Вдруг нестройно застучали автоматы, сразу в нескольких местах. Значитцепь двинулась. Опять рядом была смерть: пули фыркали в листве, вырывались из кустов за спиной, и с каким-то падающим звуком исчезали впереди.
Тимофей свалился на колени. Сознание понукало его: толкай! но руки были пустыми, и глаза то видели какой-то фрагментпродырявленный пулями задник коляски, ветку, потную Ромкину спину, то слепли. Собрав все силы, цепляясь за коляску, Тимофей приподнялся с колен, опять свалился
Забирайся в коляску, сказал ему Ромка.
Мотоцикл заурчал еле слышно. Вот ведь может не шуметь, когда надо Ромка едва касался ручки газа. Он не крутил ручкуон ласкал ее. Как собаку. Мотоциклу это нравилось.
Едва мотоцикл заурчалавтоматы притихли: немцы по звуку пытались определить, где пограничники. Сейчас они ударят по-настоящему!.. Но пока этого не случилось, Ромка решил вести мотоцикл аккуратно, маневрируя между кустами. Не спеши, не спеши
Узбек был маленький, и при жизни, пожалуй, совсем не занимал места, но убитый он словно вырос, его тело стало громоздким и плотным, хотя погиб он всего несколько минут назад. Удержать это тело, за которое цеплялась каждая ветка, было непросто. Левой рукой Тимофей держал узбека за поясной ремень, правой отводил ветки. Вот очередная Тимофей потянулся к нейи рука схватила пустоту. Тимофей чувствовал, как эта ветка тормозит мотоцикл, сосредоточился, повторил попытку Ветка была рядом, движением с нее сдирало листья, Тимофей к ней тянулся, тянулся, но она почему-то поплыла вверх, мир стал опрокидываться, все стало терять очертания, расплываться Узбек я должен удержать его Тимофей загреб свободной рукой полу гимнастерки узбека, вцепился в нее, и уже не чувствовал, как уткнулся в это тело лицом.
А рядом ныли, щелкали и рубили кусты автоматные пули. Ромка не знал, как быть. Надо бы выжать полный гази дай бог ноги, но самолюбие уперлось рогом. Вот не побегу!.. Пусть его отваге нет свидетелей (ведь немцы его не видят) что с того? Он же не на публику отважен. Отвагавсегдадля собственной души. Он из самоуважения будет вести мотоцикл так, словно вокруг ничего не происходит
Да ты чтоугробить нас хочешь? захрипел сзади Залогин. Голос был срывающийся, сквозь задышку. Гони!..
Ромка оглянулся на него, увидал залитое потом, перекошенное усилием лицо; затем взглянул на Тимофея, даже в беспамятстве не выпускавшего тела узбека. В мозгах вдруг посветлело, словно наваждение рассеялось. Подумал: и правда! ведь из-за моей дури ребята могут погибнуть погибнуть просто так, без толку Ну и балда!
Ромка улыбнулся Залогину:
Я боялся, что ты отстанешь!..
И дал полный газ.
Немецкая техника Всего два слова: немецкая техника, и дальше можно не продолжать, ничего пояснять не надо. Получив свободу, мотоцикл ломанулся через кусты не просто весело, а с куражом, словно он и не мотоцикл вовсе, а танкетка на гусеничном ходу. Мотоцикл смял куст, врезался в следующий, протиснулся, протиснулся, опять прыгнул вперед на очередной куст, как на жертву. Движок выл и грохотал так, что ни пуль, ни выстрелов не было слышно. Движок не жаловался; он показывал, какая в нем живет мощь, как он может и умеет. Ромке передался его азарт; сейчас он был не в претензии, что оказался на второй роли. От него требовалось совсем немного: во-первых, удержать руль, это понятно, а во-вторыхювелирными коррекциями руля и ручки газа ассистировать мотоциклу. Да и Залогин помогал, как мог. Он успевал быть одновременно везде. Тянул мотоцикл на себя, пихал его, помогая визжащему от ярости, повисшему в воздухе заднему колесу зацепиться за землю или упереться в придавленные, гибкие ветви орешника, наконец, вырывал коляску из очередного зацепа. При этом он так таращил глаза и так орал, что можно было подумать, что он идет на побитие мирового рекорда. И Ромка оралот азарта, от восторга, оттого, что все получалось, получалось, получалось! И такв грохоте и ореони вывалились на луг перед Дурьей балкой. Вывалилисьи стали: уф! У Залогина уже не было сил, чтобы добраться до седла. Все еще упираясь в коляску, где былтам и сел на землю.
Запалился?
Залогин кивнул и закрыл глаза.
Если бы немецкие мотоциклисты сразу поспешили, они б уже были неподалеку, может бытьпрямо здесь бы и встретилив упор из пулеметов. Но куда им было спешить? Война только началась; времяглавная ценность на войнепока еще только просыпалось. Когда еще оно материализуется, когда еще ляжет на весы! Когда еще гусеница преобразится в бабочку-судьбу!.. Короче говоря, мотоциклы были уже видны, но им оставалось одолеть еще добрых полкилометра. Сейчас они увидят беглецов
Смерть все еще была рядом, все еще вслепую бросала свинцовые камушки. Но если бояться слепых пульлучше вовсе с печи не слезать. Ромка рад был бы дать передышку и мотоциклу, и Залогину, да опасался, как бы смерть не прозрела: солдаты вот-вот замелькают среди кустов, тогдана видуот них не спасешься.
Крутанул ручку газа.
Услыхав недовольный вскрик мотоцикла, Залогин открыл глаза; как-то неловко, упираясь в землю и цепляясь за мотоцикл, стал подниматься, но уже в следующее мгновение ему пришлось метнуться вперед, чтобы успеть на улетающее седло.
Ромка погнал вплотную к кустам. Его подкинуло раз, другой, третий пришлось сбросить скорость, потому что луг, как бородавками, был заражен кочками. Всего два года нет хозяина, а земля уже тоскует. А можетнапротивлечится?.. По ним не стреляли. На прокаленном солнцем глинистом бугре Ромка остановился. Солдаты вышли из кустарника и теперь стекались в кучку. Их охота завершилась неудачей; день испорчен; но даже для отвода души никто не стрельнул по беглецам: далековато. Зато мотоциклы, ковыляя на кочках, прекращать погоню не собирались, терпеливо ползли следом.
Тимофей все еще не пришел в себя; Залогин придерживал его за спину. Он тоже глядел на немцев, но не говорил ни слова, да и взгляд был пустой: сил не было ни на эмоции, ни на мысли.
Ну что ж, подумал Ромка, мы на мотоцикле, они на мотоциклахшансы равные. Был бы я одинне стал бы их разочаровывать, поиграл бы с ними, а так У него уже был план, как убедить немцев в бесполезности погони. Немножко покрутимся, рассудил он, и они меня потеряют. Или сами отвяжутсякогда поймут, с кем имеют дело
Ромка покрутилсяи вдруг обнаружил, что прижат к границе. Пересекать ее Ромка не собирался: здесь он знал все, тамничего, и если это война (а что ж это еще может быть?) там столько собрано немцев Ему потребовалась вся его изворотливость, чтобы суметь выскочить из западни. Эка настырные парни, подумал он, а ведь они знают свое дело!..
Он впервые поставил себя на место противникаи признал, что ничего сверхъестественного не происходит. Если немцыпрофессионалы, уверенные в себе опытные вояки, то с чего вдруг они уступят втрое слабейшему противнику? Ну конечно, ведь их втрое больше! понял Ромка. Я-то, дурень, не придал этому значения, а для них, может, это главный аргумент. Они настолько уверены в успехе, что для них это не поединокгон! Они гонят зайца, они охотятсявот что они делают!..
Он попытался оторватьсяне вышло; сделал хитрый маневри только потерял на этом, потому что немцы уже поняли его систему и предугадывали его действия. Они рассредоточились; только один катил следом, а еще две машины снова и снова заходили с флангов, зажимали, лишали возможности маневрировать. Трезубец был уже занесен. Но немцы почему-то тянули, тянули, не наносили удар. Почему?..
Едва Ромка задал себе этот вопрос, как тут же понял: его отжимают к аэродрому! Его хотят раздавить именно там, откуда он сбежал
Они хотят доказать ему и себе, и своим камрадам, и пленнымвсем! доказать, кто есть кто. Они не хотят начинать большое дело с неудачи. Тон делает музыку.
Кончать их надо
Это Тимофей. Голос твердый, взгляд ясный. Не скажешь, что еще минуту назад его голова моталась, как кочан, по спине узбека.
Есть кончать!
Ромка свернул к старому грейдеру. Грейдер был узкий, обсаженный высокими дуплистыми тополями. Здесь если врага не убьешь сразу и он заляжет за деревомего оттуда не выковыряешь. Но мы не дадим им шансов. Ни единого.
Трезубец сложился: грейдер вел в нужном немцам направлении; к тому же, если противник шпарит по дорогепо пересеченной местности за ним не угонишься. Ромка сбросил скорость, подпустил немцев метров на триста. Пусть видят, что он делает. Пусть доверяют клиенту. Правда, если начнут стрелять Но не должны. Не должны!.. Ведь все получается по их задумке. Если бы хотели просто подстрелитьони бы палили при любом визуальном контакте. Однако этого они не делали! Потому что хотят сперва затравитьи только потом добить, как тореадор быка, одним ударом. Черт, запамятовал, как это называется по-испански. А ведь помнил, как-то очень красиво звучит; читал в какой-то книжке
Грейдер гудит под колесами, тополя над головой сплелись кронами, откуда-то ветерок потянул свежий Даже мотоцикл угомонился, не глушит чувства, работает тихо-тихо. Вот так бы ехать
Спросил Залогина:
Видишь поворот?
Конечно.
Как только они потеряют нас из видусброшу скорость. Ты сразув кювет.
Понял.
Но не бей раньше времени, пусть проедут
Задумка была примитивная, очевидная, но что немцы могли ей противопоставить? Осторожность? Так ведь именно на нее и был расчет. Слепой поворот они не могли пролететь сходу. Лучше потерять времяно сохранить жизнь
Так и случилось: поворот немцы проехали почти шагом. И сразу увидали беглецов: их мотоцикл стоял метрах в двухстах. Но стоял не спиной и не лицом к немцам, а как-то вполоборота, словно беглецы уже почти повернули назадно что-то их остановило, и они так и не решили, как дальше быть. Бензин закончился? Или наконец поняли, куда их загнали? Впередиаэродром, и там их поджидает бронетранспортер
Хуже неткогда не понимаешь, что происходит. Если бы пулемет беглецов был направлен навстречу преследователямвсе было бы ясно. Для пулемета МГ двести метровпустяк, дистанция верного поражения. Но беглецы не стреляли; пулемет, как и мотоцикл, глядит в сторону. Неужели и патроны закончились?.. Поперек коляски, мешком, лежит тело. Очевиднотот, кто до сих пор ехал за спиной водителя. Получил пулю в самом начале, или потом, в орешнике; держался, сколько мог Одним меньшеуже проще.
Головной мотоцикл остановился. Подъехал второй. Третий не сразу вырулил на грейдер, отстали теперь летел вдогонку. Видимо, эти решили подождать его: три пулемета куда убедительней двух.
Немцы ждут. Пальцы пулеметчиковна спусковых скобах. До чего же томительная пауза!.. Еще чуть-чутьи не останется сил терпеть. Главноенепонятно: чего ждем, почему ждем. Чего проще: чуть прижал стальную закорючкуи смотри, как послушная тебе струя свинца рвет тела и железо. Тамв смерти враговтвое освобождение и ответ на все вопросы. Уничтожитьи забыть. Выкинуть из памяти, из жизни
Но ждут.
Ждут третьего. Ждут повода. Ждут малейшего движения. Пусть оно ничего не объяснит, не раскроет ситуацию. Но оно нарушит равновесиеи пальцы сами, помимо сознания, прижмут спуски
Сколько раз эти немцы видели такие сцены в ковбойских фильмах о Диком Западе! Сколько раз воображали себя в роли, которую так убедительно исполнял для них мужественный и благородный Гарри Купер! Романтика! Когда отправляешься на войнуее лучше бы оставить дома. Но это осознаешь лишь потом. После того, как увидал истинное лицо войны. Знать об этом лицене то. Его надо увидеть своими глазами. Надо, чтобы война вошла в твою кровь, стала частью тебя. Только тогда в твоем сознании не останется не только места для романтики, но даже и памяти о ней.
Но сегодня всего лишь второй день войны. И они пока не успели побывать в своем первом бою на этой войне.
Ждут
Залогин поднялся у них за спиной из кювета, вышел на дорогу, негромко окликнул: «Прошу простить, господа солдаты» Они обернулись на родную речь, слегка искаженную жидовской картавостью, и наверное даже не успели сообразить, что происходит. Залогин расстрелял их практически в упор. Четырех немцев в двух мотоциклах.
Третий мотоцикл как раз влетел в поворот, мотоциклист мгновенно оценил ситуацию, развернулся круто Он был всего в нескольких шагахцелиться не надо. Залогин направил автоматклац, передернул затворклац Мотоцикл скрылся за поворотом, а Залогин даже не поглядел ему вслед. Он смотрел на автомат наверное, здесь точнее всего подойдет слово «тупо». Именно так. Он тупо смотрел на автомат, затем отделил от него магазин. В самом делени одного патрона
Подъехал Ромка. Сказал сочувственно:
Не переживай
Залогин отошел к тополю, сел на землю, прислонясь плечом к рубчатой, сухой коре. Тихо. Трава пахнетодуреть можно. Жуки летают. Перепела переговариваются Теперь на его счету двенадцать. Могло быть четырнадцать, но так лупил в этих четверых Сам виноват. Нужно думать. Разве не знал, что там еще и третий мотоцикл на подходе? Знал. И даже слушал его, прикидывал, чтобы расправиться с этими за несколько мгновений до его появления. А как дошло до делатакую пальбу устроил, словно впервые в жизни, словно патронов в этом автомате тысяча Если бы контролировал себяположил бы и тех двоих. Двенадцатьтоже неплохо, но ведь может так оказаться, что у меня больше не будет шанса убить еще хотя бы одного. Значит, мне придется жить с мыслью, что где-то по нашей земле бродяти убивают нашихэти двое, которых должен был убить я
Один мотоцикл горел. Он не взорвался, хотя должен был бы, ведь пули пробили бак. Непостижимая вещьприрода Пламени почти не было, оно только угадывалось на фоне дыма, чадного от краски. Серые хлопья плавали в воздухе, дыму недоставало подъемной силы, он медлил, разбухал, словно ждал чего-то. Может бытьвсе же взрыва?
Ромка поискал в багажнике своей коляски, выхватил ватное одеяло, подбежал к горящему мотоциклуи попытался накрыть пламя. Не получилось: мешал убитый водитель, который как упал на бензобак, так и горел на нем. Ромка сбросил его на землю, опять попытался накрыть пламя, понял, что из этого ничего не выйдет, схватил мотоцикл за рога, обжегся, натянул край одеяла на рогаи потащил мотоцикл с дороги. Даже на расстоянии чувствовалось, как его раздирает противоречие: с одной сторонысознание, что вот-вот рванет, с другойупрямство, желание доказать себе и зрителям: я ничего не боюсь. Инстинкт самосохранения взял верх; а можетподсказало чутье, но Ромка вдруг отлепился от мотоцикла и, пригибаясь, словно по нему стреляли, бросился через дорогу. И уселся, запыхавшись, рядом с Залогиным и Тимофеем. И стал смотреть.
Ничего не происходило. Одеяло тлело, потом неохотно загорелось по краям, потом в нем прогорела дыра
А мне почудилось: сейчас ка-ак ахнет!..
Наверное, для взрыва недоставало только этого признания. Рвануло не очень. Даже не столько рвануло, скореелопнуло. Ждали большегоэто и смазало впечатление. Одеяло не успело улететь; его клочки тлели среди листьев тополя и на дороге.
Вот, сказал Ромка.
Шевелиться не хотелось. Не от физической усталостиот внутренней пустоты. Где-то глубоко-глубоко в сознании каждого скреблась мысль, что еще ничего не кончилось; просто счет времени изменился. До сих пор он шел на секунды, теперьна минуты. Но этих минут, вырванных у судьбы, было так мало Уцелевшие мотоциклисты доберутся до своих быстро. Не может быть, чтобы немцы смирились с неудачей. Надо шевелиться
Залогин заставил себя подняться, подошел к немцам, которых только что убил. Их мотоцикл все еще тихонько урчал, показывая, что он жив и здоров. А его седоков уже не было. Были их тела, а где сейчас их души?.. Водитель был в исподней рубахе; три пули вошли ему в правый бок, четвертаяпрямо в грудь, когда он повернулся, вываливаясь из седла. Теперь он лежал навзничь. Рот приоткрыт, большие серые глаза смотрят в небо. На лице никакого выражения, просто мертвое лицо. Залогин убил уже двенадцать человек, но это был первый случай, когда он мог рассмотретького убивал. Обычный человек, ничем не примечательный. Ничего не скажешь про его нрав, про характер, про статус. А ведь он успел прожить лет двадцать пять, не меньше; кого-то любил, о чем-то мечтал. Наверное, у него еще живы родители; может бытьи дети есть; теперь они будут расти без отца. Можетон тоже считал тех, кого убил, но возможно, что на его счету не было никого, ни одного человека, и это грызло его, напоминало о себе при каждом случае, и когда он гнался за намиего не отпускала досада, что и на этот раз он никого не убьет, потому что опять будет стрелять не он Крови на нем почти не было, только не опавшая пена на губах, да еще немного черной грязи под спиной: пыль впитывала кровь, пыли на дороге было столько, что никакой кровью ее нельзя было бы напоить.
Залогин смотрел, ждал в своей душе какого-нибудь отклика, но душа не отзывалась. Он был живой, настаивал Залогин, он был совсем живой, жил своей жизньюа я его убил. Живого человека. Живого человека, упрямо повторил Залогин, прислушиваясь, не дрогнет ли в его груди хоть что-нибудь. Не дрогнуло. Ненависти не былону за что он должен был ненавидеть именно этого немца? но и жалости не было. Ни малейшей. Что-то во мне поменялось за эти сутки, признал Залогин. После боя на границе, после плена, после похоронной команды, после того, как нашел комода и попал в его несокрушимое поле; после того парня, на которого испражнялись немцы; после ночи в коровнике; после того, как не поднялась, осталась лежать колонна пленных красноармейцев Можетчто-то во мне умерло? Или я стал другим? Но это невозможно, человек не меняется; значит, я повернулся к миру такой гранью, которой в себе даже не подозревал?..