Петро, дружище! Дорогой ты мой, сколько летсколько зим!
С этими словами, изобразив на лице неподдельную радость, я направился прямиком к трем офицерам, которые расположились у окна. На подоконнике на газетке была разложена нехитрая закуска: пара вареных яиц, кусок копченой колбасы, хлеб и разрезанная на части очищенная сырая луковица. Посередине этого гастрономического «великолепия» гордо выделялась единственная металлическая кружка: я сразу понял, что она предназначалась явно не для чая. По раскрасневшимся, слегка осоловелым лицам и блестящим глазам офицеров нетрудно было догадаться, что они уже успели изрядно «поддать», и оттого с ними было проще вступить в контактбанальный, но тем не менее эффективный вариант быстрого знакомства. Подойдя вплотную, я обратился к невысокому и полноватому капитанусреди них самому старшему по возрасту (на вид сорокасорока пяти лет) и званию:
Обознался! Извиняюсь, обозналсяс моим лучшим фронтовым другом, с Евдокимовым Петрухой, вы, товарищ капитан, словно две капли воды! Вместе на передовой два года оттрубили, а полгода назад разбросала нас военная судьба по разным госпиталямтак и не виделись с тех пор!
Ничего, не извиняйся, старший лейтенант! капитан чуть подвинулся на лавке, освобождая место рядом. Давай к нам! Я своего брата-фронтовика за версту чуюты с какого фронта?
С Первого Прибалтийского!
А мы с Первого Белорусского! Как звать-величать?
Николаем!
Так мы и познакомились: капитана звали Борисом, а его совсем молодых сослуживцев-лейтенантовИгорь и Саша. Оказалось, что им тоже надо в Смоленскчему в душе я искренне порадовался: до города мне лучше добираться с компанией. Смершевцы искали парашютиста-одиночку, и мне сейчас было гораздо выгоднее и безопаснее находиться в группе. Мои новые «друзья» оказались в этом райцентре по делам службы: принимали на местном авторемзаводе партию грузовых автомобилей для своей части (все трое служили воентехниками в автомобильном батальонеавтобате). Я же наплел бесхитростную историю о том, как ехал с фронта в командировку в Смоленск и случайно отстал здесь от поездаэто мое объяснение не вызвало ни малейших подозрений. Наоборот, их водка плюс мой спирт («Чем не пожертвуешь ради дружбы!») сблизили нас окончательно. К чести моих новых знакомых, должен признать: пить они умели и свою норму знали, никто не «перебрал», иначе это могло бы мне только навредитьне хватало еще пьяных разборок и конфликта с местным военным комендантом! Хотя мне вдруг пришла в голову шальная мысль: догадались бы контрразведчики из «Смерша» искать пропавшего агента-парашютиста на местной гауптвахте (если бы я угодил туда по «пьяной лавочке»)?
С Борисом, то бишь с капитаном-воентехником, мне крупно повезло: когда я заговорил о том, что очень тороплюсь в Смоленск, он хитро подмигнул и обещал все устроить в лучшем виде:
Поезд в Смоленск по расписанию будет только утром, а мы можем ехать туда уже максимум через час!
Видя мое недоумение, Борис и его сослуживцы наперебой принялись рассказывать про какого-то Сашу, старшину-военфельдшера с санитарного поезда. Оказалось, еще днем в райцентре капитан случайно встретил старого знакомого-земляка: тот служил военфельдшером, а здесь, в местном железнодорожном депо, приводили в порядок вагоны их санитарного поезда, изрядно потрепанного бомбежкой во время последнего рейса на фронт, за ранеными. Сегодня ночью отремонтированные вагоны должны были перегонять в Смоленсктам формировался весь состав, а старшина-военфельдшер его сопровождал. Он обещал захватить капитана вместе со спутникамипусть это и было против правил.
Таким образом, через час я со своими попутчиками оказался внутри санитарного вагона, так называемого кригера. Такой четырехосный, со снятыми внутренними перегородками пассажирский вагон применялся для перевозки тяжелораненых: вдоль боковых стенок в нем были оборудованы специальные станки для трехъярусного размещения носилок. Во вторую заброску в дальний советский тыл, когда я выбирался с Урала, мне приходилось путешествовать точно в таком же кригерек счастью, не в качестве раненого. Сейчас мы разместились за боковым откидным столиком, только уже впятером; к нашей «теплой»в прямом и переносном смыслекомпании добавился военфельдшер, высокий плотный хохол-старшина по фамилии Наливайко. Кстати, этот военфельдшер полностью оправдывал свою колоритную фамилию: постоянно добавлял в наши стаканы новые порции мутноватого самогона. Трехлитровую бутыль этого зелья мы купили в какой-то избе, куда завел нас по дороге капитан, после чего долго петляли обходной тропинкой («Чтобы не напороться на патрулей!»объяснил Борис), пока наконец не добрались до депо и не оказались здесь, в вагоне.
Вскоре раздался характерный толчок и лязг от сцепки паровоза и вагонов, а еще через пятнадцать минут наш небольшой состав из десятка отремонтированных санитарных вагонов двинулся по направлению к Смоленску.
За победу! тут же провозгласил тост неугомонный Саша Наливайко. Чтобы всем нам благополучно добраться аж до самого логова Гитлера, до Берлина!
Тост был принят «на ура», и все досуха опустошили свои стаканы (тут их было в достатке). «Да уж, подумал я с горькой иронией, мне и в самом деле необходимо благополучно добраться до Берлина!»
Я выпил, и мелькнула мыслишка: «Бог любит троицу, а заброска-то эта третьяможет, выкарабкаюсь!»
Минут через тридцать-сорок все угомонились, расположившись на свободных носилках первого яруса, при этом Игорь с Сашей оглушительно захрапели, а Наливайко все ворочался с боку на бок, укладываясь поудобнее. Я тоже прилег, сняв сапоги и укрывшись шинелью, но сон долго не шел: сказывалось возбуждение событиями истекшего дня, усугубленное выпитым. И как всегда в такие минуты, приходили самые трудные и «неудобные» мысли: а правильно ли я поступил, переметнувшись на сторону врага?
Сначала, когда в январе сорок второго года ушел к немцам, все для меня было просто и ясно: надо свалить в России ненавистный сталинско-коммунистический режимпусть даже руками немцев! Но впоследствии оказалось, что не все так просто. Хотя и сейчас я был твердо убежден: сталинизм-большевизмстрашная трагедия для России. Открылось и другое: теперешняя гитлеровская Германия с ее коричневой чумойтакая же зараза, как и красный коммунизм. За три года службы в абвере, имея возможность сравнить две системы изнутри («Кстати, уникальную возможность!»), я вдруг сделал ошеломляющее открытие: да ведь Гитлер и Сталин почти близнецы-братья! Даже названия режимов звучат одинаково: у одних «национал-социализм», у других«интернационал-социализм»! Но что мне теперь делать со всеми этими политическими «открытиями»?
Вот лежат и храпят рядом со мной советские офицерыформально мои лютые враги. Но, как ни странно, никакой ненависти к «братьям по крови» я не испытывал, было другое: лютая досада, что я стал вынужденным изгоем из-за проклятого, рабского долготерпения и покорности моего народа. «Да что же вы, люди русские, славяне, мать вашу! мысленно негодовал я. Сел вам на шею полуграмотный горец, даже духовную семинарию не осиливший, и превратил всех в быдло, в скотов и рабовчерт бы вас побрал! Это ж уму непостижимоодин-единственный недалекий вождь решал за меня все: какие фильмы смотреть, какие книги читать! Установил мизерные нормы жилья, нищенские пайки, копеечные зарплаты; подмял под себя искусство, культуру Даже Главный палачтоже он, а нарком внутренних дел Берия и прочее политбюро, штампующее приговоры, просто шестерки и лакеи у своего Хозяина-пахана!»
Мои ночные размышления прервал старшина Наливайко, который осторожно дергал меня за руку и, дыша перегаром, шептал из темноты:
Слышь, старлей! Табачку у тебя не найдется? Страсть как курить охота, а курева нема, ядрена вошь!
Вообще-то я не курил, но папиросы при себе имел всегдаэто помогало в определенных обстоятельствах завязать знакомство, вступить в контакт.
Держи, старшина! протянул ему пачку «Казбека».
Вот спасибочки, хлопче, обрадовался военфельдшер и, зацепив своими заскорузлыми пальцами потомственного украинского хлебороба сразу две папиросины, переместился в тамбурпокурить.
Разговор со старшиной отогнал сон и переключил мои размышления на попутчиковсоседей по вагону: «Лежат и храпят после победных тостов за взятие Берлина, а ведь, пожалуй, сбудется тост: эти русские мужики не только всю Германию с ее столицей завоюют, да еще по всей Европе прогуляются, аж до Ла-Манша! Только дальше-то что? Пожалуйте, герои-победители, освободители Европы, снова в стойло! Снова в колхозы-совхозы за палочки-трудодни да переходящие вымпелы вкалывать, нажив к старости телогрейку и пару кирзовых сапог, да еще кучу болячек в придачу! Зато на почетном месте в красном углу полуразвалившейся избынепременная грамота с профилем Самого за доблестный труд! Эх!.. Злой я стал какой-то А наверное, мог быть как все: в первых рядах на демонстрациях и собраниях партейных драл бы глотку за светлое будущее всего человечества, кто знает?»
С этими сумбурными мыслями я незаметно заснул под стук вагонных колес и богатырский храп молодых лейтенантов
Разбудил меня все тот же неугомонный хохол Наливайкоэнергично тряс за плечо и веселым голосом (обычно наутро после попойки, как известно, настроение у большинства далеко не радостное) громко напевал:
Вставай-подымайся, рабочий народ!
Причину его веселости я сразу понялв бутыли на столе еще оставался самогон и старшина уже успел, как говорится, «поправить здоровье». Я быстро намотал портянки, обул сапоги и встал на ноги, потом подошел к окну и выглянул наружувагон стоял. На улице еще было темно, наручные часы показывали половину седьмого утра.
Приехали! Загнали на запасной путь, но до вокзала тут рукой подать! пояснил капитан, который уже успел одеться и сидел у стола. Давай, ребятки, шевелись! приказал он лейтенантам Игорю и Саше, которые как раз натягивали сапоги. Через час мы должны быть в частитам и позавтракаем!
Опохмеляться я не стал, оба лейтенанта тоже отказались, а капитан выпил сто грамм на пару с военфельдшером. Потом мои новые знакомые надели шинели, попрощались со мной и старшиной за руку и быстро удалились: они явно спешили. В вагоне остались я и Наливайко, но мне тоже надо было двигать дальшетеперь не по глухому лесному массиву, а по городу Смоленску (что было намного опаснее). Только сначала следовало слегка привести себя в порядок и проделать без свидетелей одну нехитрую операцию.
Старшина, я тут наведу небольшой марафет: побреюсь и все такое Ты не против?
Да ты чего, Николай, какой базар! Действуй, сейчас и чайку поставим!
Я проделал утренний туалет, а когда Наливайко отлучился куда-то по своим делам минут на пятнадцать, быстро закрыл дверь вагона специальным ключом. Затем я снял с левой ноги сапог и изнутри, из-под кожи, подшитой к яловому голенищу, достал заложенные туда запасные бланки, которыми меня снабдили в абвере. В связи с изменившейся обстановкой и всем течением операции надлежало поменять «легенду»: «превратиться» в офицера-отпускника, направляющегося домой после контузии и излечения в госпитале. Из сапога я извлек два нужных мне бланкаполностью заполненных, со всеми печатями и штампами воинской части: справку из госпиталя и отпускной билет. Все, теперь можно было покидать этот гостеприимный санитарный вагон и пробираться на явочную квартиру на окраине Смоленска.
Со старшиной Наливайко, который вскоре возвратился, мы попили жидкий чаек и перекусили чем бог послалпотом распрощались. Мне не доводилось бывать в Смоленске, тем не менее я неплохо представлял план города и примерное расположение той улицы, куда сейчас направлялся. Готовясь к заброске во главе абвергруппы в районе Смоленска, я просмотрел имеющиеся у немцев материалы: планы, карты, схемы-путеводители по области и городу. К тому же подробно побеседовал с одним из курсантов разведшколы, который до войны жил в Смоленске и прекрасно знал как город с окрестностями, так и область. Мне даже удалось переговорить с одним из агентов, побывавшим здесь месяц назад, так что я шел по нужному маршруту достаточно уверенно: быстро пересек запасные железнодорожные пути, куда загнали наш санитарный вагон, и оставил чуть в стороне центральный городской вокзал, Смоленск-1.
Первым делом я направлялся в военную комендатурукак положено, встать на воинский учет и получить необходимые отметки в документах. Стояло хмурое осеннее утро, моросил мелкий противный дождь, и я накинул поверх шинели плащ-палатку, набросив на фуражку капюшон. Уже рассвело, но народу мне встречалось немного, и в большинстве это были военнослужащиевидимо, сказывалась близость железнодорожного вокзала. Война не пощадила Смоленск: город был сильно разрушен бомбежками, артобстрелами и немецкими подрывниками при их отступлении год назад. Я «проголосовал» и остановил попутную машину, грузовой «Студебеккер», на котором минут через тридцать добрался в другой район города. Здесь, в районной комендатуре, пожилой помощник военного коменданта в звании майора сначала придирчиво проверил мои документы, потом внимательно посмотрел на меня. Сняв намокшую плащ-палатку, я предстал перед ним во «всей красе»: ремень с портупеей поверх шинели затянут строго по уставу, фуражка «сидит» ровно, сапоги чисты, даже подворотничок подшил свежийв вагоне у Наливайко. К тому же был застегнут на все пуговицы и гладко выбритаккуратисты-строевики из комендатур таких любят, я это знал и старался соответствовать. Майор остался доволен как моим внешним видом, так и документами, только спросил:
Надолго к нам?
Никак нет, товарищ майор! Следую в отпуск к матери, в Подмосковьесогласно проездным документам. Сюда заскочил по пути, по просьбе друга-фронтовика: просил разыскать его семью, она у него здесь в оккупации оставалась, и с тех пор, с самого освобождения, ни одного ответа на все его письма. Думаю, задержусь на три-четыре дня, не больше.
Ну, добро, старлей, исчастливого тебе пути!
С этими словами майор проставил необходимые отметки военной комендатуры в моих бумагах, после чего я благополучно отбыл дальше. Нужная мне улица, судя по плану города, располагалась неподалеку, через сорок минут быстрой ходьбы я действительно оказался на месте. План меня не обманул: я вышел точно на Деповскую улицу, вернее, улочку, ибо была она маленькая и неказистая. Один раз меня остановил для проверки документов военный патруль, но отметка местной комендатуры (как я и рассчитывал) оказала свое магическое действиебез лишних расспросов меня отпустили. Деповскаянеасфальтированная, деревенская с виду улица состояла из деревянных домишек частного сектора и выглядела совсем не по-городскому, зато располагалась на высоком местевид отсюда открывался изумительный. Далеко внизу виднелась голубая лента Днепра, а на другом его берегу взору открывался архитектурный ансамбль Соборной горыУспенский собор и его знаменитая колокольня. Было безлюдно, и я, сняв фуражку, незаметно перекрестился на собор: «Господи, благослови!» Конечно, я не мог себе позволить даже маленький крестик на шееведь по документам я коммунист! Но помолиться про себя никто не мог мне запретить, что я и сделал, прочитав одними губами «Отче наш».
Неспешно проходя вдоль Деповской, я еще издали приметил нужный мне деревянный домишко, похожий как две капли на своих «соседей»: на двери висел навесной замокзначит, хозяина дома не было. Именно хозяина, потому что я знал, кто здесь проживает, это была та самая явочная квартира, о которой мне сообщил штурмбаннфюрер СС Скорцени. Не останавливаясь против нужного мне дома, даже не замедляя шаг, я проследовал дальшефиксируя мельчайшие детали окружающей обстановки. Пока ничего подозрительного я не заметил, но из опыта знал: почти половина из пойманных в русском тылу агентов абвера «горела» именно на таких явках, раскрытых и взятых под наблюдение «Смершем». Поэтому торопиться здесь было нельзя, да и хозяина все равно не было дома. «А кстати, где он? На работе? Или в гостях у чекистов-смершевцев?»мелькнула в голове тревожная мысль. На другой стороне улочки, чуть наискосок от интересующего меня дома под номером «восемь», я заметил стоящую у калитки молодую женщину лет тридцати. Видимо, она возвращалась домойно, увидев меня, остановилась и с интересом смотрела: куда это я направляюсь? Конечно, в этот утренний час одиноко идущий офицер привлекал к себе всеобщее внимание: я чувствовал любопытные взгляды из-за занавесок в окнах, а несколько чумазых мальчишек даже прекратили свои уличные игры и подошли ближе. Тут нельзя было просто бродить взад-вперед, не вызывая ненужного любопытства со стороны соседей, поэтому я мгновенно оценил ситуацию и первым заговорил с женщиной: