Забыл свои письма, да они ему просто не нужны, поглядела ему вслед Аля.
Упустили Люську, сразу заговорила Натка. Как теперь с нею быть? Утром прямо в детдом побегу, а потом ты ходи. Кончится война, мы с Олегом ее к себе возьмем.
Олегом Петровичем? С которым вы под бомбежкой раненых спасали?
Если бы спасали Ты его видела, когда меня провожала, очкарик такой жилистый. Его очки наша с ним судьба, если бы не они, нам не встретиться, но хирурга в очках в прифронтовой госпиталь не взяли. В следующий приезд вместе к тебе заявимся, мы решили пожениться. Только Мачане не говори, я ей нужна несчастная.
И ты в войну замуж?
Мы же любим друг друга. Давай спать, я у тебя останусь, не хочу видеть мачеху.
Натка улеглась первой и мгновенно уснула. Але не хотелось спать. Развернула газету. Читала, а по спине мороз: фашисты в оккупированных селениях зверствовали: отрубали людям носы, уши, вырезали на груди звезды, выкалывали глаза мало им стрелять и вешать? Люди ли они? Но есть и радостные вести. Вот статья об освобождении города Малая Вишера. Где это? Если по карте припомнить, выше Новгорода, кажется. Когда это было? Глянула на дату. Двадцать восьмое ноября. Накануне смерти мамы. Уже пять дней нет мамы, шестой на исходе Тянутся они невероятно долго, а уже прошли. Если бы как Натка некогда, как Маша не присесть. Чтобы не тосковать до боли в сердце Делом заняться, Натка права. Завтра же на занятия.
37
Натка убежала совсем рано, чтобы успеть в детский дом к Люське до назначенного часа в своем переформировочном отделении.
Аля собиралась тщательно. Оделась потеплее, радуясь успокоившейся ране. Положила в портфельчик тетради, непроливашку, ручку Что еще? Глянула в зеркало, надевая свой красный беретик. Приехала Натка, отмыла ее всю, что называется, и тело и душу, просветлело и лицо, и взгляд, вон какая чистенькая мордашка, а волосы! Ну, пора.
Прямо в дверях второго номера столкнулась с Осипом.
Ты жива? улыбнулся он. А мы уж чего не надумали Вернемся к тебе, я тут принес кое-что существенное.
Вернулись. Осип огляделся, положив большой сверток на стол.
У тебя симпатично: тахта, кроватка, шкап резной, даже кресло, если бы не холод, лучше и не надо. Аля молчала, и он заторопился: Я принес твои продуктовые карточки, вот хлеб за четыре дня, хлопнул он по свертку.
Это ж целое богатство! Давай чаю попьем, времени хватит до лекции.
Давай, я его заслужил.
Осип снял шапку, расстегнул полупальто, под ним оказалась офицерская меховушка. Нарезал хлеб, Аля достала остатки сахара, подогрела кипяток.
Что у вас нового? спросила она.
Учимся.
Сам он ни о чем не спрашивал, ел, запивая кипятком.
Теперь быстро.
Иди, я догоню.
И, торопясь написала на клочке бумаги: «Натуся! В шкапу хлеб, половина Люське, остальное ешь. Целую. А.». Записку оставила в комнате, а ключ, как при маме, в ящике кухонного стола. Теперь все.
Осипа она догнала на Тверском бульваре. Разговаривать на морозе трудно, Осип идет молча, в каком-то напряжении, прямой как палка, а лицо бледное, вроде замученное. Замучаешься, наверное, тяжелое ранение, раз демобилизовали с инвалидностью. Ей самой пустяковая ранка покоя не дает, а у Осипа что-то с позвоночником, словно доска там у него прикручена.
Вот и знакомая лестница. Марш за маршем, к четвертому этажу. В коридоре их встретила Мария Михайловна, выпуклые глаза сердиты, сказала строго:
Болела? Давай справку.
Справки не взяла. И через силу произнесла: Мама умерла.
Извини, вспыхнула Мария Михайловна. Что ж не сказала сразу? Помогли бы во всем.
Аля смотрела в смущенное, огорченное лицо завуча, удивляясь себе: как же это ей не пришло в голову? Вот Мария Михайловна, ребята, уж они-то все могли понять, такого насмотрелись, столько пережили. Или это в ней мамина гордость живет? Не жаловаться, не хныкать, не канючить.
Мне помогли соседи, наконец выговорила она.
И ведь правда, все сделали Зина, Нюрка, Горька, даже Мачаня хлопотала, соседи, в сущности, чужие люди. Как же это хорошо, когда вот такие чужие люди!
Пошли на лекцию, позвал Осип, глядя печально-ласково.
У Али сжало горло: не одна. Теперь отъезд Натки не так страшен.
Ну-ну, бодрее, шепнул Осип и сел на лекции рядом с нею.
Друг, ты чужую территорию оккупировал, подошел к своему месту Реглан, но Осип так на него глянул, что Реглан вздохнул: Отступаю, но временно.
Осип никому не разболтал о смерти мамы, и все пошло своим чередом. После занятий Аля сказала ему:
Спасибо, ты хороший.
Он улыбнулся чуть печально:
Если в такое время не понимать человека, то когда же? Скажи, что тебе нужно, но без стеснения.
Я тоже готов к труду и обороне, пробасил сзади них Реглан.
Подслушал Но почему-то стало его жаль, и Горьку не надо было так резко обрывать, ему тяжело, ранен. И Аля ощутила, как заполняется пустота одиночества, как к боли ее примешивается капля тепла, тепла-лекарства.
На смену отчужденности от всех и всего пришли муки памяти. За что ни возьмется мама, мама Вся жизнь была с нею. А она не знает главного: где же похоронили маму? Все эти дни, пока сидела в комнате затворницей, даже не приходило в голову, что надо пойти на кладбище. И пошла к Нюрке.
Проходи, садись, гостьей будешь, как раз печку топлю.
Печка. Времянка. Раскалилась, тонкие стенки побагровели. Если бы не это сооружение на ножках, с длинной трубой, мама была бы жива И опять навалилась тоска, хоть беги. Аля встала.
Все же ты чумная еще, покачала головой Нюрка. Но очнулась. А то мы было посчитали тебя рехнутой, ей-ей!
Этого еще не хватало. Уйдешь сейчас, а Нюрка так и подумает, и раззвонит: свихнулась девчонка. Это ж Нюрка. Виновата ли она, что такая. А какая? Угорела вместе с мамой. А по дороге из деревни сама везла маму и, безусловно, спасла тогда. Аля села, спросила тихо:
Где похоронили маму?
Рядом с отцом твоим, где ж еще?
Но ведь никто не знал место. А в памяти мгновенной вспышкой день, когда мама водила ее на кладбище, показывала место возле могилы отца
А Зина на што? Она у нас по части кладбища все знает, Славика там рядом упокоила, опять же Пална с нею ездила. Тогда похороны сильно облегчил этот шустрый, одноглазый с трудфронта. Теперь они там все вместе, как жили. Мать Игоря недалеко.
Нюрка шумно вздохнула, быстро глянула на Алю, отвела глаза и торопливо стала пояснять:
За буханку хлеба могилку вырыли, сахар и крупу шоферу, чтоб довез на кладбище, а спички и соль помощникам, гроб в могилку чтобы Так, значит, с карточками за декабрь, да там и было-то хлеба за три дня, ну, остальное, конешно И Нюрка умолкла под упорным взглядом Али. Ты што, девка?
Зачем ты мне все это про карточки?
Доверяешь? Ну, извиняй. И Нюрка повеселела. Эх, угостила бы тебя конфеткой, да вся сладкая жизнь кончилась у Нюрочки, перевели в кочегары, сокращение продукции, десять баб из цеха. Вон, кого куда, а я с Денисовой работой познакомилась, специалист!
Спасибо, Нюра, Аля встала. Вспомнились слова мамы: «Каждый думает о другом в меру своей испорченности». Ведь Нюрка знает ее с детства, а вот подумала так плохо.
Еще утром у Никитских ворот купила газету. Села читать, а там Наступление! Может, не великое, но ведь не на месте, а вперед!
Волоколамск, Наро-Фоминск бои, отодвигающие врага. Пусть на шаг, но этот шаг освобождает людей от дикого, чудовищного существования в страхе, с пытками, казнями
Настроение поднялось. Дня через два Аля решила сделать генеральную уборку в своей комнате, времени теперь оказалось много, хватало на учебу, дом и тоску
Перебрала все в шкапу, стерла пыль, почистила ковер, стала подметать. Паркет тусклый, хотя недавно мытый. А бывало
Паркет во втором номере жильцы вощили до желто-оранжевого блеска, хоть смотрись, как в зеркало! В прихожей и на кухне полы мыли со щеткой, горячей водой, столько сил вкладывали, пока не догадались покрасить, в складчину.
Но главная уборка устраивалась летом. Во втором номере все разом выволакивали на двор кровати, столы, стулья. Все это смазывалось смесью керосина с перцем, шпарилось, обжигалось паяльной лампой. Каждый боролся с клопами своим методом.
Затем появлялись веревки, протянутые поперек двора, на них сушились выстиранные тут же, во дворе, одеяла, вымытый волос от матрасов, его вешали в марлевых мешках. Чердак заполнялся бельем.
И опять все разом белили потолки, переклеивали обои, добавляя в клейстер махорки, все от тех же неистребимых клопов. Красили оконные рамы, двери, натирали полы, все развешивали, расставляли и шли гурьбой в баню, в Палаши, вода там мягкая, ласковая.
С неделю потом ходили друг к другу, нахваливали чистоту, узорчик обоев, белизну штор. Вечерами слушали патефонные пластинки у мамы, радиоприемник у Барина, балалайку у Маши с Глашей, а Нюрка зазывала просто попеть чего-нибудь жалостное. И сама заводила:
В воскресенье мать-старушка к варатам тюрьмы пришла,
Для свайво раднова сына передачу принесла-а
Но проходила эта благостная неделя, и жизнь брала свое: опять ссорились и мирились, болели и веселились, хлобыстала тяжеленная дверь, запиравшаяся во втором номере только поздно ночью, пищали котята, которых Толяша притаскивал с церковки, куда их определяли бывшие хозяева. И ждали праздников.
Наступали эти праздники, и главным местом в квартире становилась кухня. Нинка пекла круглые бисквиты, мама блинчики с мясом, близняшки стряпали потроха с кашей, а у Нюрки был целый парад блюд, приготовленных руками мужа-повара. Для Али вкусней всего была картошка деда Коли. Наевшись вкуснятины, Игорь тащил Алю к себе. Поставив миску с блинчиками, Аля получала из мосластых рук деда Коли огромную, испеченную в печке на углях картофелину. Очищая ее постепенно, отламывала и ела искрящиеся на надломе, парящие куски, сладковато-соленые, душистые
После праздников в кухне вспоминали, сравнивали, а то и критиковали кулинарные изделия обитателей второго номера.
Нет, и не спорь, Нина, тесто у тебя не задалось, село
Зато начинка хороша, хоть отдельно ешь!
Пахло в квартире глаженым бельем, воблой, жареным мясом, луком, пирогами Шум, смех.
А теперь холодно, тихо, и ничем, абсолютно ничем в квартире не пахнет. Другая жизнь. Или не жизнь?! И себя-то Аля ощущала как постороннюю. Будто кто-то другой умывался ледяной водой, расчесывал холодные волосы, ступал оцепенело.
Заканчивая уборку, Аля заторопилась. Быстрее, время движется к пяти, скоро с работы мама Да, она ждала маму. Так привыкла. Это как сон, почти нереально, но мама жила рядом, и может, так будет всегда.
А тут еще Зина являлась тенью, исхудалая, темнолицая:
Отец-мать Славика и деньги шлют, и посылки, я ем, а оно меня ест. Все спрашивают, чего Славик не пишет, он же у меня воспитанный, на каждое письмо отвечал им. И, сжав кулачки, Зина стонала: Ну нет у меня сил отправить им черную весть!
Устроившись в мастерскую чинить солдатскую одежду, она удивлялась подавленно:
Будто горит все на солдатах, так много обмундирования в починке. Которое в дырочках, ровненьких таких, от пуль. А есть клоками выдранное, заплаты ставим, это осколками или штыком. А Славику ничего не порвало, его в головушку, за ухом ранища глубокая, бежал за тобой, да последний шаг сделать не успел.
Помолчав, Зина говорила почти шепотом:
Знаешь, девонька, хожу в церковь, каюсь, кабы не я жил бы, сама повезла его на погибель, и пуще того, осталась сверх срока. Ни утешения, ни прощения мне нету. Ничего не заменит живого Славика, даже бог, прости меня грешницу Бывало, скажет: Зин, давай суп потом, а сначала я компот съем? А я нет, не велела. Да пусть бы он сто компотов
Аля и не пыталась ее утешить, нечем. А Зина беззвучно плакала, потом ненадолго смирялась:
На все воля божия. И тут же взрывалась: Тем бы, кто надумал эту треклятую бойню, так казниться, как я за Славика! и опять поникала: В мастерской присоветовали «приложиться» к бутылке, утешение будет. Пробовала. Не принимает душа спиртное, да и грех это. Одно утешает, несу все, что могу, в дом божий.
В церковь? не сдержалась однажды Аля. Ты бы лучше в детдом.
Там ангельские души, их бог наградит.
Выругав Зину в душе дурой, Аля поспешила в детдом к Люське. Но к девочке ее не пустили:
Вы посторонняя. Сахар отдам на общий стол, взяла пакетик пышная заведующая.
Она же скучает, ей нужно, чтобы кто-то помнил
Здесь все скучают, мы не можем делать исключение.
Отчего она такая полненькая? Оттого. Сахар, конечно, себе заберет, от пайка такой не расползешься.
На другой же день явилась Мачаня с претензией:
Ты зачем меня позоришь? Зачем явилась в детдом, да еще заявила, что Люська скучает? Я же ради нее устроилась в детский дом на полставки, музыкальным руководителем.
Вот и попробуй разберись, кто и почему Зина не поверила в нежданную доброту Мачани:
Себя прокармливает, теперь все лучшее детям и на фронт, она и придумала.
Такая хитрющая присоска, не без зависти сказала и Нюрка. А детишки ей не в радость, свой мальцом по квартирам ошивался, кто покормит, у кого поспит.
У Али раздражение и против Мачани, и против Зины Откуда? При маме ни о чем подобном не думала. Да просто ничего этого не видела, или мама так все объяснит, что тревога вмиг улетучивалась. А теперь самой разбираться, а это ох нелегко. Ведь надо справедливо.
Зина звала:
Поживи у меня, тепло и еда есть. Мы ж с тобой одной бедой накрыты.
Нет, не могу, я должна дома
И то, там все мамино.
Но не только это было причиной. Отпугивало, что Зина втянет в свою жизнь, полную суеверий и церковной медленной суеты, вгоняющей в безысходную тоску.
Ее спасение учеба. Этого мама и хотела.
38
Горька листал учебник судебной психиатрии:
Интересно все же Слушай, подруга, возьми меня с собой на эту психиатрию, а?
Аля прикинула возможности: учатся с нею почти одни инвалиды войны. Каждый день кто-то не является на занятия: то перевязка, то заболел или рана открылась. Горька военный, ранен; это сразу видно. Занятия идут в Институте судебной психиатрии имени Сербского, туда их пускают по счету, верят старосте, а уж Осипа они знают хорошо. Значит, поговорить с Осипом.
Попробую.
Ну, Осип такой человек:
Пусть приходит, может, на юриста учиться станет.
Вечером Аля заглянула к Горьке. Он в комнате Мачани рассматривал журнал мод!
Анализируешь психологию модниц?
Да, я аналитик и псих. Чем порадуешь?
Завтра подъедешь к Институту Сербского, она рассказала, как ему добраться. К одиннадцати, без опоздания.
Сидит себе в тепле, у Мачани включен электрокамин, разрешение на который она выхлопотала для Люськи И ничто Горьку не волнует, про ребят не спросил ни разу.
Горь, а ты знаешь про Пашку и Славика?
Все я знаю. И не береди душу. Неохота, понимаешь, лезть за ними в небытие, уже хватанул по горло.
А где твоя мамочка?
Ушла, чтобы создать условия.
Какие условия?
Нам с тобой. У нее гениальный план: ты хорошая девочка и с комнатой, следовательно, годишься мне в жены. Ну, как?
До завтра.
Почему ты не радуешься? Сделали предложение, а она Мачанечка уверяла, что будешь счастлива.
Делать тебе нечего.
В эту ночь Аля уснула поздно. На Горьку пеняла, а сама? Никому ни строчки. Не хотела сообщать о смерти мамы. Да. Но об этом можно и умолчать. Нет, никого она не забыла, но человек, видно, так устроен, что поглощается самым главным. Что у нее теперь главное? Горе. А у кого его сейчас нет? Вон Люська, кроха, а сколько пережила: родную мать потеряла под бомбежкой, нашлась другая, да поиграла в маму и обратно отдала в детдом, словно на прокат брала.
Или Зина. Одна-одинешенька терзается своей несуществующей виной. А попробуй ей скажи взорвется. Может, ей эти муки нужны, больше в жизни ничего же нет.
А сама Аля разве одинока? Натка, Игорь друзья, да и в юршколе понимают ее, и соседи. Не надо обижаться на жизнь, Зине куда тяжелее. Тяжелее легче Есть ли мера в горе, в страданиях?
Когда их группа подошла к калитке Института Сербского, возле нее уже стоял высокий солдат, опираясь на палку. Он отсалютовал ею, как саблей, Лиза заблестела глазами:
Это твой друг?
Детства, уточнила Аля.
Шикарный парень, познакомь.
Придержав Горьку за рукав, Аля представила его: