавь малость и возьму по-честному.
Получив за вторую бутылку четыре сотни, Аля воспрянула духом. Купила у этой же молочницы целый литр молока, тут же разыскала чай, сахар и на оставшиеся деньги взяла маме шоколадку.
Жаль денег за водку по маминым карточкам, ну да ладно, главное, все-таки задуманное сделано, есть чем порадовать маму, выпьет душистого чаю с молоком, сладкого по-настоящему, и будет хорошо. Сама же твердит: главное питание.
35
Чай получился отменный, коричневый, душистый, горячий. Поставив на поднос чашку с чаем, молочничек с горячим молоком, вазочку наколотого сахара и положив сюда же шоколадку, Аля поставила все это перед маминой кроватью на стул, застеленный салфеткой.
Приподнявшись на локте, мама взяла чашку, отпила глоток и поставила на место.
Не могу, все, как трава пей сама.
У Али задрожали губы:
Я же для тебя
Знаю. Родная ты моя я попозже. Иди на занятия, это для тебя главное.
На кухне Аля натолкнулась на Машу, возившуюся у рукомойника, обрадовалась:
Маша, где ж ты пропадала?
Мы теперь ездим по линии фронта с машиной-баней. Ведь бойцы и командиры земляными стали, в окопах, траншеях да на таком холоде. Не приведи господь А взрывами землю поднимает, и все на них, на наших героев. Вот приезжаем, пока партия моется, мы их шинели, сапоги, ботинки, обмундировку, все как есть, в горячую дезинфекцию. Белье выдаем чистое. Отмоются, влезут в чистое, теплое довольные, благодарят, руки нам жмут. Вот так, стараемся. И посмотрела неуверенно: Письмишка от моих нету?
Ни от кого и никому.
Будем ждать. Вы-то тут как?
Маша, зайди к маме, заболела она. Мне на занятия надо, а мама одна
Иди, милка, иди, я с ней побуду, свободная до вечера, комната моя выстыла, у вас перебуду день.
Аля побежала на лекции. И тут только заметила, что все бегом да бегом. От мороза? Да. Но и от хлопот, времени не хватает.
Вернулась после занятий, а Маша уже уехала, вместо нее сидит Мачаня. Увидев Алю, сразу зачастила:
Зина побежала за врачом, она знает, где живет Горбатова, за Машей приехали раньше, чем она ждала. Меня позвали побыть тут, а что я могу? Ну, я пошла, ребенок ждет, и скоренько усеменила.
Мама лежала на высоко взбитых подушках, волосы в беспорядке рассыпались по лбу и плечам, от их черноты лицо казалось таким белым-белым, но не прежней сметанной белизной, а какой-то прозрачной, восковой. Только губы чуть шевелятся в такт слабому дыханию. Спит? Если спит, то хорошо, мама сама убеждала, что сон лечит.
Наконец-то пришла Зина с Горбатовой. Когда врач осматривала маму, та не открыла глаз, будто не проснулась, и это было так страшно, что Аля едва сдержала крик.
Вот тебе рецепт, беги за кислородом. Горбатова протянула бумажку с особой печатью, такие давали только на самые редкие лекарства.
Надевая на ходу жакетку и беретик, Аля выбежала из дому и прямиком к Никитским. Поднялась по ступенькам к темной застекленной двери аптеки. Ни света, ни звука закрыто. Бегом по Тверскому, возле Пушкина свернула к углу улицы Горького, налево. Где-то внутри синий свет. Аля застучала изо всех сил. К стеклу двери медленно шла фигура в накинутом на голову, до пола, одеяле. Сквозь стекло фигура крикнула:
Чего надо?
Кислород.
Кто болен?
Мама, мама!
Сколько лет?
Шестьдесят
Нет кислорода, и фигура уплыла огромной тенью в глубину аптеки.
На Никольскую, в аптеку номер один, которую москвичи упорно называли аптекой Ферейна. Помчалась вниз по улице Горького, свернула на Кузнецкий мост, оттуда через площадь, и вот она аптека. Уж тут-то все есть, первая же в Москве.
Ее впустил старик в пенсне, как только постучала. Прочитал рецепт:
Еще до комендантского часа две последние подушки отдал.
Подушки? Маме кислород нужен!
Кислородные подушки, старик посмотрел на Алю, стекла пенсне делали его светлые глаза большущими, и видно было хочет помочь.
Где же взять?