Как здесь прошли танки? спросил Митя, уже легко выруливая на прямую дорогу после дьявольского спуска. Только Чертова моста не хватает.
Будет и Ч е р т о в м о с т, когда заберемся в Альпы, сказал Строев, довольный тем, что все обошлось благополучно.
К концу вторых суток изнурительного, опасного перехода дивизия Бойченко вышла в Моравскую долину. Потеряв в Восточно-Сербских горах соприкосновение с противником, она преодолела, наконец, горный в а к у у м и с ходу завязала бой за город Чуприя.
Комдив послал Строева в бондаревский полк, который должен был первым форсировать реку и выйти с севера к городу Ягодина.
Не ахти какая река Велика Морава, но осенью она набирает силу от дождей и, мутная, багровая, вровень с берегами, начинает ускорять свой бег к Дунаю. Мосты были взорваны. Вся надежда на п о д р у ч н ы е средства, которые не раз выручали матушку-пехоту: рыбацкие лодки, утаенные местными жителями от немцев, кое-как, наспех связанные из бревен жидкие плоты, старые автомобильные камеры одним словом, тут действительно все идет в ход, что попадает под руку. Бахышу Мамедову к этому не привыкать: все реки, что остались позади, были форсированы на п о д р у ч н ы х средствах, разве лишь за исключением самого Дуная, через который его полк переправился по настоящему понтонному мосту севернее Измаила.
Бахыш был доволен, что к нему в качестве у п о л н о м о ч е н н о г о прибыл Строев. Он доложил о подготовке к бою, о своем решении захватить плацдарм на левом берегу и окопаться, чтобы с рассветом начать наступление на прибрежный населенный пункт Пачевац. Строев одобрил его план.
Ночь мудрее дня в таких случаях, сказал подполковник. Скоро стемнеет.
Они вышли из крайнего домика, стоявшего на берегу Моравы. Немцы изредка обстреливали шоссе, подгоняя хлесткими разрывами одиночные повозки, что все еще тянулись с гор. «Хейншели» трусливо прятались в рваных низких тучах, сбросив на дорогу по нескольку фугасок.
Орлы мои!..
Они оглянулись. К ним подошел очень древний на вид старик, однако голос его звучал молодо. В руках у него был кувшин, полный вина, и такая же, облитая зеленой глазурью, большая кружка.
Орлы мои, воины Он поставил кружку на скамейку и осторожно, чтобы не расплескать, налил в нее белого вина.
Мы с вами встречаемся раз в век от беды до беды, говорил он, глазами показывая на кружку.
Ничего не поделаешь, придется выпить. Строев взял кружку и в два приема осушил ее до дна. Бахыш последовал его примеру.
Сколько вам лет, отец? поинтересовался он.
Девяносто, немедленно ответил серб, точно ждал вопроса.
О-о! покачал головой Мамедов, и белозубая улыбка тронула его загоревшее, темное лицо. Это кавказский возраст!..
В наволочном небе перекатывался шум моторов, но самолетов не было видно, и казалось, что натужно гудят сами облака, пытаясь с разгона подняться в горы. Но вот один из «хейншелей» незаметно снизился до бреющего полета и дал пулеметную очередь по берегу Моравы.
Авионы, авионы! испугавшись, закричал старик.
Не бойтесь, отец, у нас тоже есть свои авионы, сказал Строев.
Ему стало жаль милого старого человека, который столько, верно, натерпелся страха от немецких пикировщиков.
Пойдем в кучу
Поздно вечером бондаревский полк начал переправу без единого выстрела. Немцы хватились лишь тогда, когда головной батальон, развернувшись в цепь, двинулся к Пачевацу. Это были г р е ч е с к и е немцы, еще не имевшие дела с русскими.
На другой день Строев и Мамедов получили боевой приказ комдива: в тесном взаимодействии с соседними частями овладеть городом Ягодиной и к исходу суток перейти к жесткой обороне.
Легко сказать к исходу суток Прошли и сутки, и вторые, а противник все держался в Ягодине. Уже стало известно, что идут бои на подступах к Белграду, что югославская столица скоро будет полностью очищена от гитлеровцев, а на окраине моравского городка, окруженного с трех сторон, наши атаки сменялись немецкими контратаками. Ягодина, удаленная от Белграда на верную сотню километров, оказалась тактическим продолжением его: со взятием Ягодины и Крагуеваца обнажался фланг всей белградской группировки противника.
Наблюдательный пункт полка находился рядом с боевыми порядками пехоты. В наступлении так лучше: солдаты ни за что не попятятся назад в случае контратаки, а в случае успеха не надо тратить бесценные минуты на выбор нового НП. Строев и невооруженным глазом видел проволочные заграждения на северной окраине города, за которыми то появлялись, то исчезали бронетранспортеры. Каменные дома были превращены в доты, а въезды в город густо заминированы.
Только что захлебнулась очередная атака. Люди и оружие остывали после боя. В это время и позвонил со своего НП генерал Бойченко. Он сказал, что на подходе к переправе два ИПТАПа и полк гвардейских минометов.
Спасибо, ответил Строев.
Больше ни о чем говорить не хотелось ни комдиву, ни его заму: Бойченко, кажется, устал от своих обычных угроз и требований, которые все равно не могут заменить пушек, а Строеву просто уже надоело без конца выслушивать его крепкие словосочетания. Он подождал немного, что еще скажет генерал, и бросил трубку, убедившись что разговор окончен. Он хорошо знал, как Бойченко, сильно переживая свои неудачи у стен Ягодины, не находит себе места только от одной мысли, что этот моравский городок, может быть, будет освобожден не раньше, а позднее самого Белграда. И, понимая трудное положение комдива, Строев готов был сам пойти в атаку, лишь бы не уронить престиж дивизии.
Ночью, когда прибыл командир полка РС, Мамедов вызвал к себе комбатов. Люди валились с ног от усталости, и надо было поднять их настроение чем угодно. Как и полагается тактичному у п о л н о м о ч е н н о м у, Строев забился в угол землянки и ни во что не вмешивался. Комбаты жаловались на слабую огневую поддержу, на серьезные потери и все поглядывали в сторону незнакомого артиллерийского офицера, который сидел рядом с начартом Борисом Лебедевым.
Задача остается прежней: к исходу завтрашнего дня полностью овладеть городом, сказал в заключение Мамедов и стал (в который раз!) перечислять, какой батальон, в каком направлении и как должен действовать.
Его слушали без всякого энтузиазма.
Нас будет поддерживать полк гвардейских минометов, добавил в самом конце Бахыш.
И командиры батальонов оживились, с этого бы и надо начинать! Вопросов никто не задавал: чего еще надо, если ждали две-три батареи, а получили целый полк «катюш».
Строев взял за локоть Дубровина, сказал вполголоса:
Я завтра, возможно, приду к вам.
Будем ждать вас, товарищ подполковник, обрадовался комбат.
Утром наступление возобновилось. Артиллерийская подготовка была всего пятиминутной, но мощной, и первая же атака имела успех батальоны продвинулись на двести с лишним метров. Только наступавший слева полк Киреева был снова остановлен у подножия высоты 192.
Потом, вслед за многоступенчатым залпом гвардейских минометов, который ни с чем не перепутаешь, началась новая атака. На сей раз батальон Дубровина ворвался в траншеи первой линии. Немцы, любившие распевать русскую «Катюшу», в беспорядке отошли за крайние дома, как только услышали голос самих «катюш».
Это им не трехдюймовки! ликовал капитан Лебедев.
Погоди, Борис, еще рано нам справлять победу, сказал Строев, с любопытством приглядываясь к молодому капитану. Ясные ребячьи глаза, пухлые губы, острый подбородок, ну совсем мальчишка, а уже начарт полка, т е о р е т и к, как зовут его в дивизии.
К вечеру высота 192 была взята левым соседом. Полукольцо сжималось: у противника теперь, остался только один выход из Ягодины на запад, в сторону Крагуеваца.
Комдив принял решение об одновременном ударе всех трех полков ровно в час ночи. До штурма надо было успеть сделать многое: подвезти боеприпасы, накормить людей, сменить огневые позиции артиллерии. Когда Строев собрался идти в батальон Дубровина, позвонил Некипелов и сообщил, что капитану Дубровину присвоено звание Героя, о чем только что передали из штаба армии.
Надо сейчас же поздравить Андрея! предложил Бахыш.
Ни в коем случае, сказал Строев.
Не понимаю вас, товарищ подполковник. Это же отличная новость для всего полка! Белозубая улыбка так и играла на лице Мамедова.
Ты пойми, Бахыш, человек разволнуется, начнет выставлять напоказ свою храбрость, а ему сейчас нужно спокойно, ни о чем другом не думая, руководить боем. От большой радости, как и от большого горя, люди теряют равновесие. Так что потом, когда возьмем город, все вместе порадуемся с Дубровиным.
Слушаюсь.
Он застал Дубровина за ужином в немецком блиндаже, захваченном сегодня во время второй атаки.
Садитесь, товарищ подполковник, за компанию.
Спасибо, Андрей, я сыт. Да ты не торопись, я подожду, сказал Строев и вышел.
Из глубокого, в полный профиль, хода сообщения было видно только сумрачное небо да ближние дома, за которыми укрылись немцы. Строев поднялся на ступеньку земляной лестницы, ведущей на поверхность. Над головой, с треском разрывая тугую темень, взвилась немецкая ракета. Потом еще одна слева. В мертвенном подрагивающем сиянии стали видны окраинные кварталы, неширокий пролет улицы, перехваченный траншеей, и в глубине пролета скопление домов там, в центре города.
Началась иллюминация, негромко сказал за его спиной Дубровин.
Что это вы так скоро поужинали?
Легче будет идти в атаку, товарищ подполковник, Дубровин встал рядом с ним, тоже поднявшись на ступеньку, хотя был выше Строева.
Они молча рассматривали такую мирную на вид окраину Ягодины: кажется, никаких признаков войны, если не считать траншею поперек улицы, которая, впрочем, могла быть вырыта и самыми обыкновенными водопроводчиками. Не дожидаясь вопросов, Дубровин начал докладывать Строеву, где засечены огневые точки противника, какие из этих домов немцы превратили в самые настоящие доты и сколько примерно стволов, артиллерийских и минометных, сосредоточено против его батальона. Он старался ничего не преувеличивать, и без того известно, что Ягодину обороняет усиленная альпийская дивизия.
Штурмовые группы готовы? спросил для порядка Строев, зная, что Дубровину ни о чем напоминать не следует.
Так точно, готовы. Каждой штурмовой группе придано по орудию.
Войны начинаются в открытом поле, а кончаются на улицах городов. Нам, Андрей, надо привыкать к уличным боям.
К чему угодно можно привыкнуть, товарищ подполковник, если наша берет.
«Сильные вы люди, комбаты, из племени двужильных, тепло подумал Иван Григорьевич. В любую атаку идете сами. Даже взводные и ротные с надеждой ждут, когда поднимется в полный рост комбат, взмахнет призывно пистолетом и, не кланяясь пулям, пойдет вперед. А бойцу и вовсе только бы увидеть своего комбата над траншеей, и никакая сила, кроме смерти, тогда уж не остановит. Конечно, побеждают врага батальоны, но победить свой собственный страх им помогают в последнюю минуту товарищи комбаты. Среди них, как и среди комиссаров, не бывает беспартийных: любой комбат, пусть даже не успевший вступить в партию, в глазах бойцов первый коммунист. Такая это должность насквозь большевистская по своей природе».
Ровно в час ночи ударили все пушки, гаубицы, полковые минометы, ударили на редкость дружно, почти синхронно, никто не вырвался и не отстал. Вокруг сделалось, как перед восходом солнца, розово-светло: в небе сразу же поблекли и совсем потухли немецкие ракеты. Артиллерийская подготовка продолжалась добрых пятнадцать минут. Капитан Дубровин то и дело поглядывал на свою «Омегу» и курил, курил. (Странно, как это успеваешь в короткую громовую паузу перед атакой выкурить полпачки сигарет.)
Дальние всплески эхо еще не погасли в горах, как высокий лестничный раскат гвардейских минометов заставил пехоту осмотреться вокруг себя и взять оружие.
Пошли, негромко, привычно сказал Дубровин, даже позабыв, что рядом с ним замкомдива.
Строев наблюдая, как вставал огненный частокол разрывов, быстро глянул на комбата.
Разрешите, товарищ подполковник?
Не торопись.
Неуклюжий, нескладный Дубровин грузно потоптался и вынул из футляра цейсовский бинокль. Рота, наступавшая в центре, кинулась было прямо к траншее, но, встреченная сильным пулеметным огнем, раздвоилась, исчезла за воротами коттеджей.
А-а, черт! выругался комбат. Я же говорил, чтоб в лоб не лезли, что надо зада́ми, зада́ми!..
О ходе боя на участках других рот можно было судить лишь по тому, как волнами перекатывалась ружейная пальба и как все чаще перебивал ее сухой треск гранат, там дело вот-вот дойдет до рукопашной.
Товарищ подполковник, разрешите?
Не кипятись.
«Да что же это такое, наконец?! готов был закричать Дубровин. Я же все-таки командую батальоном! На моей совести и жизнь любого из солдат!..»
Над траншеей, пересекающей улицу, вмиг распустились две зеленые ракеты: путь свободен.
Видите, товарищ подполковник, видите?!.
Вот теперь идем.
Они поднялись. И слева и справа город был охвачен дымным сатурновым кольцом, а там, где внутренний обвод ягодинских укреплений оказался уже прорванным, огненные струйки выбивались из этого кольца и текли по улицам, встречь пунктиру трассирующих пуль.
В нескольких шагах от немецкой траншеи лежал солдат, широко раскинув руки, точно на привале. Командир батальона нагнулся, осветил его лицо фонариком и узнал связного третьей роты. Не дошел парень с донесением
Батальон продвигался трудно. Город тот же лес, а лес нелегко п р о ч е с ы в а т ь в темноте. За траншеей Дубровин и Строев попали под огонь со второго этажа углового дома. Они залегли, досадуя, что послали ординарцев в роты, за новостями. Благо вовремя подоспели артиллеристы из противотанкового дивизиона, которые на руках тащили «сорокапятку» и малость поотстали от своей штурмгруппы. После нескольких пушечных выстрелов верхний этаж умолк.
Молодцы, ребята! сказал Дубровин. Но отставать не полагается.
А кто бы выручал вас? ответил немолодой наводчик, знающий, наверное, по собственному опыту, что в таком незавидном положении все равны будь то сержант, капитан или подполковник.
Улица впадала в центральную площадь, и в самом устье ее разгорелась жестокая перестрелка. Немцы старались выиграть лишний час для отдыха главных сил на Крагуевац. Дубровин стянул сюда все, что у него было: минометную батарею, «сорокапятки». Огневой налет и ближняя рота двинулась в атаку. Строев махнул рукой а, была не была! и тоже пошел вслед за пехотой. Его опередил Дубровин, а Дубровина автоматчики.
Когда ночь сделалась вовсе серой, как остывший пепел, немцы были окончательно выбиты из города. Снова пошел дождь. Батареи, заняв огневые позиции на западной окраине Ягодины, вели обстрел шоссе на предельных прицелах.
Строева вызвал на свой НП командир дивизии. Прощаясь с комбатом, он сказал:
Ну, Андрей, спасибо за компанию. Скоротали мы с тобой осеннюю ночку! Вот теперь я могу поздравить тебя, Андрей. Тебе присвоено звание Героя Советского Союза.
Как?!. За что?.. Дубровин даже напугался, и на его всегда улыбчивом, в веснушках, совсем неволевом лице отразилась полная растерянность.
Вот так, мил человек, вот так, Строев обнял его, поцеловал.
Дубровин стоял посреди дороги и стыдливо смахивал ладонью предательские слезы. Что ж, бывает на войне, когда и комбаты плачут.
Наступление на Белград развивалось в высоком темпе.
Тринадцатого октября 4-й гвардейский мехкорпус вышел в район горы Авала, что в семнадцати километрах от города.
Это была главная позиция на внешнем обводе немецкой обороны, все три линии которой упирались своими флангами в Дунай и его приток Саву, прочно замыкая город в междуречье.
На следующий день танкисты генерала Жданова взяли гору Авала. И тут же, без передыха, начался штурм югославской столицы.
Маршал Толбухин послал на командный пункт 57-й армии генералов Бирюзова и Неделина, чтобы они на месте все еще раз уточнили и наладили взаимодействие с партизанскими частями. И вот начальник штаба прислал первое донесение о том, что внешний обвод прорван, что танки устремились вперед, взяв на броню штурмовые группы партизан. Всегда лаконичный, сдержанный, Бирюзов писал об этом высоким слогом, как видно, под свежим впечатлением прорыва. Толбухин повертел в руках радиограмму, улыбнулся: даже Сергей Семенович, воспитанный в строгих штабных правилах, не удержался от громких выражений, обычно не свойственных ему.