Что слова дела нужны, а уже вот не гожусь.
8
Бомбежки, бомбежки Вой сирен становился привычным. Люди бегут в убежища деловито, почти молча, несут спящих детей и заранее приготовленные сумки с самым необходимым. Между теми, кто поздоровее и покрепче нервами, распределили дежурства во дворах и на чердаках, организовали дружины добровольцев. В небо смотрели теперь меньше, больше слушали. Если хорошо слышен вой летящей «чушки», крупной бомбы, значит, далеко. При попадании ничего не слышали.
Малую Бронную засыпали зажигалками, более крупного фашисты на нее не тратили, район не промышленный, все прилегающее с точки зрения крупной операции тоже малоинтересно.
У Али пересменок, съездить бы к Натке, да жаль маму, надо помочь с уборкой, стиркой. Покончив со всем этим, она переоделась и побежала ее встречать.
Мама уже вышла из своего фармацевтического института, что между Никитскими воротами и Арбатом, там она работает лаборанткой уже много лет. Аля как-то заглянула в институт. У мамы целый арсенал колб, пробирок И разноцветные жидкости в бутылях: зеленые разных оттенков, желтые, молочно-белые.
Нравится? спросила мама.
Химия проклятая, на формулах распятая, кислотой облитая, такая ядовитая! пошутила Аля.
Что ж, не обиделась мама, во всякой шутке есть доля правды, а у нас и формулы, и яды вот и интересно, из ядов получать лекарства
Взяла Аля маму под руку, пошли дружно, мама улыбается:
Хорош вечер, солнышко поедим, и выйду под клены газету читать.
Без газет мама просто не может. И книги любит, но тут очень избирательно, больше исторические романы.
Очень интересно, что в мире было, есть, будет, оправдывалась мама, когда, бывало, удерет молоко или бульон, а она не уследит.
Вошли в свой двор. Между толстых, будто слоновьи ноги, стволов тополей за «дядь Васиной» палаткой Толяша с Олежкой возятся с котятами. Мама и им улыбнулась. Повернули к своему крыльцу, а на нем величественная фигура Веры Петровны заслоняет дверь. Глаза у Веры Петровны какие-то странные, опустошенные.
Паша! как-то болезненно вскрикнула мама и обняла Веру Петровну.
Они сели тут же, на крыльце, и Вера Петровна, разжав пальцы, выронила на колени серую бумажку, схватилась обеими руками за маму. И все молча. Аля подняла бумажку, но ее выхватила подоспевшая Мачаня, прочитала, прикрыла маленькой рукой рот, зажимая вскрик, передала бумажку Нинке. Жильцы возвращались с работы, их останавливала Мачаня, серая бумажка плыла из рук в руки. Нюрка побледнела, привалилась к испуганной Нинке.
Барин протиснулся в квартиру и скоро принес рюмку с валерианкой.
Мама напоила Веру Петровну. Прихромал дед Коля, прочитал, что сказано в бумажке, одновременно с подбежавшими близняшками.
Ой, матушки завопила было Маша, но дед Коля цыкнул:
Шли бы все по домам, дайте человеку покой. Пусть матери сами тут и, не договорив, поспешил открыть двери первого номера.
И его послушались, оставили матерей вдвоем, Мачаня проворчала у себя на пороге:
Здесь не две матери но не осталась, чувствуя, что лишняя, не поможет.
Бумажку дед Коля сунул в карман жакета Веры Петровны, Аля, так и не прочитав ее, спросила деда Колю:
Что это?
Извещение военкомата. Смертью храбрых пал сынок Веры Петровны.
Пал?
Так пишется, а если по-солдатски убит. В бою.
И вот эта серенькая бумажка, извещение, все, что осталось от Пашки? Квадратик бумажки и пустота. А Пашка, медлительный, молчаливый, не явится, как она мечтала, на Малую Бронную? Почему? Зачем? Как он сказал тогда «парня жаль». Неужели предчувствовал?
Аля прошла через первый номер в свою квартиру и встала в сенях, за спиной мамы, на всякий случай, сердце у нее слабенькое.
Женщины молчали. Наконец Вера Петровна спросила:
Анастасия Павловна, что вы делали, когда погиб ваш муж?
Мама опустила голову, но тут же выпрямилась, посмотрела прямо в лицо Веры Петровны:
Жила.
Да Но вы нужны были дочери.
И у вас есть дочь, твердо сказала мама.
Эта?.. и с прежним высокомерием взметнула густые брови Вера Петровна, будто поражаясь, как мама могла равнять свою дочь с Музой.
Если гибнет муж, женщина становится вдовой, а если сын остается матерью. Родится ребенок Паши, и это счастье, если хотите, даже замена сыну. Пойдемте, напою вас чаем. И мама стала подниматься, помогая Вере Петровне.
И в это мгновение завелась, завыла сирена, врезаясь в уши, мозг, душу, будто твердя: беда-а-а-а, беда-а-а-а Из дверей своей квартиры появилась Муза с узелком. Мама быстро спросила:
Она знает?
Да, извещение-то на имя жены солдата, и Вера Петровна, опережая Музу, пошла в бомбоубежище.
Господи, да чего ж это деется? Не ночь же еще, а он, анчихрист, налетел? Маша дергала маленького Толяшу за руку. Не артачься, не выпущу, гляди, мать вон вперед ушла.
Я уже большой, я с дедуней останусь! тормозил сандалиями Толяша. Я тоже могу зажигалки песком
Глаша вернулась, бросила узел сестре, сгребла сына в охапку.
Зарыкали, загудели самолеты, привычно посыпались зажигалки, вражеским летчикам при закатном солнце хорошо видны были цели
Посбрасывали зажигалки с крыши, вдвоем-то легче, и Аля скатилась вниз по чердачной лестнице к деду, а Федор так и сидел на чердаке до отбоя. На этот раз тревога была недолгой. Люди возвращались, отчаянно ругаясь:
Ну, фашист! Новую моду завел, ночи ему мало!
Пойдемте-ка к нам, женщины, обернулась ко всем мама.
Стонущую Музу мама уложила на свою кровать. Аля приготовила чай, накрыла на стол.
Вера Петровна от чая отказалась, дремала в мамином кресле. Мама прилегла рядом с Алей, и дыхание у нее было ровным, будто, поддерживая людей, набралась сил.
Перед самым рассветом Муза вскрикнула. Мама зажгла свет, подошла к ней, зашептала. Потом накинула на нее свою шаль:
Вера Петровна, мы потихоньку в Леонтьевский
Аля пошла со всеми. На Тверском Муза присела на лавочку.
Устала я.
Отдохни, тут близко, согласилась мама.
А Муза, ойкнув от боли, вдруг накинулась на свекровь:
От тебя сбежал! В повестке день указан, а не час, мог бы и вечером, мой милый Да смотреть не мог, как ты меня всю изжевала, старая ведьма: сына, видишь, я у нее отняла! А пошел бы к вечеру, глядишь, в другое место бы назначили, и уцелел бы. Это ты, ты
Муза, она же мать Паши, робко сказала Аля, удивляясь, чего это мама ее не уймет, да и Вера Петровна молчит.
Пошли, пошли, не здесь же и рожать, потянула мама разъярившуюся Музу, Вера Петровна подхватила ее с другой стороны.
Аля, беги стучись в роддом, кабы не опоздать, сказала мама.
Аля смотрела на закрывшиеся двери роддома. Неловко, жутковато, странно роды эти.
Женщины вышли без Музы, с узлом. У памятника Тимирязеву сели на лавочку, ждать. Пашкин ребенок а он «смертью храбрых» Храбрый И это о Пашке, вечно плетущемся в хвосте их ребячьей ватаги, о Пашке, из которого слова надо было дверью выжимать
Бедная Муза, и горе, и страх, и боль Никогда Аля ничего такого не видела, но ведь и Вера Петровна, и Мачаня, и Глаша, даже мама, все вот так же мучились. Аля передернула плечами: бр-р
Дом напротив, со стороны Малой Бронной, побелел, потом порозовел. У подножия памятника великому ученому, впрочем, похожему на каменный столб, серебрились левкои. Ти-ши-на-а
Только бы живого родила, вдруг взмолилась Вера Петровна.
Она молодая, сильная, успокаивала ее мама. Пошли, может, пора.
В роддоме сказали: у Музы сын.
Пашенькой назову, дрогнула голосом и заплакала Вера Петровна.
Слезы душу омывают, будто вспоминая, заметила мама.
Подождите здесь! И Аля опрометью бросилась на бульвар.
Сорвала три левкоя с клумбы и назад. Медсестра дала клочок бумаги, карандаш. Написали: «Поздравляем, любим обоих, бабушка, Анастасия Павловна, Аля». Вера Петровна приписала: «Баба Вера».
Стали ждать ответа. Его принесли на обороте бумажки: «Спасибо, назовем Пашуткой», и подпись Музы.
Выхожу, обоих выхожу шептала Вера Петровна.
Вернулись на Малую Бронную, когда Але уже пора было собираться на завод. Поела наскоро, взяла сменное платьишко, полотенце и бегом на остановку трамвая.
Вдоль трамвайной линии девчата в военной форме вели аэростат: придерживали за канаты, чего доброго еще улетит этот огромный, похожий на зеленого бегемота, заградснаряд. Их выпускали при налетах, и немецкие летчики опасались столкновения.
Звенели трамваи, спешили люди, начиналось рабочее утро.
В цехе Алю ждал дед Коля.
Ну, что там с Пашкиной вдовой?
Вдовой?
Не с матерью же. Кого родила Муза?
Пашутку.
Парень. Солдат, и непонятно, одобряет ли дед Пашутку. Подбежал уже вымытый после смены, осунувшийся Славик:
Какие новости?
Сын у Музы.
Забегу поздравить.
В роддом?
Он покраснел, усмехнулся и убежал.
Работалось трудно. Ни часу не поспала. И навалилось много. Гибель Пашки, Пашутка, налет немцев чуть не днем Вот не смогла Славику про Пашку сказать. И это ужасное «смертью храбрых»
Хватит душу травить. Работать, работать, это сейчас главное.
9
В передней, возле узкого окошка, Аля, как всегда, пристроила корыто и не спеша отстирывала простыни. Белье во втором номере все женщины доводили до кипенной белизны. До войны каустической соды было завались, а ядровое мыло не жалели даже на мытье полов. Теперь же основная надежда на собственные руки: жмыхай-оттирай со всей силой. И Аля не жалела сил, мыла-то «вприглядку», как пошутила мама. Начала с рассветом, скоро мама проснется, а уж позавтракав, полоскать, воды-то не хватает.
В прихожую как-то непривычно обессиленно ввалилась Глаша. С ночной смены рановато. Плоское ее лицо землисто-серое, уж не заболела ли?
Сестри-ица-а? Толя-аша-а, соседу-ушки-и, закричала вдруг Глаша своим низким, прокуренным голосом.
Люди повыскакивали из своих комнат, а быстрее всех Маша, встрепанная, в ночной рубашке. Глаша обняла ее:
Эвакулируют меня с сыночко-ом
Куда, куда? На Урал? В Казахстан? всполошенно заспрашивали соседи.
Ой, не знаю ой, в деревню Далеко-о страшно, я же дальше Москвы не была-а
Сестрица, Глаша, не надрывай сердце, я же вас не брошу.
Маша, родненькая, тебя же саму надо водить за руку по белу свету. Горе-то какое, ехать в неведомую далищу. Фашист-вражина на Москву, сказывают, ломит Ой, люди, здесь, дома, на Малой Бронной умереть хочу-у
Дура, там же немцев нет, в эвакуации, пушки не стреляют, никаких тебе бомбежек, обругала ее Нюрка, заталкивая в свою дверь Федора, выскочившего в одних трусах.
А край чужой? А люди незнакомые? А Маша
Или в Москве все тебя, такую знаменитость, знают, засмеялся Барин, трясясь плотным телом в расстегнутой пижаме.
Темные глазки Глаши блеснули, она пошла на Барина:
А ну захлопни свой хохотальник, пока бог не наказал фашистской бомбой! и, отвернувшись от попятившегося Барина, она сказала деловито: Ладно, доревем на вокзале, к десяти велено, а ехать более часу, и в обнимку с Машей ушла к себе. Соседи разбрелись, седьмой час, можно поспать еще. Мама прошла на кухню варить картошку. Аля взялась достирывать. Скоро загудели примусы, люди готовили завтрак, но не пахло, как бывало, жареными котлетами и лепешками, теперь все только варили: быстрее и экономнее.
Белье Аля отполаскивала во дворе, протянув от крана шланг через окно черного хода, а выплескивала воду прямо на асфальт. И текла она из повернутого на бок корыта ручейком в открытые ворота к стоку Давно, Але было лет шесть, стока не было и в летние большие дожди Малую Бронную затопляло. Она с детворой плясала по колено в воде, чувствуя под босыми ногами округлости булыжной мостовой, и выкрикивала: «Дождик лей, дождик лей! на меня и на людей!» А вода, от нагретой ли мостовой, от теплого воздуха, как парное молоко
Когда развешивала белье, на чердак взбежала Нюрка, глянула на Алины труды, оценила:
Сила без мыла белье не домыла.
Знаю.
Со дня угощения лепешками за письмо в прокуратуру Аля сторонилась Нюрки, ожидая нового «фокуса». Вот и сейчас Нюрка заявилась на чердак не зря. Так и есть, снимает свободные веревки. Зачем?
Развесила? Бери таз и к близняшкам, Маша вовсе раскисла, надо помочь, а то не успеет Глаша к поезду.
И в самом деле, Маша с опухшими от слез глазами тыкалась без толку между вещей, только мешая. Нюрка увела ее к себе, напоила Бариновой валерианкой, уложила и взялась за дело.
Сильная, что называется, в теле, Нюрка ловко и быстро укладывала немудреные пожитки Глаши с сынком, говоря:
Смотрите, в корзине все теплое и посуда, в чемодане бельишко, а котомка с едой в дорогу, тут нож и кружка с миской.
Ой, Нюрка, бог тебя наградит, благодарила Глаша.
А не улежавшая и десяти минут на Нюркином диване Маша вторила:
Что б не видать тебе нашего горя-разлуки Господи, как же мы на вокзале пробьемся, там же тыщщи народу
Пробьемся, я всех корзиной распихаю, даром что ли Нюра по этим рельсам-перронам десять лет шастала! и Нюрка ободряюще потрепала Машу по пухлому плечику.
Друзья-подруги А лет восемь назад В столовую, где тогда работала официанткой Маша, поступила судомойкой деваха: рослая, костистая, ключицы, локти, плечи углами. Спала она у плиты в кухне, прямо на голом полу.
Ну и «спальня» у тебя, девка, посочувствовала сердобольная Маша.
Нюрка, а это была она, ответила:
Негде мне, погорели мы, я тут ни души не знаю.
Одна, что ль, осталась?
Нюрка отвернулась, тяжело ей было до боли.
Идем ко мне, места хватит.
И в самом деле комната у Маши просторная, а от скудной обстановки и вовсе казалась большой. Спали на единственной кровати вместе, ели за колченогим столиком. Нюрка посудомойство бросила, стала проводницей в поездах дальнего следования и не обременяла Машу постоянным присутствием, та ее прописала.
И вот Нюрка после одной из поездок привела Федора, сухого, лысого повара из вагона-ресторана своего поезда. Сказала:
Муж это мой, жить будет здесь.
Маша кричала, прогоняла, очень уж несправедливое нахальство, жаловалась она соседям. Не помог крик. Тогда предприняла «психическую» атаку. Приволокла в комнату корыто и при Федоре стала мыться. Федор не ушел, только газетой прикрылся, вроде читает, а сам поглядывал на пухленькую Машу. Теперь разъярилась Нюрка:
Привораживаешь чужого мужика?
Тогда Маша «выписала» из деревни сестру-близняшку, хмурую, плоскотелую Глашу. Та оказалась непустой, через полгода родился Толяшка, а тут и Маше нашелся мужик, Денис Сова, паровозный кочегар, большеголовый крепыш с золотыми зубами. Так и жили вшестером, пока не уехала к себе на родину старуха соседка, как она объяснила умирать. Ее комнату и заняли Нюрка с Федором.
Успокоившись, Нюрка выровнялась, обросла мясцом. И неожиданно припала сердцем к Толяше. Бывало, заплачет малец ночью, а она уже у соседок, помогать. Покупала малышу игрушки, привозила из поездок фрукты. Толя ее не признавал, как и неулыбу-мать, любил только тетку свою, Машу, и ее кошек с котятами, которых та приваживала без разбора.
Своего ребенка Нюрка так и не нажила и вот теперь, помогая со сборами, изо всех сил старалась скрыть горечь разлуки с мальчиком.
Нюрка взвалила на широкое плечо корзину, крепко перевязанную бельевой веревкой, близняшки несли чемодан, тоже обмотанный веревкой, Толяшка кутал в свою старую рубашонку рыжего любимца, уговаривая Нюрку:
Теть Нюр, посмотри за остальными, приеду пересчитаю!
Маша приглядит, а считать вместе будем, только возвертайтесь, шмыгнула толстым носом Нюрка.
Вышли провожать. Семья Барина до ворот, так и стояли там все трое. В калитке Мачаня помахивала сестрам ручкой, будто они шли на прогулку. Дед Коля похромал следом, но отстал, ждать его было недосуг. Вдруг мама остановилась:
Воду-то, воду на столе в кухне забыли, матери!
Ай-яй, взвизгнула Маша. Обратно нельзя, путя не будет.
Я сбегаю, успокоила всех Аля.
На кухне взяла приготовленную бутылку с водой и прихватила Машин чайник.
Глаша встала посреди Малой Бронной и крикнула:
Кланяйтесь мужьям и женам, кланяйтесь фронтовикам, кланяйтесь соседям, и поклонилась. Оставайтесь в добром здоровье, ждите победу, ждите нас.
На трамвайной остановке Нюрка с близняшками и Толей втиснулись с передней площадки, трамвай зазвонил и увез их. Возвращались молча.